Буксир
Антонина Ивановна была учительницей старой школы. Поэтому мы её страшно любили и жутко боялись
Антонина Ивановна вела нас с первого класса. Её любимыми словами в адрес нас, особенно непонятливых, были «пень с глазами» и «дуболом».
Последнее, если однажды она это говорила именно мне, было для меня очень неприятным. Я прочитал книжку Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». И знал… ну, как бы представлял, кто они такие — «дуболомы»…
В классе мы сидели за партами.
Таких парт сейчас нет ни в одной школе. Ну, практически, ни в одной…
Можно я расскажу об этой уникальности, за которой я сидел с первого по четвертый класс?
Так вот — парта. Ну, и понятно, что если парта — то за ней двое.
И ещё.
Мне повезло. В 1-й класс я поступил в 65 году. Тогда уже ушли разделения на «женские» и «мальчишеские» школы. Тогда уже мальчики и девочки учились вместе. И я за парту, как сейчас помню, предпоследнюю в среднем ряду, сел вместе с девочкой, моей одногодкой — Любой.
О Любе чуть позже. Сначала о парте.
О! Это была замечательная конструкция! Попробую рассказать. Представьте четыре сколоченные по периметру деревяшки. Одна сторона, сверху на них — деревянная же скамейка, другая — стол. Собственно, парта. Под углом… вот тут боюсь ошибиться: то ли 35, то ли 45 градусов наклоном. Очень, надо сказать, правильная конструкция. Писать, когда тетрадка лежит на таком наклоне, очень удобно…
А конец парты — стола, был откидным. Две такие деревяшки на петлях перед каждым из двоих сидящих. Когда встаёшь отвечать, откидываешь крышку.
А ещё, откидываешь её, когда свой портфель засовываешь в полку, сразу под доской парты.
Ещё там уникальность была — паз посередке, наверху стола-парты. Нам то он уже не нужен был. Мы всего полгода карандашом в первом классе писали. Потом сразу перешли на автоматические ручки. А вот те, кто сидел за этими партами до нас, они в эти «пазлы» вставляли чернильницы, и макали туда перья ручек…
А ещё функциональность парты — умение за ней сидеть.
О! Этому тоже надо было обучиться, как обучиться грамоте. Три основных положения помню до сих пор.
Положение номер раз. Сидим прямо. Положение рук за спиной — левая на правую. Обязательно так. Если наоборот, правая на левую, то мог получить «замечание» …И не дай Бог шелохнуться, когда Антонина Ивановна давала нам что-то новое по предмету. До опроса пройденного накануне. Вот так и сидишь с полчаса, не шелохнувшись. Как египетская пирамида.
Положение номер два (не вспомню команду, но её давала Антонина Ивановна). И тогда весь класс клал левую руку на парту, а правой накрывал её сверху.
И, исходя из этого всего — положение, набр как бы фри: если что-то хочешь спросить, или там ответить: поднимаешь правую руку, упираясь локтём в стол…
Антонина Ивановна делала из нас знатоков русского языка. Причём, ей, как понимаю, было абсолютно наплевать на показатель уровня успеваемости класса. Если ошибся — получи заслуженное…
… Я вот, к примеру, сегодня жутко удивляюсь тому, что творится на страницах «МК». На то, как там, в частности, делаются «переносы». Нас всегда Антонина Ивановна учила, что переносить можно только предлогами. Никогда не отрывать гласную от согласного. И когда вижу в «Комсомольце»…ну что там, для примера, взять? …Ну, скажем, «перекр»— заканчивается строка, знак переноса, следующая строка начинается «ывать»…
Ну, не знаю… «Ять», конечно, большевистское государство правильно отменило… Но не доводить же всё до маразма… Или я что-то упустил из последних приказов Минобраза? Если да, то всё равно не буду им подчиняться. И даже если не всегда правильно поставлю знак препинания, или там, в слове «деревянный» не всегда правильно поставлю нужное количество букв «н», переносить слово со строки на строку буду правильно. Этому меня научила Антонина Ивановна…
— Поженян – 2…Сафиуллин — 2 …Иванова — 4,… Брайнин — 5…Шкляр — 3…, — зачитывала отметки за минувший диктант Антонина Ивановна.
Я сидел и, жутко потея, краснел. Не то, чтобы был двоечником или там долбоё… Нет. Я был просто страшным раздолбаем и жутким лентяем. Учёба мне давалась легко, поэтому я на ней после школы не заморачивался. Мне хватало того, что говорилось на уроках. Дома учебники не открывал. И уроки домашние делал кое-как…
— Единица, — услышал я отметку, когда Антонина Ивановна дошла до моей фамилии.
Я поморщился. Батя у меня был суровый человек. А ремень у него был крепкий.
— Вадимова, — сказала тут Антонина Ивановна. — Вот я удивляюсь на тебя. У тебя, как всегда «пятёрка»… А у Александра совсем плохо. Дальше ехать не куда… Тебе, вот не стыдно? Вместе же сидите, за одной партой.
Любка вспыхнула вся, откинула низ парты, вскочила:
— Антонина Ивановна, а я здесь причём? Что я ему списывать должна была дать?
— Списывать ни в коем случае, — сказала-отрезала Антонина Ивановна. — Списывать — это последнее дело…. А вот позаниматься с ним могла бы. На «буксир» могла бы его взять…
— Ага, на моторную лодку, — сразу отреагировал отличник Казаков.
— На баржу, на сухогрузную, — заржал двоечник Сафиуллин.
Класс наполнился гулом и комментариями, куда бы меня могла взять Вадимова.
А она села, вся, вспыхнув краской на лице. И мне её даже стало жалко…
— Тихо, тихо! — застучала Антонина Ивановна рукой по своему столу. У нас, что — урок закончился?
Её авторитет был непререкаем. Поэтому класс моментально заткнулся.
…Наконец-то уроки закончились.
Мне из школы до дому было всего десять минут. Я добежал за пять. Потому что у меня было дело, которым бы утёр своих приятелей Андрюшку и Сережку. Я, накануне, разбив «хрюшку-копилку», приобрёл у нашего дворового «продам, шо хошь» сразу две «Венгерки».
Кто не знает — объясняю. «Венгерка», так мы называли круглую резинку, которая идеально шла на рогатки. Была еще и друга резинка «Квадратная». Но она была не тово… Её хватало на неделю, не больше. Потом рвалась на куски. А вот «Венгерка» — это была вещь… Мы даже специально, покупали модели кораблей в «Детском мире» на резиновом ходу, чтобы поиметь «Венгерку». Она там шла приложением к модели. Огромный пучок. Хотя иногда «прокалывались» Бывало, что в набор, вместо «Венгерки», вкладывался пучок квадратной резинки… А мы ведь за это выкладывали целых 2 рубля! Это же две недели экономии, исходя из того, что родичи давали по 30 копеек на обед в школе..
И вот мне всего за рубль предложили два мотка «Венгерки». Я уже давно выстрогал ружье из деревяшки. Это вот что такое — это ружьё. Это – автоматическая рогатка…
Эй, Вы там, не ржите. Я серьёзно говорю.
Конструкция элементарная. Скручивается серьёзная проволока так, чтобы наверху она была твердо приплюснута к деревяшке верхней палкой от буквы «П». Две эти лапы буквы «П» сворачиваются вокруг гвоздя, вбитого посередине деревяшки и, спускаясь ниже, скрючиваются между собой, как ноги Майи Плисецкой во время балета. А курок оттягивается уже более серьезней резинкой (скажем, из трусов — белая такая), натянутой до рядом вбитого гвоздя. И вот эта вся конструкция держит, «жмёт», не отпускает, вставленный сверху треугольник проволоки, «пульку»…. На конце деревяшки — два гвоздя, к которым привязывается резинка (оптимально «Венгерка»). Она натягивается и опускается за тот самый уголок «пульки». Остаётся только выбрать цель и нажать курок…
«Ха-ха, ха-ха», слышу ваши издёвки… Но, извините, этот арбалет с 10-15 метров стекла разбивал элементарно. Честно.
…И вот я, наконец, дома. Швырнул портфель в угол и взялся, буквально схватился за недоделанное ружье. Оставалось то всего в конце деревяшки-«дула» пару гвоздиков вбить и привязать к ним резинку. А потом пассатижами накромсать «пулек».
И тут прозвучали три звонка.
…Я в коммуналке жил. На третьем этаже. Не в центре. До Садового кольца было десять минут пешком.
А что тогда был наша коммуналка? Три семьи. Из входной двери маленькая прихожая, где общий телефон. Сразу направо — наша одиннадцатиметровая комната — там, в ней — это мои родители и я. Дальше прямо — трехкомнатная квартира тети Али. А еще левее — комната тёти Веры (её муж бывший, хотя не верю до сиих пор, был главным инженером по строительству Останкинской телебашни). Дальше (потому что подробности важны) все эти комнаты, они как бы полукругом упирались в выступающий на них угол, которым был общий санузел. А если потом пойти между ним и комнатами налево — общая кухня с тремя газовыми плитами, тремя кухонными столами и единственным рукомойником с краном. Вода лилась только холодная, естественно…
… Я родился и вырос Там. Мне нравилось моё в Там существование….
…. Прозвучало три звонка. У нас звонок был такой, как бы от царя Гороха.
Он был подобный ключику на старых заводных игрушках, если кто помнит. Сердечко такое, которое крутануть надо. Вот в нашу комнату нужно было его крутануть три раза.
Услышал я эти три звонка и чуть не сплюнул: кого ещё несёт? Андрюшка с Сережкой старше меня, у них еще по два урока. Не они, значит. Я отставил своё недоделанное ружьё и попёрся к двери.
Когда открыл её, то чуть не обалдел.
— Любка? Ты? — За всё время, что были знакомы, она ни разу не бывала в моём доме. И я у неё тоже никогда не был. Хотя и сидели вместе за одной партой уже четыре года.
— Чего, а не пустишь? — у неё взгляд был тогда, как у Антонины Ивановны.
— Чегой-то — не пущу, — вдруг засмущался я, — проходи, конечно…
Любка зашла в коридор. Я закрыл дверь. Она стояла оглядываясь.
— Мне куда?
Я не стал ничего говорить, но что-то во мне такое вдруг сыграло: распахнул дверь нашей комнаты и слегка полусогнулся:
— Прошу Вас, Леди…
Люба зашла в комнату, не сказав ни слова, на мою выходку
А мне стало как-то не по себе за свою ерунду.
Вобщето, у нас была шикарная комната. И обставлена шикарно. Кровать, где спали мои родичи. Кресло-кровать, на котором спал я. Ещё телевизор был. Такой, чёрно-белый. «КВН» назывался. Экран был маленький. А чтобы смотрелся больше и лучше, перед ним устанавливалась линза, наполненная водой… Ещё стол, шкаф, приёмник однопрограммный на стене. И недавно батя сделал гениальную покупку, которой я очень гордился — магнитофон «Маяк»…
— Вы хорошо живёте, — сказала Люба.
— Ничего, не жалуемся…
Она села на кровать моих родителей. И чуть покачалась на пружинах.
— Мягко… — сказала она.
Я с тоской посмотрел на свое незаконченное ружьё
— Да ничего, в общем…
Мы оба помолчали.
— А чего ты не спрашиваешь, почему я пришла?
— А почему пришла? — сразу спросил я.
— Сашк, ну какой же ты…
— Какой?
— А «единицу» кто получил?
Тьфу ты, чёрт. Я ж про неё уже и думать забыл.
— Ну получил и получил… За неделю исправлю. Те то чо?
— Антонина Ивановна сказала….
— Ах, Антонина Ивановна сказала. Ну, выдерет меня батя, как сидорову козу… А ты чего — хочешь, чтобы и твой батя меня ремнем хлестнул?
И тут удивился на Любку. Она вдруг как-то дрогнула, съежилась. Незащищенной какой-то стала. Отвернулась. А я впервые увидел, что как-то очень красиво заворачивается у неё локон волос над ушком…
Я вдруг понял, что за четыре года абсолютно ничего не знаю о своей однопартнице.
— Ну ты, это, Люб… Я сказал что-то не так? Ты это, извини тогда…
— Я своего папы не знаю… Он с нами не живёт. Я его и не видела никогда…
Я сглотнул трудно, ошарашенный. Такого даже представить себе не мог. Захотелось сделать Любке чего-нибудь такого, такого..
— Люб, — сказал я — ну я, это… Ну воспитывай меня, если хочешь…. Только это, ты меня извини. Правда. Я ж не знал.
Любка тряхнула кудряшками на голове.
— Саш, мы будем диктантом заниматься. Хорошо? Антонина Ивановна сказала, чтобы я была «буксиром»….
— Конечно, — с грустью отодвинул я еще дальше под стол своё недоделанное ружьё ногой. — А как мы того, заниматься будем?
— Ну, я буду тебе диктанты давать, а ты писать…
Тоска…Школы мне дома не хватало. И если бы не Любка рядом, я бы всю эту хренотень сразу бы отправил к …. бабушке.
— Ладно. Хорошо, — покорно согласился я. — Только, давай это всё,
по быстрому…
Любка оживилась, стала снова, какой была — деловой, собранной.
— Где заниматься будем?
— Где-где? — удивился я. — Здесь, конечно. И я, наполовину сдвинув со стола всё самое важное — не разобранные ещё марки по кляйстерам, куски проволоки и, самое главное, два пучка резинки «Венгерки»… Положил перед собой тетрадку, открыл чистый лист.
— Ну я это, готов… Давай, «буксируй» меня.
Любка открыла свой портфель, достала бумажку и стала диктовать, придерживаясь интонации Антонины Ивановны:
— На дощатой террасе близ можжевельника, сидя на оттоманке веснушчатая Агриппина Савична исподтишка потчевала винегретом и прочими яствами коллежского асессора под аккомпанемент виолончели и аккордеона…
Я старательно вписывал на чистый лист бумаги всю эту белиберду, но где-то на середине запнулся и закусив карандаш, стал старательно его жевать… Где-то на Агриппине Савичне.
— Люб, — предложил я, — а давай чайку попьём. — И посмотрел на неё. И удивился. Любка вела себя очень странно. До этого, кода я ковырял текст на бумагу, на неё не смотрел. А сейчас увидел. Она как-то очень нервно ходила по комнате, неожиданно садилась на диван, резко вскакивала, и снова ходила быстро-быстро, вперед-назад по нашей одиннадцатиметровке…
— Люб, ты чего? — удивился я на её передвижения.
Она густо покраснела. Потом, остановившись за моей спиной, чтобы я не мог видеть её лица, сказала…
— Саш, ну мне это… мне нужно…
— Нет, ну вот же глупая. Давно бы уже. За дверью сразу налево….
Любка выпорхнула из комнаты бабочкой. А я непроизвольно, непонятно себе почему, сглотнул какой-то ком в горле.
Он еще не проглотился, ком, как дверь в комнату распахнулась и появился Любка.
— Ну что, всё? Диктуй дальше…
— Не всё… — как-то жалобно даже не сказала, пискнула она.
— Чего «не всё»? А чего ты там делала?
— Ничего… Саш, мне там страшно.
Я внимательно посмотрел на Любку и покрутил пальцем у виска, типа, чего за бред несешь?
— Да, — жалобно сказала она, — а если кто из твоих соседей войдёт туда?
— Да кто войдёт-то ? Ты крючок набрось и не бойся ничего.
— Саш… А он у вас вообще весь такой страшный… Мне там страшно.
— Люб, перестань. Чего ты какую ерунду несёшь..
— Саш, пожалуйста…
— Что, пожалуйста?
— Пойдём со мной, а? Ты рядом постоишь. Только — отвернешься…
Не, ну не бред, правда?
— Саш, ну очень… Ну, пожалуйста…
Так. Лучше дать, чем долго отказывать (я тогда эту фразу ещё не знал, но уже несколько раз на практике исходил из неё). Оторвал задницу от стула и вместе с Любой зашёл в наш санузел.
Конечно, он был далёк от совершенства. Начать с того, что в нашем доме капитального ремонта не было лет сорок. А самому дому… Сколько же ему, если он был построен в 1901 году?…
Наш санузел — это мрачное пятиметровое помещение с потолком в три метра высотой. Где – то там, наверху, чуть светится вся в паутине лампа. По стенам на гвоздях висят деревянные седалища — для каждого из членов коммуналки своё. Проржавевший, давно не меняемый чугунный унитаз, труба к нему, поднимающаяся высоко к бачку, с которого спускается металлическая цепочка, заканчивающаяся идеально белой фарфоровой ручкой— сколько же рук за неё брались, чтобы спустить за собой — вот это всё венчало святое для человека место в нашей коммуналке.
Я снял со стены наш деревянный полукруг и положил его на сиденье унитаза.
— Отвернись, — сказала Люба.
Я, собственно, подглядывать и не собирался. Тем более, что нужно было ещё и набросить крючок, чтобы кто-то не вошёл. Замер. И услышал лёгкое журчание за спиной…
И вот тут-то во мне стало происходить что-то неправильное, как я тогда понимал. Что-то в моём организме стало подниматься и перемещаться. Что-то такое взволнованными волнами стало перебегать во мне сверху вниз и обратно. Я был совсем тогда еще не просвещенный в этих деталях, и потому пугался этих непонятных для себя импульсов. В то же время ощущая их болезненную прекрасность.
Я тупо уперся головой в дверь, пытаясь сообразить, что же это со мной происходит?
— Я всё, Саш, — вывел меня из ступора Любин голос.
Да, всё. Надо теперь только дернуть за верёвочку. Металлическую. Чтобы всё спустить…. И типа того, диктант дальше писать.
У меня дёрнулось что-то между ног. И я, честно говоря, испугался. Раньше никогда такого не было.
Хотя это было и приятно.
Но тут пришла в голову мысль: а чего я потом бегать буду, если я всё равно здесь?
— Люб, — сказал я, — давай ты тоже отвернёшься, чтобы я потом лишний раз не выскакивал.
Любка не стала комментировать мои слова. Она просто заняла мою позицию: также лицом в дверь.
Ну, а я занял свою позицию — над унитазом. А когда зажурчал в него, с недоумением, и даже с каким-то страхом понял, что да, действительно со мной что-то не так. Всегда мягкий, маленький, освобождающий меня от ненужной жидкости, мой краник как-то весь всбух, стал твердым — чуть ли не камень. И теперь торчит так, что, чтобы попасть из него в унитаз, я должен его пригибать вниз. Я, правда, испугался. А вдруг это болезнь какая-то? Опухоль или еще чего там?
Я бы еще долго боялся и пугался. Но тут произошло невероятное. Я почувствовал, кроме своих пальцев, чужое прикосновение. Объяснить сложно. Но это то место у парня, которое сразу реагирует на вмешательство стороны.
Не сразу сообразил, что происходит? Потому дёрнулся. И то, что из меня истекало, прошлось по стенам «кабинета».
— Саш, ты поверни его правильно, — шепнули Любкины губы в ухо. — Я тебе больше мешать не буду.
Я понял… Я ПОНЯЛ! Это ведь её пальцы были!
Она тронула меня Там своими пальцами!
… В комнату мы вернулись страшно напряжённые. Стараясь, не смотреть друг на друга. Тем более в глаза.
Не знаю, что было с моей «диктанторшей», а вот у меня просто всё ныло и тянуло в паху…. И я совершенно не знал, как избавиться от этой боли.
— Ну, давай дальше…— устроился я снова за столом…— Про эту, про Агриппину Яковлевну, — просипел я.
— Савичну, — тихо поправила меня Любка. Она сидела на диване в своем жутко школьном наряде (не потому что сама выбирала, а потому что форма такая тогда была) тёмно-коричневое платье и черный фартук.
— Ну, Савичну, — прохрипел я. Я согласен был на всё: на Савичну, на Яковлевну, на Тиховну… Только бы Любку поскорей спровадить. Чтобы только побыстрей одному остаться. Хотя мне и было стыдно тогда перед самим собой, но я знал, что мне может принести облегчение. В том смысле, как избавиться от этой ноющей боли в паху…
Любка молчала. Я повернулся к ней
— Ну что там, про Савичну?…
— Саш, — словно не услышала меня Любка, — а можно я еще раз Его потрогаю?
Я сразу понял, что она хочет сделать. Но это было настолько нереально. Настолько фантастично. Что я просто не сразу нашёлся, что ответить.
— Что потрогать? — прикинулся я дураком.
— Саш, зачем ты так? Ты же всё прекрасно понял…
— Ну, понял, да…— какие они девчонки. Не крутят, а вот так, сразу, в лоб бьют…. А мне подумать всегда ещё нужно, чтобы ответить…
— Да, а мне что за это?
— Ну что — что…., — тут уже растерялась Любка. — Ну, это… Ты тоже можешь меня потрогать… Там.
Я не слез — буквально сполз со своей табуретки и сел на диван рядом с ней… Вот не знаю, сколько мы так сидели, практически касаясь плечами друг друга, не решаясь каждый первым начать.
Но всё-таки девчонки отважней мальчишек.
Я почувствовал, как её ладошка скользнула по моим брюкам. Тогда «молнии» были не в чести, практически все брюки, а тем более школьные, были на пуговицах. И вот эта её ладошка стала их расстёгивать.
Ко мне пришло страшное облегчение, когда перестал упираться в ткань трусов и брюк.
— Какой он у тебя твёрдый, — шепнула, приникнув ко мне Люба.
Её пальчики нежно обхватили мой самый верх и медленно свели кожицу вниз.
— Ну, а что ты? — снова прошептала она. — Мне тоже нужно…
Рукой я чуть притянул к себе её низ и приподнял платье вместе с фартуком…
Ох, ну насколько же тогда у девочек было неадекватное нижнее бельё. Под платьем я наткнулся на панталоны из грубой ворсистой ткани. Потом была ткань из ещё более грубой материи…
Но для меня — это всё равно было жесть. Я нырнул рукой за все эти резинки… И чуть не задохнулся от наслаждения. От того, что ощутили мои рука и пальцы …
Люба застонала. … Я впервые услышал (теперь мне легко классифицировать — девичий ли, женский ли стон). Но тогда я его услышал впервые.
Люба изогнулась, упала спиной на кровать моих родителей.
Скажу прямо, когда впервые изучаешь соседку по парте снизу, в смысле её низа, а она, тем временем, также давно изучает твой низ — абсолютно наплевать на те ткани, которые её прикрывают.
— Сашка, — горячо задышала мне в ухо Люба, когда мои пальцы наконец-то, преодолев все её панталонно-колготочно-трусиевые преграды, прикоснулись к тому, что они скрывали под собой, — твои родители могут прийти неожиданно?
Я не ответил. Я ничего не смог ответить ей в тот момент. Потому что задрожал в малярийной лихорадке, дёрнулся как повешенный и с огромным хрипом повалился спиной рядом с ней на диван.
Кончил я, короче говоря, от её нежных пальчиков.
Когда пришёл в себя (хотя оранжевые круги еще плавали в глазах), первое, что увидел — её испуганные глаза.
— Саш, что с тобой?
А как бы я мог ответить, если сам не понимал, что со мной?
Дыхание наконец восстановилось. Сознание вернулось. А вместе с ним вернулся стыд.
… Такое было и потом, во взрослой жизни — какое-то чувство вины непонятное перед женщиной. Которая, в общем то, и сама хотела…
А тут… Нет, ну сами подумайте, десятилетний пацанёнок, рука которого блуждает в сокровенном у соседки по парте. А её рука до сих пор подрачивает мой оголенный член.
Я был готов провалиться сквозь землю от стыда.
— Сашка, а я не знала, что ты такой эгоист, — услышал я тут Любку. Её слова вернули меня с неба на землю.
— Это как?
— Ну, тебе вот сейчас хорошо было?
— Очень, — не стал я отнекиваться….
— А я тоже такого хочу! — её ладошка соскользнула с моего бойца. Но, что удивительно, он при этом сразу обрёл новую силу.
— Люб, тебе спасибо огромное, — сказал я и неумело ткнулся губами в её губы. — Что хочешь? Сделаю. Правда.
— Не испугаешься? …А в комнату никто не войдет?…
— Да дверь на замке..
— И не испугаешься? — снова спросила она
— Я же сказал…
Любка тронула мою руку, которая ещё блуждала в её штанишках. Убрала её. А потом приподняла своё школьноё платье сразу с фартуком. Чуть подняла попу над диваном, сдвинув сразу весь свой пантолонно-чулочно-трусевый трикотаж до колен.
— Сашка, — она обняла меня руками, — знаешь, что в тебе самое главное?
— Что?
Она сказала слова, смысл которых я понял только через несколько лет. Потом:
— Саша. В тебе главное — что пока из тебя нет Главного …
…А я в слова тогда не вдумывался. Я просто дрожал, как боевой конь перед атакой. Но была проблема. Над собой не чувствовал вожака… Хотя оголенные до колен ноги Любы, а главное — то, что между ними — меня уже больше чуть на половину сводили с ума….
А она сделала просто. Хотя ещё девчонка, но уже по-женски. Обхватила плечи руками и потянула к себе. И дальше — что потом делать тоже помогла. Пальчиками своими волшебными направила меня в нужном направлении….
Я взвыл, так, как был бы должен потом, после завершения…. Но я не мог сдержаться от наслаждения. Так мягко, нежно, бархатно (ребяты, эпитеты кончились) сжало моё всё то, о чём я вспоминал, только когда был необходим контакт с унитазом… И от огромного, подаренного мне счастья, совершенно не соображая я рухнул собой вниз, туда, куда тянули меня её руки…
…И услышал крик. Уже не свой. Любкин крик.
Я сорвался… И с ужасом увидел на себе капли крови. Ну, не совсем на себе, а на… Ну вы понимаете
Я испугался. Я страшно испугался.
Я Любку стал тормошить
— Люб… Я сейчас… У нас «зелёнка» есть… Йод
Она лежала какая-то странная… какая-то ленивая… отстранённая.
— Сашка… Какой же ты всё-таки дурак….
И тут в нашу дверь загрохотали кулаки.
— Эй, Вы там… Чево вы там кричите? — стучалась тётя Аля, соседка по коммуналке.
Мне брюки натянуть — секунда. Я глянул на Любку: она тоже боец-молодец. Тоже уже вся в форме. В буквальном смысле этого слова. Низ на месте. Верх правильно спущен.
Я открыл дверь нашей «одиннадцатиметровки»
Тётя Аля — та ещё энкавэдэншица. Она буквально каждый сантиметр нашей комнаты щупала своими глазами.
— Что это у вас здесь такое происходит? — спросила грозно она.
Тётя Аля, надо сказать, была у нас как бы главной по всей квартире (сама себя так назначила. А все взрослые не возражали)
— А чо происходит? Занимаемся…
— Занимаетесь… Чем ?
Тут мне стало нехорошо: её цепкий взгляд, изучающий буквально по сантиметру нашу «одиннадцатиметровку», упёрся в белую простань на диване, на которой застыли капли крови.
— А это вот, что?
Это вот сегодня тётю Алю можно было бы послать в …. люлю. … Но тогда отношения были другими. Плюс, мне то всего 10 лет, а ей уже глубоко за тридцать. Другими словами должен уважать…
— Это? — переспросил я. И почувствовал, что мой палец за спиной резко затягивает носовой платок.
— Это, тётя Аля, мы модель собираем корабля в школьный музей… Вон, я даже порезался, — и вытянул перевязанный палец (молодец, всё-таки Любка. Правильно на всё это и быстро отреагировала, чтобы меня…нет — нас, не подставлять)
Тётя Аля очень недоверчиво на него посмотрела. На мой, платком палец, перевязанный. Но, видимо, поверила.
— Только вы это, потише здесь… У меня внуки спят. — И ушла.
Время было 15. 00. Как раз заговорил наш радиоприёмник, сообщив, что в Петропавловске Камчатском — полночь.
Я захлопнул дверь, защёлкнул замок и посмотрел на Любу.
А она смотрела на меня жёстко. И чуть насмешливо.
Тогда я расстегнул свою рубашку и швырнул в сторону.
Любка фыркнула и очень изящным движением освободила себя от фартука.
Я сдёрнул с себя майку и посмотрел на неё.
Люба взяла руками полы своего школьного платья и потянула наверх, через голову. Под ним, платьем, были какие-то девчоночьи причиндалы — комбинашки, лифчики, ещё что-то… Не разбираюсь я в этом…
Но она мне дала фору, оставшись наполовину обнажённой. Подрагивая ещё не до конца развитой грудью, но уже с ярко обозначивающимися сосками на них.
Я торопливо снял с себя брюки.
Потом во взрослой своей жизни я никогда не видел, чтобы так очаровательно снимались с обалденной фигуры такие отвратительные одежды.
Я остался в трусах. Люба тоже осталась в трусах. Мы почему-то уже не стеснялись друг друга. Нас что-что тянуло друг к другу.
Мы как бы перешли на второй уровень.
Я вдруг научился правильно дотрагиваться до её губ своими. И где-то там, затылком понимал, что её это нравится.
А она тоже обучалась буквально на глазах, дотрагиваясь до моих самых тех мест.
— Люб, — шепнул я ей. — Предки через пару часов придут
Она ничего не сказала.
— я, это, Люб…сказать хотел…. Ну, как это… Я тебе чего там больно сделал… Не, я правда, ничего такого не хотел… Я, если скажешь…
Нет, но вот сколько раз за один день неполный дураком быть?
— Ой, дурак.. Ну какой же, дурак! — засмеялась Любка, — Ну дурак же полный…Ну полный же… дурак… дурашка… глупенький
И прижалась ко мне. Так, что я чуть не сломал позвоночник, приникнув к ней.
— Люба-а-а-а…
…Знаете, что самое главное в сексе? Самое главное кончить вместе. Одновременно. Сколько раз потом, мучительно вспоминая, наслаждаясь женщиной, я так и не испытал того, первого в моей жизни мальчишеского наслаждения, когда. Когда, естественно, был мальчишкой.
… когда Любка забилась, как в припадке между моих ног…. Когда в этот же миг меня согнули жуткие конвульсии моего первого оргазма. В ней.
…. Странно это всё же. Лежащий после секса обнажённый молодняк, Ласкающий друг друга. Ещё полчаса до прихода предков…. Странно.
Но…
Так было. Я не написал рассказ. Я вспомнил…
P. S.
Мне очень не хотелось идти в школу на следующий день. Потому что я должен был там встретиться со своей соседкой по парте. Мне было жутко стыдно, непонятно почему. Я даже подумать не мог, как буду не то, что с ней говорить, но смотреть даже на неё…
Я напрягся, чтобы выдумать болезнь, чтобы мама потом написала бумажку Антонине Ивановне, почему я не пришёл в школу.
Но фантазии не хватало.
Жутко закомплексованный, припёрся в школу за минуту до звонка на первый урок.
И в раздевалке сразу столкнулся с Любкой.
— Привет, — сказала она, улыбаясь. Спахивая с себя шубку и меняя сапожки на сменную обувь.
Я дурел. Она вела себя так, как будто вчера ничего не было.
— Ты чего стоишь, не раздеваешься? Звонок же сейчас… Догоняй. — И побежала по нашей главной мраморной лестнице наверх. На второй этаж, в класс…
Я стоял в раздевалке, в распахнутом пальто, с шарфом и шапкой в руках, глядя, как она убегает наверх.
А Любка вдруг остановилась на середине лестницы:
— Сашка, а «буксир» Антонина Ивановна не отменила…. Я сегодня к тебе снова приду.
И улыбнулась….
Автор: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Антонина Ивановна вела нас с первого класса. Её любимыми словами в адрес нас, особенно непонятливых, были «пень с глазами» и «дуболом».
Последнее, если однажды она это говорила именно мне, было для меня очень неприятным. Я прочитал книжку Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». И знал… ну, как бы представлял, кто они такие — «дуболомы»…
В классе мы сидели за партами.
Таких парт сейчас нет ни в одной школе. Ну, практически, ни в одной…
Можно я расскажу об этой уникальности, за которой я сидел с первого по четвертый класс?
Так вот — парта. Ну, и понятно, что если парта — то за ней двое.
И ещё.
Мне повезло. В 1-й класс я поступил в 65 году. Тогда уже ушли разделения на «женские» и «мальчишеские» школы. Тогда уже мальчики и девочки учились вместе. И я за парту, как сейчас помню, предпоследнюю в среднем ряду, сел вместе с девочкой, моей одногодкой — Любой.
О Любе чуть позже. Сначала о парте.
О! Это была замечательная конструкция! Попробую рассказать. Представьте четыре сколоченные по периметру деревяшки. Одна сторона, сверху на них — деревянная же скамейка, другая — стол. Собственно, парта. Под углом… вот тут боюсь ошибиться: то ли 35, то ли 45 градусов наклоном. Очень, надо сказать, правильная конструкция. Писать, когда тетрадка лежит на таком наклоне, очень удобно…
А конец парты — стола, был откидным. Две такие деревяшки на петлях перед каждым из двоих сидящих. Когда встаёшь отвечать, откидываешь крышку.
А ещё, откидываешь её, когда свой портфель засовываешь в полку, сразу под доской парты.
Ещё там уникальность была — паз посередке, наверху стола-парты. Нам то он уже не нужен был. Мы всего полгода карандашом в первом классе писали. Потом сразу перешли на автоматические ручки. А вот те, кто сидел за этими партами до нас, они в эти «пазлы» вставляли чернильницы, и макали туда перья ручек…
А ещё функциональность парты — умение за ней сидеть.
О! Этому тоже надо было обучиться, как обучиться грамоте. Три основных положения помню до сих пор.
Положение номер раз. Сидим прямо. Положение рук за спиной — левая на правую. Обязательно так. Если наоборот, правая на левую, то мог получить «замечание» …И не дай Бог шелохнуться, когда Антонина Ивановна давала нам что-то новое по предмету. До опроса пройденного накануне. Вот так и сидишь с полчаса, не шелохнувшись. Как египетская пирамида.
Положение номер два (не вспомню команду, но её давала Антонина Ивановна). И тогда весь класс клал левую руку на парту, а правой накрывал её сверху.
И, исходя из этого всего — положение, набр как бы фри: если что-то хочешь спросить, или там ответить: поднимаешь правую руку, упираясь локтём в стол…
Антонина Ивановна делала из нас знатоков русского языка. Причём, ей, как понимаю, было абсолютно наплевать на показатель уровня успеваемости класса. Если ошибся — получи заслуженное…
… Я вот, к примеру, сегодня жутко удивляюсь тому, что творится на страницах «МК». На то, как там, в частности, делаются «переносы». Нас всегда Антонина Ивановна учила, что переносить можно только предлогами. Никогда не отрывать гласную от согласного. И когда вижу в «Комсомольце»…ну что там, для примера, взять? …Ну, скажем, «перекр»— заканчивается строка, знак переноса, следующая строка начинается «ывать»…
Ну, не знаю… «Ять», конечно, большевистское государство правильно отменило… Но не доводить же всё до маразма… Или я что-то упустил из последних приказов Минобраза? Если да, то всё равно не буду им подчиняться. И даже если не всегда правильно поставлю знак препинания, или там, в слове «деревянный» не всегда правильно поставлю нужное количество букв «н», переносить слово со строки на строку буду правильно. Этому меня научила Антонина Ивановна…
— Поженян – 2…Сафиуллин — 2 …Иванова — 4,… Брайнин — 5…Шкляр — 3…, — зачитывала отметки за минувший диктант Антонина Ивановна.
Я сидел и, жутко потея, краснел. Не то, чтобы был двоечником или там долбоё… Нет. Я был просто страшным раздолбаем и жутким лентяем. Учёба мне давалась легко, поэтому я на ней после школы не заморачивался. Мне хватало того, что говорилось на уроках. Дома учебники не открывал. И уроки домашние делал кое-как…
— Единица, — услышал я отметку, когда Антонина Ивановна дошла до моей фамилии.
Я поморщился. Батя у меня был суровый человек. А ремень у него был крепкий.
— Вадимова, — сказала тут Антонина Ивановна. — Вот я удивляюсь на тебя. У тебя, как всегда «пятёрка»… А у Александра совсем плохо. Дальше ехать не куда… Тебе, вот не стыдно? Вместе же сидите, за одной партой.
Любка вспыхнула вся, откинула низ парты, вскочила:
— Антонина Ивановна, а я здесь причём? Что я ему списывать должна была дать?
— Списывать ни в коем случае, — сказала-отрезала Антонина Ивановна. — Списывать — это последнее дело…. А вот позаниматься с ним могла бы. На «буксир» могла бы его взять…
— Ага, на моторную лодку, — сразу отреагировал отличник Казаков.
— На баржу, на сухогрузную, — заржал двоечник Сафиуллин.
Класс наполнился гулом и комментариями, куда бы меня могла взять Вадимова.
А она села, вся, вспыхнув краской на лице. И мне её даже стало жалко…
— Тихо, тихо! — застучала Антонина Ивановна рукой по своему столу. У нас, что — урок закончился?
Её авторитет был непререкаем. Поэтому класс моментально заткнулся.
…Наконец-то уроки закончились.
Мне из школы до дому было всего десять минут. Я добежал за пять. Потому что у меня было дело, которым бы утёр своих приятелей Андрюшку и Сережку. Я, накануне, разбив «хрюшку-копилку», приобрёл у нашего дворового «продам, шо хошь» сразу две «Венгерки».
Кто не знает — объясняю. «Венгерка», так мы называли круглую резинку, которая идеально шла на рогатки. Была еще и друга резинка «Квадратная». Но она была не тово… Её хватало на неделю, не больше. Потом рвалась на куски. А вот «Венгерка» — это была вещь… Мы даже специально, покупали модели кораблей в «Детском мире» на резиновом ходу, чтобы поиметь «Венгерку». Она там шла приложением к модели. Огромный пучок. Хотя иногда «прокалывались» Бывало, что в набор, вместо «Венгерки», вкладывался пучок квадратной резинки… А мы ведь за это выкладывали целых 2 рубля! Это же две недели экономии, исходя из того, что родичи давали по 30 копеек на обед в школе..
И вот мне всего за рубль предложили два мотка «Венгерки». Я уже давно выстрогал ружье из деревяшки. Это вот что такое — это ружьё. Это – автоматическая рогатка…
Эй, Вы там, не ржите. Я серьёзно говорю.
Конструкция элементарная. Скручивается серьёзная проволока так, чтобы наверху она была твердо приплюснута к деревяшке верхней палкой от буквы «П». Две эти лапы буквы «П» сворачиваются вокруг гвоздя, вбитого посередине деревяшки и, спускаясь ниже, скрючиваются между собой, как ноги Майи Плисецкой во время балета. А курок оттягивается уже более серьезней резинкой (скажем, из трусов — белая такая), натянутой до рядом вбитого гвоздя. И вот эта вся конструкция держит, «жмёт», не отпускает, вставленный сверху треугольник проволоки, «пульку»…. На конце деревяшки — два гвоздя, к которым привязывается резинка (оптимально «Венгерка»). Она натягивается и опускается за тот самый уголок «пульки». Остаётся только выбрать цель и нажать курок…
«Ха-ха, ха-ха», слышу ваши издёвки… Но, извините, этот арбалет с 10-15 метров стекла разбивал элементарно. Честно.
…И вот я, наконец, дома. Швырнул портфель в угол и взялся, буквально схватился за недоделанное ружье. Оставалось то всего в конце деревяшки-«дула» пару гвоздиков вбить и привязать к ним резинку. А потом пассатижами накромсать «пулек».
И тут прозвучали три звонка.
…Я в коммуналке жил. На третьем этаже. Не в центре. До Садового кольца было десять минут пешком.
А что тогда был наша коммуналка? Три семьи. Из входной двери маленькая прихожая, где общий телефон. Сразу направо — наша одиннадцатиметровая комната — там, в ней — это мои родители и я. Дальше прямо — трехкомнатная квартира тети Али. А еще левее — комната тёти Веры (её муж бывший, хотя не верю до сиих пор, был главным инженером по строительству Останкинской телебашни). Дальше (потому что подробности важны) все эти комнаты, они как бы полукругом упирались в выступающий на них угол, которым был общий санузел. А если потом пойти между ним и комнатами налево — общая кухня с тремя газовыми плитами, тремя кухонными столами и единственным рукомойником с краном. Вода лилась только холодная, естественно…
… Я родился и вырос Там. Мне нравилось моё в Там существование….
…. Прозвучало три звонка. У нас звонок был такой, как бы от царя Гороха.
Он был подобный ключику на старых заводных игрушках, если кто помнит. Сердечко такое, которое крутануть надо. Вот в нашу комнату нужно было его крутануть три раза.
Услышал я эти три звонка и чуть не сплюнул: кого ещё несёт? Андрюшка с Сережкой старше меня, у них еще по два урока. Не они, значит. Я отставил своё недоделанное ружьё и попёрся к двери.
Когда открыл её, то чуть не обалдел.
— Любка? Ты? — За всё время, что были знакомы, она ни разу не бывала в моём доме. И я у неё тоже никогда не был. Хотя и сидели вместе за одной партой уже четыре года.
— Чего, а не пустишь? — у неё взгляд был тогда, как у Антонины Ивановны.
— Чегой-то — не пущу, — вдруг засмущался я, — проходи, конечно…
Любка зашла в коридор. Я закрыл дверь. Она стояла оглядываясь.
— Мне куда?
Я не стал ничего говорить, но что-то во мне такое вдруг сыграло: распахнул дверь нашей комнаты и слегка полусогнулся:
— Прошу Вас, Леди…
Люба зашла в комнату, не сказав ни слова, на мою выходку
А мне стало как-то не по себе за свою ерунду.
Вобщето, у нас была шикарная комната. И обставлена шикарно. Кровать, где спали мои родичи. Кресло-кровать, на котором спал я. Ещё телевизор был. Такой, чёрно-белый. «КВН» назывался. Экран был маленький. А чтобы смотрелся больше и лучше, перед ним устанавливалась линза, наполненная водой… Ещё стол, шкаф, приёмник однопрограммный на стене. И недавно батя сделал гениальную покупку, которой я очень гордился — магнитофон «Маяк»…
— Вы хорошо живёте, — сказала Люба.
— Ничего, не жалуемся…
Она села на кровать моих родителей. И чуть покачалась на пружинах.
— Мягко… — сказала она.
Я с тоской посмотрел на свое незаконченное ружьё
— Да ничего, в общем…
Мы оба помолчали.
— А чего ты не спрашиваешь, почему я пришла?
— А почему пришла? — сразу спросил я.
— Сашк, ну какой же ты…
— Какой?
— А «единицу» кто получил?
Тьфу ты, чёрт. Я ж про неё уже и думать забыл.
— Ну получил и получил… За неделю исправлю. Те то чо?
— Антонина Ивановна сказала….
— Ах, Антонина Ивановна сказала. Ну, выдерет меня батя, как сидорову козу… А ты чего — хочешь, чтобы и твой батя меня ремнем хлестнул?
И тут удивился на Любку. Она вдруг как-то дрогнула, съежилась. Незащищенной какой-то стала. Отвернулась. А я впервые увидел, что как-то очень красиво заворачивается у неё локон волос над ушком…
Я вдруг понял, что за четыре года абсолютно ничего не знаю о своей однопартнице.
— Ну ты, это, Люб… Я сказал что-то не так? Ты это, извини тогда…
— Я своего папы не знаю… Он с нами не живёт. Я его и не видела никогда…
Я сглотнул трудно, ошарашенный. Такого даже представить себе не мог. Захотелось сделать Любке чего-нибудь такого, такого..
— Люб, — сказал я — ну я, это… Ну воспитывай меня, если хочешь…. Только это, ты меня извини. Правда. Я ж не знал.
Любка тряхнула кудряшками на голове.
— Саш, мы будем диктантом заниматься. Хорошо? Антонина Ивановна сказала, чтобы я была «буксиром»….
— Конечно, — с грустью отодвинул я еще дальше под стол своё недоделанное ружьё ногой. — А как мы того, заниматься будем?
— Ну, я буду тебе диктанты давать, а ты писать…
Тоска…Школы мне дома не хватало. И если бы не Любка рядом, я бы всю эту хренотень сразу бы отправил к …. бабушке.
— Ладно. Хорошо, — покорно согласился я. — Только, давай это всё,
по быстрому…
Любка оживилась, стала снова, какой была — деловой, собранной.
— Где заниматься будем?
— Где-где? — удивился я. — Здесь, конечно. И я, наполовину сдвинув со стола всё самое важное — не разобранные ещё марки по кляйстерам, куски проволоки и, самое главное, два пучка резинки «Венгерки»… Положил перед собой тетрадку, открыл чистый лист.
— Ну я это, готов… Давай, «буксируй» меня.
Любка открыла свой портфель, достала бумажку и стала диктовать, придерживаясь интонации Антонины Ивановны:
— На дощатой террасе близ можжевельника, сидя на оттоманке веснушчатая Агриппина Савична исподтишка потчевала винегретом и прочими яствами коллежского асессора под аккомпанемент виолончели и аккордеона…
Я старательно вписывал на чистый лист бумаги всю эту белиберду, но где-то на середине запнулся и закусив карандаш, стал старательно его жевать… Где-то на Агриппине Савичне.
— Люб, — предложил я, — а давай чайку попьём. — И посмотрел на неё. И удивился. Любка вела себя очень странно. До этого, кода я ковырял текст на бумагу, на неё не смотрел. А сейчас увидел. Она как-то очень нервно ходила по комнате, неожиданно садилась на диван, резко вскакивала, и снова ходила быстро-быстро, вперед-назад по нашей одиннадцатиметровке…
— Люб, ты чего? — удивился я на её передвижения.
Она густо покраснела. Потом, остановившись за моей спиной, чтобы я не мог видеть её лица, сказала…
— Саш, ну мне это… мне нужно…
— Нет, ну вот же глупая. Давно бы уже. За дверью сразу налево….
Любка выпорхнула из комнаты бабочкой. А я непроизвольно, непонятно себе почему, сглотнул какой-то ком в горле.
Он еще не проглотился, ком, как дверь в комнату распахнулась и появился Любка.
— Ну что, всё? Диктуй дальше…
— Не всё… — как-то жалобно даже не сказала, пискнула она.
— Чего «не всё»? А чего ты там делала?
— Ничего… Саш, мне там страшно.
Я внимательно посмотрел на Любку и покрутил пальцем у виска, типа, чего за бред несешь?
— Да, — жалобно сказала она, — а если кто из твоих соседей войдёт туда?
— Да кто войдёт-то ? Ты крючок набрось и не бойся ничего.
— Саш… А он у вас вообще весь такой страшный… Мне там страшно.
— Люб, перестань. Чего ты какую ерунду несёшь..
— Саш, пожалуйста…
— Что, пожалуйста?
— Пойдём со мной, а? Ты рядом постоишь. Только — отвернешься…
Не, ну не бред, правда?
— Саш, ну очень… Ну, пожалуйста…
Так. Лучше дать, чем долго отказывать (я тогда эту фразу ещё не знал, но уже несколько раз на практике исходил из неё). Оторвал задницу от стула и вместе с Любой зашёл в наш санузел.
Конечно, он был далёк от совершенства. Начать с того, что в нашем доме капитального ремонта не было лет сорок. А самому дому… Сколько же ему, если он был построен в 1901 году?…
Наш санузел — это мрачное пятиметровое помещение с потолком в три метра высотой. Где – то там, наверху, чуть светится вся в паутине лампа. По стенам на гвоздях висят деревянные седалища — для каждого из членов коммуналки своё. Проржавевший, давно не меняемый чугунный унитаз, труба к нему, поднимающаяся высоко к бачку, с которого спускается металлическая цепочка, заканчивающаяся идеально белой фарфоровой ручкой— сколько же рук за неё брались, чтобы спустить за собой — вот это всё венчало святое для человека место в нашей коммуналке.
Я снял со стены наш деревянный полукруг и положил его на сиденье унитаза.
— Отвернись, — сказала Люба.
Я, собственно, подглядывать и не собирался. Тем более, что нужно было ещё и набросить крючок, чтобы кто-то не вошёл. Замер. И услышал лёгкое журчание за спиной…
И вот тут-то во мне стало происходить что-то неправильное, как я тогда понимал. Что-то в моём организме стало подниматься и перемещаться. Что-то такое взволнованными волнами стало перебегать во мне сверху вниз и обратно. Я был совсем тогда еще не просвещенный в этих деталях, и потому пугался этих непонятных для себя импульсов. В то же время ощущая их болезненную прекрасность.
Я тупо уперся головой в дверь, пытаясь сообразить, что же это со мной происходит?
— Я всё, Саш, — вывел меня из ступора Любин голос.
Да, всё. Надо теперь только дернуть за верёвочку. Металлическую. Чтобы всё спустить…. И типа того, диктант дальше писать.
У меня дёрнулось что-то между ног. И я, честно говоря, испугался. Раньше никогда такого не было.
Хотя это было и приятно.
Но тут пришла в голову мысль: а чего я потом бегать буду, если я всё равно здесь?
— Люб, — сказал я, — давай ты тоже отвернёшься, чтобы я потом лишний раз не выскакивал.
Любка не стала комментировать мои слова. Она просто заняла мою позицию: также лицом в дверь.
Ну, а я занял свою позицию — над унитазом. А когда зажурчал в него, с недоумением, и даже с каким-то страхом понял, что да, действительно со мной что-то не так. Всегда мягкий, маленький, освобождающий меня от ненужной жидкости, мой краник как-то весь всбух, стал твердым — чуть ли не камень. И теперь торчит так, что, чтобы попасть из него в унитаз, я должен его пригибать вниз. Я, правда, испугался. А вдруг это болезнь какая-то? Опухоль или еще чего там?
Я бы еще долго боялся и пугался. Но тут произошло невероятное. Я почувствовал, кроме своих пальцев, чужое прикосновение. Объяснить сложно. Но это то место у парня, которое сразу реагирует на вмешательство стороны.
Не сразу сообразил, что происходит? Потому дёрнулся. И то, что из меня истекало, прошлось по стенам «кабинета».
— Саш, ты поверни его правильно, — шепнули Любкины губы в ухо. — Я тебе больше мешать не буду.
Я понял… Я ПОНЯЛ! Это ведь её пальцы были!
Она тронула меня Там своими пальцами!
… В комнату мы вернулись страшно напряжённые. Стараясь, не смотреть друг на друга. Тем более в глаза.
Не знаю, что было с моей «диктанторшей», а вот у меня просто всё ныло и тянуло в паху…. И я совершенно не знал, как избавиться от этой боли.
— Ну, давай дальше…— устроился я снова за столом…— Про эту, про Агриппину Яковлевну, — просипел я.
— Савичну, — тихо поправила меня Любка. Она сидела на диване в своем жутко школьном наряде (не потому что сама выбирала, а потому что форма такая тогда была) тёмно-коричневое платье и черный фартук.
— Ну, Савичну, — прохрипел я. Я согласен был на всё: на Савичну, на Яковлевну, на Тиховну… Только бы Любку поскорей спровадить. Чтобы только побыстрей одному остаться. Хотя мне и было стыдно тогда перед самим собой, но я знал, что мне может принести облегчение. В том смысле, как избавиться от этой ноющей боли в паху…
Любка молчала. Я повернулся к ней
— Ну что там, про Савичну?…
— Саш, — словно не услышала меня Любка, — а можно я еще раз Его потрогаю?
Я сразу понял, что она хочет сделать. Но это было настолько нереально. Настолько фантастично. Что я просто не сразу нашёлся, что ответить.
— Что потрогать? — прикинулся я дураком.
— Саш, зачем ты так? Ты же всё прекрасно понял…
— Ну, понял, да…— какие они девчонки. Не крутят, а вот так, сразу, в лоб бьют…. А мне подумать всегда ещё нужно, чтобы ответить…
— Да, а мне что за это?
— Ну что — что…., — тут уже растерялась Любка. — Ну, это… Ты тоже можешь меня потрогать… Там.
Я не слез — буквально сполз со своей табуретки и сел на диван рядом с ней… Вот не знаю, сколько мы так сидели, практически касаясь плечами друг друга, не решаясь каждый первым начать.
Но всё-таки девчонки отважней мальчишек.
Я почувствовал, как её ладошка скользнула по моим брюкам. Тогда «молнии» были не в чести, практически все брюки, а тем более школьные, были на пуговицах. И вот эта её ладошка стала их расстёгивать.
Ко мне пришло страшное облегчение, когда перестал упираться в ткань трусов и брюк.
— Какой он у тебя твёрдый, — шепнула, приникнув ко мне Люба.
Её пальчики нежно обхватили мой самый верх и медленно свели кожицу вниз.
— Ну, а что ты? — снова прошептала она. — Мне тоже нужно…
Рукой я чуть притянул к себе её низ и приподнял платье вместе с фартуком…
Ох, ну насколько же тогда у девочек было неадекватное нижнее бельё. Под платьем я наткнулся на панталоны из грубой ворсистой ткани. Потом была ткань из ещё более грубой материи…
Но для меня — это всё равно было жесть. Я нырнул рукой за все эти резинки… И чуть не задохнулся от наслаждения. От того, что ощутили мои рука и пальцы …
Люба застонала. … Я впервые услышал (теперь мне легко классифицировать — девичий ли, женский ли стон). Но тогда я его услышал впервые.
Люба изогнулась, упала спиной на кровать моих родителей.
Скажу прямо, когда впервые изучаешь соседку по парте снизу, в смысле её низа, а она, тем временем, также давно изучает твой низ — абсолютно наплевать на те ткани, которые её прикрывают.
— Сашка, — горячо задышала мне в ухо Люба, когда мои пальцы наконец-то, преодолев все её панталонно-колготочно-трусиевые преграды, прикоснулись к тому, что они скрывали под собой, — твои родители могут прийти неожиданно?
Я не ответил. Я ничего не смог ответить ей в тот момент. Потому что задрожал в малярийной лихорадке, дёрнулся как повешенный и с огромным хрипом повалился спиной рядом с ней на диван.
Кончил я, короче говоря, от её нежных пальчиков.
Когда пришёл в себя (хотя оранжевые круги еще плавали в глазах), первое, что увидел — её испуганные глаза.
— Саш, что с тобой?
А как бы я мог ответить, если сам не понимал, что со мной?
Дыхание наконец восстановилось. Сознание вернулось. А вместе с ним вернулся стыд.
… Такое было и потом, во взрослой жизни — какое-то чувство вины непонятное перед женщиной. Которая, в общем то, и сама хотела…
А тут… Нет, ну сами подумайте, десятилетний пацанёнок, рука которого блуждает в сокровенном у соседки по парте. А её рука до сих пор подрачивает мой оголенный член.
Я был готов провалиться сквозь землю от стыда.
— Сашка, а я не знала, что ты такой эгоист, — услышал я тут Любку. Её слова вернули меня с неба на землю.
— Это как?
— Ну, тебе вот сейчас хорошо было?
— Очень, — не стал я отнекиваться….
— А я тоже такого хочу! — её ладошка соскользнула с моего бойца. Но, что удивительно, он при этом сразу обрёл новую силу.
— Люб, тебе спасибо огромное, — сказал я и неумело ткнулся губами в её губы. — Что хочешь? Сделаю. Правда.
— Не испугаешься? …А в комнату никто не войдет?…
— Да дверь на замке..
— И не испугаешься? — снова спросила она
— Я же сказал…
Любка тронула мою руку, которая ещё блуждала в её штанишках. Убрала её. А потом приподняла своё школьноё платье сразу с фартуком. Чуть подняла попу над диваном, сдвинув сразу весь свой пантолонно-чулочно-трусевый трикотаж до колен.
— Сашка, — она обняла меня руками, — знаешь, что в тебе самое главное?
— Что?
Она сказала слова, смысл которых я понял только через несколько лет. Потом:
— Саша. В тебе главное — что пока из тебя нет Главного …
…А я в слова тогда не вдумывался. Я просто дрожал, как боевой конь перед атакой. Но была проблема. Над собой не чувствовал вожака… Хотя оголенные до колен ноги Любы, а главное — то, что между ними — меня уже больше чуть на половину сводили с ума….
А она сделала просто. Хотя ещё девчонка, но уже по-женски. Обхватила плечи руками и потянула к себе. И дальше — что потом делать тоже помогла. Пальчиками своими волшебными направила меня в нужном направлении….
Я взвыл, так, как был бы должен потом, после завершения…. Но я не мог сдержаться от наслаждения. Так мягко, нежно, бархатно (ребяты, эпитеты кончились) сжало моё всё то, о чём я вспоминал, только когда был необходим контакт с унитазом… И от огромного, подаренного мне счастья, совершенно не соображая я рухнул собой вниз, туда, куда тянули меня её руки…
…И услышал крик. Уже не свой. Любкин крик.
Я сорвался… И с ужасом увидел на себе капли крови. Ну, не совсем на себе, а на… Ну вы понимаете
Я испугался. Я страшно испугался.
Я Любку стал тормошить
— Люб… Я сейчас… У нас «зелёнка» есть… Йод
Она лежала какая-то странная… какая-то ленивая… отстранённая.
— Сашка… Какой же ты всё-таки дурак….
И тут в нашу дверь загрохотали кулаки.
— Эй, Вы там… Чево вы там кричите? — стучалась тётя Аля, соседка по коммуналке.
Мне брюки натянуть — секунда. Я глянул на Любку: она тоже боец-молодец. Тоже уже вся в форме. В буквальном смысле этого слова. Низ на месте. Верх правильно спущен.
Я открыл дверь нашей «одиннадцатиметровки»
Тётя Аля — та ещё энкавэдэншица. Она буквально каждый сантиметр нашей комнаты щупала своими глазами.
— Что это у вас здесь такое происходит? — спросила грозно она.
Тётя Аля, надо сказать, была у нас как бы главной по всей квартире (сама себя так назначила. А все взрослые не возражали)
— А чо происходит? Занимаемся…
— Занимаетесь… Чем ?
Тут мне стало нехорошо: её цепкий взгляд, изучающий буквально по сантиметру нашу «одиннадцатиметровку», упёрся в белую простань на диване, на которой застыли капли крови.
— А это вот, что?
Это вот сегодня тётю Алю можно было бы послать в …. люлю. … Но тогда отношения были другими. Плюс, мне то всего 10 лет, а ей уже глубоко за тридцать. Другими словами должен уважать…
— Это? — переспросил я. И почувствовал, что мой палец за спиной резко затягивает носовой платок.
— Это, тётя Аля, мы модель собираем корабля в школьный музей… Вон, я даже порезался, — и вытянул перевязанный палец (молодец, всё-таки Любка. Правильно на всё это и быстро отреагировала, чтобы меня…нет — нас, не подставлять)
Тётя Аля очень недоверчиво на него посмотрела. На мой, платком палец, перевязанный. Но, видимо, поверила.
— Только вы это, потише здесь… У меня внуки спят. — И ушла.
Время было 15. 00. Как раз заговорил наш радиоприёмник, сообщив, что в Петропавловске Камчатском — полночь.
Я захлопнул дверь, защёлкнул замок и посмотрел на Любу.
А она смотрела на меня жёстко. И чуть насмешливо.
Тогда я расстегнул свою рубашку и швырнул в сторону.
Любка фыркнула и очень изящным движением освободила себя от фартука.
Я сдёрнул с себя майку и посмотрел на неё.
Люба взяла руками полы своего школьного платья и потянула наверх, через голову. Под ним, платьем, были какие-то девчоночьи причиндалы — комбинашки, лифчики, ещё что-то… Не разбираюсь я в этом…
Но она мне дала фору, оставшись наполовину обнажённой. Подрагивая ещё не до конца развитой грудью, но уже с ярко обозначивающимися сосками на них.
Я торопливо снял с себя брюки.
Потом во взрослой своей жизни я никогда не видел, чтобы так очаровательно снимались с обалденной фигуры такие отвратительные одежды.
Я остался в трусах. Люба тоже осталась в трусах. Мы почему-то уже не стеснялись друг друга. Нас что-что тянуло друг к другу.
Мы как бы перешли на второй уровень.
Я вдруг научился правильно дотрагиваться до её губ своими. И где-то там, затылком понимал, что её это нравится.
А она тоже обучалась буквально на глазах, дотрагиваясь до моих самых тех мест.
— Люб, — шепнул я ей. — Предки через пару часов придут
Она ничего не сказала.
— я, это, Люб…сказать хотел…. Ну, как это… Я тебе чего там больно сделал… Не, я правда, ничего такого не хотел… Я, если скажешь…
Нет, но вот сколько раз за один день неполный дураком быть?
— Ой, дурак.. Ну какой же, дурак! — засмеялась Любка, — Ну дурак же полный…Ну полный же… дурак… дурашка… глупенький
И прижалась ко мне. Так, что я чуть не сломал позвоночник, приникнув к ней.
— Люба-а-а-а…
…Знаете, что самое главное в сексе? Самое главное кончить вместе. Одновременно. Сколько раз потом, мучительно вспоминая, наслаждаясь женщиной, я так и не испытал того, первого в моей жизни мальчишеского наслаждения, когда. Когда, естественно, был мальчишкой.
… когда Любка забилась, как в припадке между моих ног…. Когда в этот же миг меня согнули жуткие конвульсии моего первого оргазма. В ней.
…. Странно это всё же. Лежащий после секса обнажённый молодняк, Ласкающий друг друга. Ещё полчаса до прихода предков…. Странно.
Но…
Так было. Я не написал рассказ. Я вспомнил…
P. S.
Мне очень не хотелось идти в школу на следующий день. Потому что я должен был там встретиться со своей соседкой по парте. Мне было жутко стыдно, непонятно почему. Я даже подумать не мог, как буду не то, что с ней говорить, но смотреть даже на неё…
Я напрягся, чтобы выдумать болезнь, чтобы мама потом написала бумажку Антонине Ивановне, почему я не пришёл в школу.
Но фантазии не хватало.
Жутко закомплексованный, припёрся в школу за минуту до звонка на первый урок.
И в раздевалке сразу столкнулся с Любкой.
— Привет, — сказала она, улыбаясь. Спахивая с себя шубку и меняя сапожки на сменную обувь.
Я дурел. Она вела себя так, как будто вчера ничего не было.
— Ты чего стоишь, не раздеваешься? Звонок же сейчас… Догоняй. — И побежала по нашей главной мраморной лестнице наверх. На второй этаж, в класс…
Я стоял в раздевалке, в распахнутом пальто, с шарфом и шапкой в руках, глядя, как она убегает наверх.
А Любка вдруг остановилась на середине лестницы:
— Сашка, а «буксир» Антонина Ивановна не отменила…. Я сегодня к тебе снова приду.
И улыбнулась….
Автор: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.