Хроника "Розового пляжа"
(Из воспоминаний 1911 года)
Она стояла на берегу моря и отрешенно смотрела вдаль.
Белые пароходики по очереди отплывали от причала, разнося над волнами шоколадные обертки и обрывки песен, вырывающиеся из неплотно закрытых дверей палубных ресторанов.
В капризном пенистом прибое уже проскальзывали недовольные осенние нотки, но бабье лето еще пыталось согреть своим призрачным теплом поредевший поток отдыхающих. Впрочем этот поток сейчас почти иссяк. Обычно многоголосая летом Ялта к осени притихала, и Вера часами прогуливалась в одиночестве по безлюдной набережной.
Уезжать ей отсюда не хотелось, хотя все ее знакомые уже давно вернулись домой к своим будничным делам и заботам.
Вера не любила осень — в эту пору она всегда грустила, особенно в Петербурге. Уж лучше пережить этот печальный переход к зиме здесь — в Ялте, которая вся была пропитана воспоминаниями о жарких днях и теплых сумерках, чем медленно сходить с ума в маленькой трехкомнатной квартирке на Васильевском острове, глядя, как противный свинцовый дождь сутками расстреливает съежившуюся под ним землю.
Ей казалось, что если она когда-нибудь умрет, то это случится обязательно осенью во время такого серого дождя, который для нее был навсегда связан с болью и слезами. Именно в такой дождь пять лет назад, возвращаясь из театра, она попалась на глаза трем подвыпившим английским матросам. Они не были с ней грубы, но держали ее за руки крепко и зажимали ей рот, пока первый из них опытными движениями разрушал тонкую границу, отделявшую ее от женщины.
От этой встречи ей остались долго непрекращающееся кровотечение, жесточайшая простуда и стойкое отвращение к близости с мужчинами. Ей теперь была неприятна даже мысль о браке и обязательствах, которые он налагал на супругов.
Превозмогая недомогание, Вера целыми днями лежала на оттоманке, и, глядя, как холодные струи дождя стекают по оконному стеклу, размышляла об отношениях между мужчинами и женщинами. Романтический флер навсегда слетел для нее с этих отношений. Ей казалось, что она поняла суть мужчин, которые за красивыми словами и ухаживаниями умело скрывали свое истинное лицо, оказываясь на поверку просто похотливыми самцами, силой берущими самку, когда им того захочется. И несчастные женщины в этой ситуации являлись для них лишь покорным инструментом удовлетворения их страсти.
«Хотя, — тут же поправляла себя она, — женщины тоже бывают разными...»
Как, например, те, что приходили в дом ее тетки под видом подруг, без умолку болтая о своих любовных интрижках за спиной мужей. Такие дамочки вызывали у Веры не меньшую неприязнь.
Через какое-то время, дойдя в логике своих рассуждений до вывода, что все люди — порочны, и их отношения — грязь, Вера не захотела больше никого видеть — ни мужчин, ни женщин. И, в конце концов, вообще отказалась принимать гостей, включая и Владимира Дмитриевича, давно не скрывавшего к ней своих чувств.
Уже год все с нетерпением ожидали, когда Владимир Дмитриевич сделает Вере предложение, но он наносил бесконечные визиты и все никак не мог решиться на окончательное объяснение.
Вера, пребывая в полном расстройстве чувств, была сейчас даже рада этому.
Анастасия Павловна, сестра Вериного отца, у которой Вера жила после смерти родителей, сразу почувствовала произошедшую с ней перемену, и донимала племянницу, пытаясь узнать о причине ее изменившегося поведения.
Не выдержав натиска расспросов, Вера рассказала ей об изнасиловании, и прочла в глазах отшатнувшейся от нее тетки нескрываемую брезгливость.
— Доигралась, театралка... — презрительно вымолвила Анастасия Павловна, окидывая Веру таким осуждающим взглядом, словно перед ней стояла падшая женщина. — Кто же тебя теперь замуж возьмет? Одна дорога — в содержанки...
Вера ужаснулась подобной участи, и подумав: «Тогда уж лучше в монастырь!», разрыдалась, и, убежав к себе в спальню, упала ничком на постель.
А на следующий день явившийся без приглашения с визитом к Вере Владимир Дмитриевич неожиданно сделал ей предложение и был весьма обескуражен, получив от нее отказ.
Анастасия Павловна, обрадовавшаяся было, что обесчещенная племянница будет теперь пристроена, взъярилась на Веру, услышав, как та отказывает Владимиру Дмитриевичу, и закатила ей дикий скандал после его ухода.
— Убирайся из моего дома, здесь не место таким глупым и испорченным девицам! — бросила она в сердцах в заключение, после чего вышла, гордо неся голову и громко хлопнув дверью.
В итоге, Вера была вынуждена покинуть дом тетки, и, подыскав себе съемную квартиру, переехать туда, оплакивая потерю своей девственности и надежд на будущее.
Средства, оставшиеся ей от родителей и продажи их дома, позволяли Вере жить самостоятельно, но она, не привыкшая жить одна, первое время чувствовала себя совершенно одинокой и брошенной всем светом.
Владимир Дмитриевич, не пожелавший смириться с отказом Веры, который она даже не захотела ему объяснить, не застав ее дома в свой очередной визит, очень удивился и потребовал разъяснений от Вериной тетки.
Анастасия Павловна, пребывая в большой сердитости на племянницу, мстительно рассказала ему все без утайки, и была разочарована, увидев на лице Владимира Дмитриевича вместо досады или потрясения неожиданно довольную улыбку.
Спросив адрес Веры, Владимир Дмитриевич, еще раз и уже как-то загадочно улыбнувшись, раскланялся и ушел.
Представ через несколько дней перед удивленной Верой на пороге ее новой квартиры с букетом роз и бутылкой шампанского, Владимир Дмитриевич сразу же объявил ей:
— Вера Николаевна, мне нужно с вами серьезно поговорить!
Вера, помешкав секунду в нерешительности, молча отступила в сторону, приглашая его войти.
— Дорогая Вера Николаевна, — торжественно начал Владимир Дмитриевич, сняв пальто и шляпу и проходя в маленькую гостиную, — я все узнал от вашей тетушки, и очень вам сочувствую. Я теперь знаю, почему вы не приняли мое предложение, и оценил вашу скромность, но уверяю вас: произошедшее с вами не имеет для меня никакого значения.
— Для вас: возможно... — грустно усмехнулась Вера. — Но для меня это, к сожалению, имеет даже очень большое значение. Не уговаривайте, я не выйду за вас замуж, Владимир Дмитриевич, и если это немного успокоит ваше самолюбие, добавлю: и ни за кого другого...
— Вера Николаевна, я теперь и не настаиваю, — произнес Владимир Дмитриевич, прикладывая руку к сердцу, — но должен заметить, что вы слишком молоды, чтобы жить одной, без мужской поддержки. Я бы хотел стать вашим другом, близким другом...
— Насколько близким? — неприязненно посмотрев на него, прямо спросила Вера, сообразившая, к чему тот клонит.
— Насколько можно ближе, — ответил Владимир Дмитриевич, дерзко глядя на Веру, и улыбнулся: — Теперь ведь не осталось никаких препятствий для нашего сближения...
— Вы так думаете?! — была шокирована его откровенностью Вера.
— Конечно, дорогая, — покровительственным тоном произнес тот, подходя к ней и беря ее за руку. — Препятствием для сближения между мужчиной и девушкой является ее невинность, но вы-то теперь женщина... И, если честно, я очень рад этому замечательному обстоятельству!
— Вы рады, что меня изнасиловали?! — потрясенно воскликнула Вера, отнимая у него руку и отодвигаясь.
— Ну, зачем же так грубо! — поморщился Владимир Дмитриевич. — Я рад, что за меня сделали черновую работу. Теперь обычно болезненное расставание с девственностью не помешает мне утолить вашу чувственность. А вы, поверьте мне, очень чувственная женщина, только сами еще об этом не подозреваете.
Он вновь приблизился к Вере и вдруг. .. порывисто обнял ее, прижавшись к ней всем телом.
— Я хочу, чтобы ты стала моей! — страстно сказал он и впился в Верины губы жестким болезненным поцелуем.
Вера запротестовала, подаваясь назад, но Владимир Дмитриевич продвигался вслед за ней, продолжая целовать ее, пока они не уперлись в стол.
Вера, которой уже было некуда отступать, еще раз попыталась оттолкнуть от себя Владимира Дмитриевича, но он, подхватив ее под ягодицы, быстрым движением усадил на стол.
Она дернула ногами, норовя ударить его, но он успел упредить удар, и, сжав крепкими пальцами ее колени, развел их в стороны, вторгаясь своими бедрами между ними.
Вера от резкого движения Владимира Дмитриевича повалилась на спину, ударившись затылком о твердую столешницу.
— Не заставляй меня делать тебе больно, — попросил Владимир Дмитриевич, придерживая ее рукой. — Я этого совсем не хочу...
Почувствовав, что она перестала сопротивляться, он окинул ее долгим оценивающим взглядом, и, задержавшись на ее груди, сказал:
— Вера, подумай сама, каково жить одинокой женщине в нашем жестоком мире... Я буду тебе опорой, и никому не позволю тебя обидеть, только согласись быть моей... Я так тебя хочу!...
И он продемонстрировал ей силу своего желания, прижавшись к ней своим готовым к решительным действиям телом.
Вера молча закрыла глаза.
Восприняв ее молчание, как согласие, Владимир Дмитриевич, резко выдохнув, быстрыми движениями поднял пышные юбки Веры, оголяя ее стройные ноги.
— Ты увидишь, дорогая, увидишь, как тебе будет хорошо! — хрипло шептал он, одной рукой расстегивая брюки, а другой нашаривая у Веры между ног. — Тебе не будет больно, ты же уже не девушка.
Почувствовав, как внутрь нее вторгается чужеродное твердое тело, Вера открыла глаза и, подняв холодный взгляд на своего прерывисто дышащего любовника, сказала:
— Если вы не хотите быть испачканным, лучше отпустите меня — меня сейчас стошнит...
Владимир Дмитриевич на секунду замер, а потом, усмехнувшись и не отпуская ее, наклонился, завернул край вязаной скатерти на лицо Веры, и сказал:
— Обязательно отпущу, дорогая, но не раньше, чем закончу, я слишком долго этого ждал...
Вероятно, он решил сполна вознаградить себя за долготерпение, потому что заканчивать не спешил...
Вере было жарко под скатертью, спина ее начала онемевать от жесткой поверхности стола, но Владимир Дмитриевич все раскачивался и раскачивался над ее телом под жалобный скрип дерева.
Вере было не столько больно, сколько противно, словно в нее кто-то с тупой сосредоточенностью вонзал палку от метлы.
Наконец Владимир Дмитриевич задергался, натянулся, словно струна, и громко выкрикнув имя Веры, обессиленно навалился на ее грудь, тяжело прижимая Веру к столу.
Она еще некоторое время ощущала в себе судорожное подрагивание его опадающей плоти, и, брезгливо сжав мышцы, вытолкнула его из своего лона, ожидая, когда же ее, наконец, оставят в покое.
Словно почувствовав это, Владимир Дмитриевич зашевелился.
С усилием поднявшись, он убрал скатерть с Вериного лица, и, глядя на девушку затуманенным взглядом, сказал:
— Вера, прости мне мою несдержанность, но ты была для меня самой желанной на свете!
— Уже «была»?... — холодным тоном уточнила Вера, разглядывая лицо Владимира Дмитриевича и равнодушно отмечая на нем изменения, вызванные их близостью.
— Ну что ты! — поспешил поправиться тот, одновременно приводя в порядок свою одежду. — И была, и есть! И надеюсь, что и дальше так будет... — и он испытывающе глянул на нее.
— Посмотрим... — неопределенно сказала Вера, опуская взгляд.
Взбившиеся на животе пышной копной крахмальные юбки не скрывали ее тела. Но ее почему-то уже не смущало, что она лежит с широко разведенными ногами перед мужчиной, который откровенно разглядывает ее. В ней словно щелкнул какой-то тумблер, отключающий не только всяческий стыд, но и душевные терзания.
«Содержанка, так содержанка, — равнодушно подумала она. — Не он, так другие будут пользовать меня, пусть уж лучше будет пока он один».
— Вы не будете так любезны, снять меня со стола? Я совершенно не могу двигаться: все тело одеревенело, — сказала она, осуждающе глядя на Владимира Дмитриевича.
— О, прошу прощения! — воскликнул тот, и, подхватив Веру на руки, отнес ее к кровати. — В следующий раз мы используем это, более удобное, ложе...
Вера прожила с Владимиром Дмитриевичем почти три года.
Вначале у них были постоянные конфликты по разным поводам. Например, он любил, раздевшись перед ней донага, выставлять ей на обозрение свои мужские достоинства и спрашивать, как он ей нравится. Когда же она отвечала совершенно равнодушным голосом, что он очень красив, он сердился и кричал, что она его не любит, и уходил, оставляя ее одну на целые недели. Но потом он опять возвращался, и, вручая ей дорогие подарки, жарко шептал на ухо, что она, действительно, самая желанная для него женщина. В эти периоды примирения он водил ее днем на вернисажи, вечерами — в театр или ресторан, а ночью долго трудился над ее безучастным телом, пытаясь добыть хотя бы искру огня из ее ледяного равнодушия.
В общем-то, он относился к ней неплохо, и она со временем научилась убедительно изображать страсть в нужные для него моменты, в то же время сама при этом не чувствуя ничего, кроме желания, чтобы это скучное занятие осталось, наконец, позади.
В эти годы единственной страстью Веры было чтение, любовь к которому еще в далеком детстве привила ей мама. Книги помогали Вере избавляться от меланхолии, которая все чаще охватывала ее, особенно в дождливые осенние вечера.
Заметив у Веры страсть к литературе, Владимир Дмитриевич сначала огорчился, глупо приревновав ее к книгам и писателям, их написавшим, но потом сам стал приносить ей в подарок книжные новинки, и постепенно у Веры составилась неплохая библиотека.
Получая от Владимира Дмитриевича новую книгу, Вера радостно кидалась ему на шею и целовала его своими мягкими губами, что приводило не избалованного ее лаской Владимира Дмитриевича в полный восторг. Поэтому, когда Вера выразила желание заняться иностранными языками, Владимир Дмитриевич, ожидая новых проявлений благодарности, вызвался оплачивать ее уроки, и даже сам подыскал ей преподавательницу французского языка.
Ею оказалась молодая парижанка, оставшаяся без места в связи со скандальной историей, произошедшей между ней и четырнадцатилетним сыном хозяина, в доме которого она служила. Мальчишка попытался забраться к ней под юбку и получил цветочным горшком по носу. Хозяин тут же выгнал «мамзель», не только не пожелав выслушать ее оправданий, но даже не выплатив положенного жалования.
Вера, ожидая француженку в назначенный час, предполагала увидеть перед собой чопорную особу, но Жаклин оказалась веселой молодой женщиной, и они быстро нашли с ней общий язык.
Будучи обе в обиде на мужчин, они заключили негласный союз поддерживать друг друга и вскоре так подружились, что Вера пригласила Жаклин переехать к ней жить совсем, что вызвало некоторое неудовольствие у Владимира Дмитриевича, не без основания опасавшегося, что это может помешать ему предаваться плотским утехам с Верой.
С переездом Жаклин Вера как-то встрепенулась, и, словно пробудившись ото сна, вдохнула воздух полной грудью. Она оторвалась от своих книг и стала много времени проводить на прогулках.
Владимир Дмитриевич не раз, что называется, целовал замок, не заставая Веру дома, которая совершала променад с Жаклин по Невскому проспекту или Летнему саду, оживленно беседуя с ней по-французски.
Однажды вечером, проводив Владимира Дмитриевича в карточный клуб, Вера освежилась перед сном в ванне и решила зайти к Жаклин пожелать ей спокойной ночи.
Постучав в дверь, из-под которой пробивалась полоска света, Вера вошла в комнату.
Жаклин причесывалась, сидя перед зеркалом в прозрачной ночной рубашке. Верхняя люстра была потушена и лишь два небольших бра, висящих по бокам от зеркала, освещали комнату. В их мягком свете тело Жаклин было словно окутано дымкой струящейся вокруг него ткани.
— Какая ты красивая... — сказала Вера, подходя к ней.
— Правда, я тебе нравлюсь? — рассмеялась Жаклин, поворачиваясь к ней, и, проведя по своему телу рукой, сказала: — Несомненно, женское тело прекраснее, чем мужское. Чего стоят только вот эти замечательные штучки!...
Она, улыбаясь, спустила с плеч рубашку, оголяя свои груди, и едва касаясь, ласково провела по ним пальцами.
— Ты согласна со мной? — спросила она Веру, не переставая нежно поглаживать свои набухающие соски, которые стали похожи на маленькие розовые виноградины.
Вера, несколько смущенно наблюдавшая за ее действиями, кивнула. Она вдруг почувствовала, как ее собственные соски откликнулись на движения Жаклин — по ним как будто пробежали мурашки, заставляя их собраться в тугие горошины.
— О, я вижу, на твоих клумбочках тоже поднимаются дивные бутончики, — смеясь, воскликнула Жаклин, заметив, как под тонкой тканью пеньюара напряглись соски Веры. — Открой их, дай им свободу, — предложила она.
— Ну что ты! — Вера, краснея, прикрыла грудь рукой.
— А что? Нас же никто не видит, мы с тобой здесь одни, чего тут смущаться? — удивленно сказала Жаклин, поднимаясь и подходя к Вере. — Хочешь, я сама тебя раздену? Телу полезно дышать воздухом. Сколько же мы на него навешиваем одежды, а ему нужна свобода, простор! Снимай, снимай...
И не успела Вера возразить, как Жаклин мгновенно расстегнула ее пеньюар, и, сбросив его на кресло, начала стаскивать с Веры рубашку.
— Жаклин, подожди! — попыталась остановить ее Вера, но та, уже сняв с нее рубашку, отшвырнула ее в сторону и удовлетворенно оглядела обнаженное тело Веры.
— Да ты божественна! — воскликнула она восхищенно, поворачивая Веру к зеркалу. — Посмотри: как можно прятать такую красоту! Жаль, что мы с тобой не в Древней Греции. Там умели ценить женские прелести, не заставляя скрывать их под грубыми тряпками, называемыми приличной одеждой.
Вера смущенно смотрела на свое отражение. Было какое-то невыразимое удовольствие стоять нагой под восхищенным взглядом Жаклин.
А Жаклин придвинулась к ней, коснувшись ее обнаженной спины грудью, и сказала:
— Теперь я понимаю, почему твой Вольдемар бегает сюда так часто...
Вера нахмурилась.
Жаклин, заметив это, тихо спросила:
— Тебе плохо с ним?
— Не плохо. Просто никак. Я ничего не чувствую, кроме давления, когда он прикасается или погружается в меня, — откровенно ответила Вера.
— О, моя дорогая! — воскликнула Жаклин, и стоя за ее спиной, обняла Веру, крепко прижимаясь к ней своей грудью.
Вера вздрогнула от прикосновения Жаклин и замерла.
Жаклин, заметив это, спросила:
— Тебе неприятно, что я к тебе прикасаюсь?
— Нет, наоборот, — тихо ответила Вера и застенчиво взглянула в отраженные в зеркале глаза Жаклин.
Та расцепила руки и, глядя в зеркало на Веру, осторожно положила свои ладони на ее груди.
Вера ахнула.
Жаклин ласково погладила ее соски и слегка сжала пальцы.
— О, Боже! — выдохнула Вера. — Что ты делаешь, Жаклин?!
— Ничего особенного, просто прикасаюсь к тебе... Тебе нравится?
— Ничего такого я до этого не испытывала... — тихо призналась Вера, не отрывая взгляда от рук Жаклин.
Та продолжала ласкать ее грудь, и Вера, замирая от какого-то непривычного томления, следила за мельканием своих набухающих сосков между ее пальцами.
— Я тоже хочу прикоснуться к тебе, — едва слышно прошептала она.
Жаклин медленно вышла из-за спины Веры и встала перед ней, глядя на нее полными желания глазами.
Вера опустила взгляд на ее грудь, и вдруг неожиданно для себя склонилась и припала ртом к розовому соску Жаклин.
Жаклин вскрикнула и прижала голову Веры к себе.
Ощущая упругий сосок Жаклин у себя во рту, Вера начала его страстно посасывать, обводя языком, прикусывая его зубами, и чувствуя, как незнакомое ей до этого блаженство охватывает тело. Она нашла рукой второй сосок и стала пощипывать его, как до этого делала Жаклин с ее грудью.
Постанывавшая Жаклин, найдя груди Веры, тоже принялась ласкать их, терзая сильными щипками ее соски, отчего Вера почувствовала возбуждение совершенно в другом месте — ей вдруг безумно захотелось, чтобы кто-нибудь прикоснулся к ее лону, и даже вонзился в него. Сладко и тянуще заныл низ живота, а внутри все затрепетало, изливаясь жаром и влагой. Вере вдруг представилось, что где-то глубоко в ней бьется маленькая рыбка, жадно раскрывающая рот в поисках желаемой плоти. Это желание ее потрясло — до сего момента она даже представить себе не могла, как может чувствовать это место, которому все отводят роль сосредоточения наслаждения, неведомого Вере до сих пор. Сейчас бы здесь очень пригодился Владимир с его твердой плотью, так часто погружающейся в безучастное лоно Веры.
Вспомнив о нем, Вера вдруг ощутила, как картина недавней близости, когда она равнодушно наблюдала за движениями Владимира, глубоко вонзающегося в нее, сейчас вызывает в ней волну дикого возбуждения.
Она застонала и, опустив руку, прикоснулась к своему горячему лону.
Заметив это, Жаклин вдруг оттолкнула ее голову от своей груди и потянула Веру за собой к кровати.
— Тут нам будет удобнее, — прерывистым голосом пояснила она, и, дождавшись, когда Вера опустится на постель, нависла над ней, и, впившись поцелуем в ее губы, устремилась рукой к низу ее живота.
Ошеломленно отвечая на женский поцелуй, Вера нашла, что он ничем не отличается от мужского, разве что нежнее и бережнее.
Губы у Жаклин были мягкие, а язычок быстрый и трепетный, также как и пальцы, которые, осторожно раскрывая лепестки, прикрывающие лоно Веры, погружались в ее влажную горячую сердцевинку.
— О-о! — простонала Вера, резко насаживаясь на палец Жаклин. — Еще, еще!
Вдруг Жаклин, оторвавшись от Веры, метнулась к комоду, и, что-то вытащив из него, вернулась к постели.
— Вот что тебе сейчас нужно, я его всегда использую, когда хочу прикоснуться к себе глубоко-глубоко внутри, — сказала она, показывая Вере длинную резиновую палку. — Но сначала я...
И не договорив, она со стоном зарылась лицом у Веры между ног.
Та от неожиданности раздвинула бедра, чем вызвала у Жаклин еще один стон, а потом задохнулась сама — жаркий острый язычок Жаклин пробежал, порхая, по внутренней стороне Вериного бедра и вонзился в ее лоно, лаская его неистовыми жадными лижущими движениями.
Вера, ощущая, что откуда-то из глубины у нее поднимается дурманящая волна, захлестывающая ее тело негой, все шире разводила перед Жаклин ноги, раскрывая пальцами пульсирующий вход внутрь себя и убирая из-под трепещущего языка некстати попадавшиеся волоски.
Под прикрытыми веками Веры вскипали сполохи красного огня.
Вдруг чьи-то сильные руки подняли ее ноги вверх, язык Жаклин исчез, и на его место пришло нечто большее, ворвавшееся в Веру, до конца заполняя ее, и начавшее двигаться в ней...
— Сильней, сильней, — устремляя бедра навстречу упругому проникновению, молила Вера, не открывая глаз.
Ее мольба была услышана, движения внутрь ее тела стали более сильными и быстрыми. Каждый толчок все выше поднимал в Вере дикую волну восторга, она даже испугалась, что сейчас захлебнется в ней. Рыбка в глубине ее тела, наконец, получила желаемое угощение и жадно захватила его тугими губами, не давая ему вырваться.
В этот момент Жаклин накрыла ртом сосок Веры и начала терзать его, прикусывая и облизывая его, пощипывая при этом второй сосок острыми ноготками.
— А-а-а!... — закричала Вера от невыносимого наслаждения, чувствуя, как знакомо и в то же время незнакомо бьется в ней мужская плоть, изливая внутрь нее влагу, горячим тягучим медом разливающуюся по ее лону.
Осознав, что это означает, она простонала:
— Владими-и-ир!... Блаженство мое!...
— Вера-а!... — неожиданно откликнулся его голос, и она почувствовала, как, покрывая ее жаркими кусающими поцелуями, к ней страстно прижались два горячих тела — Владимира Дмитриевича и француженки.
Вера почувствовала невыразимое счастье от удивительной гармонии, установившейся между всеми ее чувствами и ощущениями.
Больше Вера не ложилась в постель с Владимиром Дмитриевичем без Жаклин. Только в этом тройственном союзе она чувствовала, как ее тело откликается на его ласки, и благодарила судьбу за счастливую случайность, позволившую пробудить скрытые в ней эмоции. У нее не было неловкости перед Владимиром, заставшим ее с Жаклин в весьма пикантной ситуации. В конце концов, он сам обещал удовлетворить ее чувственность.
А тогда, случайно вернувшись с полпути за забытыми перчатками, Владимир Дмитриевич, услышав стоны из комнаты Жаклин, тихо открыл дверь и остолбенел на пороге, увидев слившиеся в страстном объятии две женских фигуры. Не долго думая, он освободился от одежды и, тихонько подкравшись к постели, осторожно отодвинул Жаклин от Веры.
Жаклин, увидев Владимира Дмитриевича, испуганно замерла, но когда он, не обращая на нее внимания, со страстью погрузился в тело Веры, она облегченно припала к ее груди, и, бросая взгляды на потемневшее от напряжения лицо мужчины, возбужденно засновала в себе резиновой палкой, продолжая неистово ласкать Веру.
Владимир Дмитриевич был очень доволен сложившейся ситуацией, наслаждаясь обновленной Верой, которая теперь не лежала безучастно под ним, а страстно выгибалась и толкала свое тело навстречу его движениям.
Без всякой ревности он смотрел, как Жаклин ласкает Веру, облизывая юрким языком ее соски или лоно. Однажды он даже попытался пристроиться к Жаклин сзади, когда та была занята Верой, но Жаклин, резко дернув бедрами, отбросила Владимира от себя, и на секунду оторвавшись от Вериной груди, коротко и зло сказала ему:
— Не смейте! Никогда!
С тех пор он послушно ожидал своей очереди овладеть Вериным телом, находя своеобразное наслаждение в созерцании бушующей средь взбитых шелковых простыней и многочисленных подушек розовой любви. Впрочем, ведущую партию в этом всегда вела Жаклин, сама Вера ниже ее груди в своих ласках не опускалась, хотя Жаклин, наверное, очень бы хотелось продолжения. Однако ей приходилось довольствоваться своей неизменной резиновой палочкой-выручалочкой, вызывая с ее помощью последний экстатический аккорд в своих чувственных развлечениях. Почему она не хотела, чтобы эту роль исполнил Владимир Дмитриевич, было не понятно, но навязываться он не хотел, боясь разрушить новые и еще хрупкие отношения.
А Вера буквально расцветала на глазах, в ее взгляде появился таинственный блеск, заставлявший и мужчин, и женщин на улице оборачиваться и долго смотреть ей вслед. Она шла по городу с таким отрешенно-умиротворенным выражением лица, словно знала какую-то тайну и бережно несла ее в себе, боясь расплескать.
Идиллия продолжалась несколько месяцев.
Владимир Дмитриевич, довольный и утомленный страстной любовью на троих, уходил от них поздно вечером. Дамы на ослабевших ногах тоже расходились по комнатам отдыхать перед новым днем и новой страстью. Впрочем, Жаклин часто приходила ночью в спальню к Вере и осторожно забиралась к ней под одеяло. Стараясь не разбудить Веру, она нежно освобождала ее грудь из-под рубашки, и, едва касаясь языком, подолгу ласкала ее соски.
Вера, конечно же, просыпалась, но делала вид, что спит, и тихо упивалась непередаваемо сладостными ощущениями, чувствуя, как у нее увлажняется между ног, а маленькая рыбка внутри вновь начинает трепетать ртом, требуя внимания к себе.
В одну из таких ночей Вера, словно во сне вздохнула, повела рукой, освобождаясь от одеяла, и развела ноги в немом призыве.
Жаклин тут же скользнула вниз и припала губами к раскрывшимся перламутрово-розовым губкам между точеных бедер Веры. Несколькими лижущими движениями она довела Веру до бешеного экстаза, который, как Вера смогла заметить краем охваченного стратью сознания, был несколько иным, нежели чем при соитии с Владимиром Дмитриевичем, с силой погружавшимся в нее и вызывавшим экстаз где-то очень глубоко внутри. Оргазм, вызванный легкими касаниями языка Жаклин, был другим — острым и разливавшимся по всей поверхности тела. Он был похож на порыв раскаленного ветра из пустыни, взметнувшего слепящие искры в костре, пылавшем в низу живота Веры.
Вскрикнув, Вера прижала голову Жаклин к своим бедрам, а потом, потянув француженку вверх, впилась губами в ее рот, ощущая на губах Жаклин яблочный вкус своего лона.
Притворяться, что она спит, она уже не могла, поэтому, прижимая к себе любовницу, Вера прошептала ей на ухо:
— Боже, это было так приятно!
— Мне тоже, — выдохнула в ответ Жаклин, — но я бы хотела довести дело до конца.
Она убежала к себе в комнату и вернулась оттуда со своей резиновой палкой.
Включив ночник в изголовье Вериной кровати, Жаклин затуманенными от желания глазами посмотрела на Веру, развела ее уже сведенные, было, бедра, и, облизав кончик резиновой палки, осторожно ввела ее в лоно Веры, потихоньку продвигая вглубь.
Ощутив прохладное прикосновение резины внутри себя, Вера вначале напряглась, но потом, расслабив мышцы, впустила в себя целиком заполнивший ее предмет.
Жаклин, тяжело дыша, села между ног Веры и вдруг ввела второй конец палки в себя. Выгнувшись, от чего ее роскошные груди с набухшими сосками устремились вверх, она оперлась руками позади себя и стала медленно двигать бедрами вперед, нанизываясь на палку.
Вера ощутила, как от движений Жаклин введенный в нее конец палки тоже заскользил внутри, и, подстраиваясь под ритм Жаклин, начала двигаться ей навстречу.
Жаклин застонала, почувствовав ее отклик, и ритмично задергала бедрами, создавая внутри и себя, и Веры восхитительную вибрацию, вызывающую нараставшее в них обеих удовольствие.
Вера приподняла свои бедра, настраиваясь на эту вибрацию, и вдруг почувствовала, как спазм оргазма, подкравшийся неожиданно, вновь обрушился на нее. Она забилась, вскрикивая от каждой пробегавшей по ее лону обжигающей волны, и едва расслышала такие же крики, вырывавшиеся у Жаклин.
Так добавилось еще одно открытие в копилке чувственных ощущений Веры. Она даже обнаружила в себе легкую влюбленность в Жаклин, раскрывшей ей потрясающие стороны близости.
Жаклин же чувствовала к Вере самую настоящую любовь, и, слегка ревнуя, следила за Владимиром Дмитриевичем, разделявшим с ней постель Веры. Она была счастлива, когда он оказывался занят и не мог прийти к ним. В эти дни Жаклин окружала Веру такой трогательной заботой, что у той наворачивались слезы.
Стараясь отблагодарить подругу, Вера тайком от Владимира Дмитриевича покупала ей в магазинах маленькие, но очаровательные подарки. Жаклин с удовольствием принимала их, хотя для нее гораздо большим подарком был постоянный доступ к телу Веры. Она даже в свою очередь подарила ей платье, расстегивающееся спереди, чтобы в любое время дня можно было подойти к Вере, и, распахнув его, припасть ртом к ее груди. Она так развила чувственность Вериных сосков, что та начинала ощущать сильное возбуждение, стоило Жаклин прикоснуться к ним даже ненароком.
Так промелькнула осень, которую Вера, наполненная новыми и ошеломляющими эмоциями, перенесла довольно легко, несмотря на то, что шли те же серые дожди, так нелюбимые ею и обычно наводящие на нее черную меланхолию.
Потом пролетела долгая зима, которую они втроем провели довольно весело, много катаясь по городу, посещая выставки и благотворительные балы, а по вечерам согревая друг друга в жарких объятиях. Но когда пришла весна, которая, казалась, должна была привнести в их жизнь еще больше тепла и страсти, захлестывая всех живых существ огнем обновления, вдруг что-то изменилось.
Началось с того, что Владимир Дмитриевич, неожиданно получивший повышение по должности, стал реже появляться у них, ссылаясь на занятость, объяснимую карьерными соображениями.
А в один из визитов, когда Жаклин удалилась в свою комнату после их очередного любовного сеанса на троих, он, лежа в постели с Верой, вдруг тихо спросил ее:
— Дорогая, не считаешь ли ты, что пора расстаться с Жаклин? Она уже выполнила свои обязанности преподавательницы французского языка, — он усмехнулся, почувствовав неожиданно проявившийся эротический подтекст в последних словах. — Я бы не хотел больше оплачивать ее услуги...
Вера растерянно посмотрела на него:
— Тебе наскучили наши маленькие удовольствия?
— Конечно, нет! — с иронией улыбнулся он, беря ее за руку. — Однако в обществе уже начинают поглядывать на нас с любопытством. А я бы не хотел быть объектом повышенного внимания или толков, учитывая мое нынешнее положение. Мне кажется, что нужно положить конец нашему ненормальному поведению. Бог создал женщину для мужчины, а все остальное — это порок, блуд и извращение. Более того, не скрою, что меня, как мужчину, несколько задевает то, что ты так страстно принимаешь мои ласки, только пройдя через рот Жаклин.
— Боже мой, Владимир, когда это стало тебя беспокоить? — удивилась Вера. — Мне казалось, что это представляло для тебя некоторую притягательную пикантность.
— Да, это, действительно, так, но это не значит, что это хорошо, — сказал Владимир Дмитриевич, отворачиваясь от Веры. — Меня начинает все это угнетать, поскольку я понимаю, что наше с тобой поведение до Жаклин было гораздо естественней и целомудреннее, чем при ней. Она нас ввергла в порок, сделав себя незаменимым возбудителем в наших отношениях, а ведь это отвратительно!
— Но, Владимир... — попыталась возразить Вера.
Но он не стал слушать, и резко повернувшись к ней, вдруг навис над ее телом:
— А не лучше ли вот так — только мы с тобой? — спросил он и впился в ее губы жестким и жадным поцелуем.
Вера приоткрыла губы, впуская его сильный язык к себе в рот, и чуть подалась навстречу. Но Владимир Дмитриевич, прервав поцелуй, быстро наклонился и начал облизывать и покусывать Верины соски, вызывая в ее теле болезненно-страстные всплески, но они, как с удивлением ощутила Вера, были не так захватывающи и сладки, как с Жаклин.
«Наверное, я, и правда, ненормальная», — расстроенно подумала она, чувствуя, что в ней нарастает отвращение от прикосновений Владимира Дмитриевича.
А тот, не обращая внимания на Веру, продолжал упиваться ее грудью, которая в последнее время выглядела гораздо пышнее, чем раньше, словно страсть последних месяцев придала ей дополнительный объем.
Постанывая, Владимир Дмитриевич навалился на Веру, и широко разведя ей ноги, рывком вошел в ее лоно.
Кроме боли и отвращения это не вызвало у Веры никакой реакции. Она попыталась остановить Владимира Дмитриевича, но было уже поздно. Он, как тетерев на току, настроившись на собственные ощущения, не слышал ничего, и погружался в Верино тело, не обращая внимания, что она лежит под ним, словно окаменев.
Наконец, с криком выплеснувшись в нее, он откатился от Веры и спросил задыхающимся голосом:
— Дорогая, в чем дело? Тебе не понравилось?
— Ты был груб и невнимателен, — тихо ответила она, кусая губы в попытке сдержать слезы. — Ты все испортил!
— Что я испортил?! — возмущенно произнес он, открывая глаза. — Ну что? Это ты просто оказалась настоящей лесбиянкой. То-то я не мог понять раньше, почему это ты так холодна со мной!
Впервые они заговорили об этом, до этого Владимир Дмитриевич не предъявлял Вере подобных обвинений.
Но сейчас он безжалостно выкрикнул ей в лицо:
— Ты просто не способна получать удовольствие от мужчины!
— Неправда! — воскликнула, впервые повышая на него голос, Вера. — Просто все мужчины, которые были в моей жизни, оказывались грубыми животными!
— Что?! — прошипел он, вскакивая и угрожающе нависая над Верой. — Это я — животное?!
Вера без страха смотрела на своего разъяренного любовника, и, заметив, как с его уже обвисшей плоти стекает тягучая капля семени, брезгливо отвернулась.
Владимир Дмитриевич, увидев выражение ее лица, начал быстро одеваться, предварительно обтерев живот и другие части тела В
Она стояла на берегу моря и отрешенно смотрела вдаль.
Белые пароходики по очереди отплывали от причала, разнося над волнами шоколадные обертки и обрывки песен, вырывающиеся из неплотно закрытых дверей палубных ресторанов.
В капризном пенистом прибое уже проскальзывали недовольные осенние нотки, но бабье лето еще пыталось согреть своим призрачным теплом поредевший поток отдыхающих. Впрочем этот поток сейчас почти иссяк. Обычно многоголосая летом Ялта к осени притихала, и Вера часами прогуливалась в одиночестве по безлюдной набережной.
Уезжать ей отсюда не хотелось, хотя все ее знакомые уже давно вернулись домой к своим будничным делам и заботам.
Вера не любила осень — в эту пору она всегда грустила, особенно в Петербурге. Уж лучше пережить этот печальный переход к зиме здесь — в Ялте, которая вся была пропитана воспоминаниями о жарких днях и теплых сумерках, чем медленно сходить с ума в маленькой трехкомнатной квартирке на Васильевском острове, глядя, как противный свинцовый дождь сутками расстреливает съежившуюся под ним землю.
Ей казалось, что если она когда-нибудь умрет, то это случится обязательно осенью во время такого серого дождя, который для нее был навсегда связан с болью и слезами. Именно в такой дождь пять лет назад, возвращаясь из театра, она попалась на глаза трем подвыпившим английским матросам. Они не были с ней грубы, но держали ее за руки крепко и зажимали ей рот, пока первый из них опытными движениями разрушал тонкую границу, отделявшую ее от женщины.
От этой встречи ей остались долго непрекращающееся кровотечение, жесточайшая простуда и стойкое отвращение к близости с мужчинами. Ей теперь была неприятна даже мысль о браке и обязательствах, которые он налагал на супругов.
Превозмогая недомогание, Вера целыми днями лежала на оттоманке, и, глядя, как холодные струи дождя стекают по оконному стеклу, размышляла об отношениях между мужчинами и женщинами. Романтический флер навсегда слетел для нее с этих отношений. Ей казалось, что она поняла суть мужчин, которые за красивыми словами и ухаживаниями умело скрывали свое истинное лицо, оказываясь на поверку просто похотливыми самцами, силой берущими самку, когда им того захочется. И несчастные женщины в этой ситуации являлись для них лишь покорным инструментом удовлетворения их страсти.
«Хотя, — тут же поправляла себя она, — женщины тоже бывают разными...»
Как, например, те, что приходили в дом ее тетки под видом подруг, без умолку болтая о своих любовных интрижках за спиной мужей. Такие дамочки вызывали у Веры не меньшую неприязнь.
Через какое-то время, дойдя в логике своих рассуждений до вывода, что все люди — порочны, и их отношения — грязь, Вера не захотела больше никого видеть — ни мужчин, ни женщин. И, в конце концов, вообще отказалась принимать гостей, включая и Владимира Дмитриевича, давно не скрывавшего к ней своих чувств.
Уже год все с нетерпением ожидали, когда Владимир Дмитриевич сделает Вере предложение, но он наносил бесконечные визиты и все никак не мог решиться на окончательное объяснение.
Вера, пребывая в полном расстройстве чувств, была сейчас даже рада этому.
Анастасия Павловна, сестра Вериного отца, у которой Вера жила после смерти родителей, сразу почувствовала произошедшую с ней перемену, и донимала племянницу, пытаясь узнать о причине ее изменившегося поведения.
Не выдержав натиска расспросов, Вера рассказала ей об изнасиловании, и прочла в глазах отшатнувшейся от нее тетки нескрываемую брезгливость.
— Доигралась, театралка... — презрительно вымолвила Анастасия Павловна, окидывая Веру таким осуждающим взглядом, словно перед ней стояла падшая женщина. — Кто же тебя теперь замуж возьмет? Одна дорога — в содержанки...
Вера ужаснулась подобной участи, и подумав: «Тогда уж лучше в монастырь!», разрыдалась, и, убежав к себе в спальню, упала ничком на постель.
А на следующий день явившийся без приглашения с визитом к Вере Владимир Дмитриевич неожиданно сделал ей предложение и был весьма обескуражен, получив от нее отказ.
Анастасия Павловна, обрадовавшаяся было, что обесчещенная племянница будет теперь пристроена, взъярилась на Веру, услышав, как та отказывает Владимиру Дмитриевичу, и закатила ей дикий скандал после его ухода.
— Убирайся из моего дома, здесь не место таким глупым и испорченным девицам! — бросила она в сердцах в заключение, после чего вышла, гордо неся голову и громко хлопнув дверью.
В итоге, Вера была вынуждена покинуть дом тетки, и, подыскав себе съемную квартиру, переехать туда, оплакивая потерю своей девственности и надежд на будущее.
Средства, оставшиеся ей от родителей и продажи их дома, позволяли Вере жить самостоятельно, но она, не привыкшая жить одна, первое время чувствовала себя совершенно одинокой и брошенной всем светом.
Владимир Дмитриевич, не пожелавший смириться с отказом Веры, который она даже не захотела ему объяснить, не застав ее дома в свой очередной визит, очень удивился и потребовал разъяснений от Вериной тетки.
Анастасия Павловна, пребывая в большой сердитости на племянницу, мстительно рассказала ему все без утайки, и была разочарована, увидев на лице Владимира Дмитриевича вместо досады или потрясения неожиданно довольную улыбку.
Спросив адрес Веры, Владимир Дмитриевич, еще раз и уже как-то загадочно улыбнувшись, раскланялся и ушел.
Представ через несколько дней перед удивленной Верой на пороге ее новой квартиры с букетом роз и бутылкой шампанского, Владимир Дмитриевич сразу же объявил ей:
— Вера Николаевна, мне нужно с вами серьезно поговорить!
Вера, помешкав секунду в нерешительности, молча отступила в сторону, приглашая его войти.
— Дорогая Вера Николаевна, — торжественно начал Владимир Дмитриевич, сняв пальто и шляпу и проходя в маленькую гостиную, — я все узнал от вашей тетушки, и очень вам сочувствую. Я теперь знаю, почему вы не приняли мое предложение, и оценил вашу скромность, но уверяю вас: произошедшее с вами не имеет для меня никакого значения.
— Для вас: возможно... — грустно усмехнулась Вера. — Но для меня это, к сожалению, имеет даже очень большое значение. Не уговаривайте, я не выйду за вас замуж, Владимир Дмитриевич, и если это немного успокоит ваше самолюбие, добавлю: и ни за кого другого...
— Вера Николаевна, я теперь и не настаиваю, — произнес Владимир Дмитриевич, прикладывая руку к сердцу, — но должен заметить, что вы слишком молоды, чтобы жить одной, без мужской поддержки. Я бы хотел стать вашим другом, близким другом...
— Насколько близким? — неприязненно посмотрев на него, прямо спросила Вера, сообразившая, к чему тот клонит.
— Насколько можно ближе, — ответил Владимир Дмитриевич, дерзко глядя на Веру, и улыбнулся: — Теперь ведь не осталось никаких препятствий для нашего сближения...
— Вы так думаете?! — была шокирована его откровенностью Вера.
— Конечно, дорогая, — покровительственным тоном произнес тот, подходя к ней и беря ее за руку. — Препятствием для сближения между мужчиной и девушкой является ее невинность, но вы-то теперь женщина... И, если честно, я очень рад этому замечательному обстоятельству!
— Вы рады, что меня изнасиловали?! — потрясенно воскликнула Вера, отнимая у него руку и отодвигаясь.
— Ну, зачем же так грубо! — поморщился Владимир Дмитриевич. — Я рад, что за меня сделали черновую работу. Теперь обычно болезненное расставание с девственностью не помешает мне утолить вашу чувственность. А вы, поверьте мне, очень чувственная женщина, только сами еще об этом не подозреваете.
Он вновь приблизился к Вере и вдруг. .. порывисто обнял ее, прижавшись к ней всем телом.
— Я хочу, чтобы ты стала моей! — страстно сказал он и впился в Верины губы жестким болезненным поцелуем.
Вера запротестовала, подаваясь назад, но Владимир Дмитриевич продвигался вслед за ней, продолжая целовать ее, пока они не уперлись в стол.
Вера, которой уже было некуда отступать, еще раз попыталась оттолкнуть от себя Владимира Дмитриевича, но он, подхватив ее под ягодицы, быстрым движением усадил на стол.
Она дернула ногами, норовя ударить его, но он успел упредить удар, и, сжав крепкими пальцами ее колени, развел их в стороны, вторгаясь своими бедрами между ними.
Вера от резкого движения Владимира Дмитриевича повалилась на спину, ударившись затылком о твердую столешницу.
— Не заставляй меня делать тебе больно, — попросил Владимир Дмитриевич, придерживая ее рукой. — Я этого совсем не хочу...
Почувствовав, что она перестала сопротивляться, он окинул ее долгим оценивающим взглядом, и, задержавшись на ее груди, сказал:
— Вера, подумай сама, каково жить одинокой женщине в нашем жестоком мире... Я буду тебе опорой, и никому не позволю тебя обидеть, только согласись быть моей... Я так тебя хочу!...
И он продемонстрировал ей силу своего желания, прижавшись к ней своим готовым к решительным действиям телом.
Вера молча закрыла глаза.
Восприняв ее молчание, как согласие, Владимир Дмитриевич, резко выдохнув, быстрыми движениями поднял пышные юбки Веры, оголяя ее стройные ноги.
— Ты увидишь, дорогая, увидишь, как тебе будет хорошо! — хрипло шептал он, одной рукой расстегивая брюки, а другой нашаривая у Веры между ног. — Тебе не будет больно, ты же уже не девушка.
Почувствовав, как внутрь нее вторгается чужеродное твердое тело, Вера открыла глаза и, подняв холодный взгляд на своего прерывисто дышащего любовника, сказала:
— Если вы не хотите быть испачканным, лучше отпустите меня — меня сейчас стошнит...
Владимир Дмитриевич на секунду замер, а потом, усмехнувшись и не отпуская ее, наклонился, завернул край вязаной скатерти на лицо Веры, и сказал:
— Обязательно отпущу, дорогая, но не раньше, чем закончу, я слишком долго этого ждал...
Вероятно, он решил сполна вознаградить себя за долготерпение, потому что заканчивать не спешил...
Вере было жарко под скатертью, спина ее начала онемевать от жесткой поверхности стола, но Владимир Дмитриевич все раскачивался и раскачивался над ее телом под жалобный скрип дерева.
Вере было не столько больно, сколько противно, словно в нее кто-то с тупой сосредоточенностью вонзал палку от метлы.
Наконец Владимир Дмитриевич задергался, натянулся, словно струна, и громко выкрикнув имя Веры, обессиленно навалился на ее грудь, тяжело прижимая Веру к столу.
Она еще некоторое время ощущала в себе судорожное подрагивание его опадающей плоти, и, брезгливо сжав мышцы, вытолкнула его из своего лона, ожидая, когда же ее, наконец, оставят в покое.
Словно почувствовав это, Владимир Дмитриевич зашевелился.
С усилием поднявшись, он убрал скатерть с Вериного лица, и, глядя на девушку затуманенным взглядом, сказал:
— Вера, прости мне мою несдержанность, но ты была для меня самой желанной на свете!
— Уже «была»?... — холодным тоном уточнила Вера, разглядывая лицо Владимира Дмитриевича и равнодушно отмечая на нем изменения, вызванные их близостью.
— Ну что ты! — поспешил поправиться тот, одновременно приводя в порядок свою одежду. — И была, и есть! И надеюсь, что и дальше так будет... — и он испытывающе глянул на нее.
— Посмотрим... — неопределенно сказала Вера, опуская взгляд.
Взбившиеся на животе пышной копной крахмальные юбки не скрывали ее тела. Но ее почему-то уже не смущало, что она лежит с широко разведенными ногами перед мужчиной, который откровенно разглядывает ее. В ней словно щелкнул какой-то тумблер, отключающий не только всяческий стыд, но и душевные терзания.
«Содержанка, так содержанка, — равнодушно подумала она. — Не он, так другие будут пользовать меня, пусть уж лучше будет пока он один».
— Вы не будете так любезны, снять меня со стола? Я совершенно не могу двигаться: все тело одеревенело, — сказала она, осуждающе глядя на Владимира Дмитриевича.
— О, прошу прощения! — воскликнул тот, и, подхватив Веру на руки, отнес ее к кровати. — В следующий раз мы используем это, более удобное, ложе...
Вера прожила с Владимиром Дмитриевичем почти три года.
Вначале у них были постоянные конфликты по разным поводам. Например, он любил, раздевшись перед ней донага, выставлять ей на обозрение свои мужские достоинства и спрашивать, как он ей нравится. Когда же она отвечала совершенно равнодушным голосом, что он очень красив, он сердился и кричал, что она его не любит, и уходил, оставляя ее одну на целые недели. Но потом он опять возвращался, и, вручая ей дорогие подарки, жарко шептал на ухо, что она, действительно, самая желанная для него женщина. В эти периоды примирения он водил ее днем на вернисажи, вечерами — в театр или ресторан, а ночью долго трудился над ее безучастным телом, пытаясь добыть хотя бы искру огня из ее ледяного равнодушия.
В общем-то, он относился к ней неплохо, и она со временем научилась убедительно изображать страсть в нужные для него моменты, в то же время сама при этом не чувствуя ничего, кроме желания, чтобы это скучное занятие осталось, наконец, позади.
В эти годы единственной страстью Веры было чтение, любовь к которому еще в далеком детстве привила ей мама. Книги помогали Вере избавляться от меланхолии, которая все чаще охватывала ее, особенно в дождливые осенние вечера.
Заметив у Веры страсть к литературе, Владимир Дмитриевич сначала огорчился, глупо приревновав ее к книгам и писателям, их написавшим, но потом сам стал приносить ей в подарок книжные новинки, и постепенно у Веры составилась неплохая библиотека.
Получая от Владимира Дмитриевича новую книгу, Вера радостно кидалась ему на шею и целовала его своими мягкими губами, что приводило не избалованного ее лаской Владимира Дмитриевича в полный восторг. Поэтому, когда Вера выразила желание заняться иностранными языками, Владимир Дмитриевич, ожидая новых проявлений благодарности, вызвался оплачивать ее уроки, и даже сам подыскал ей преподавательницу французского языка.
Ею оказалась молодая парижанка, оставшаяся без места в связи со скандальной историей, произошедшей между ней и четырнадцатилетним сыном хозяина, в доме которого она служила. Мальчишка попытался забраться к ней под юбку и получил цветочным горшком по носу. Хозяин тут же выгнал «мамзель», не только не пожелав выслушать ее оправданий, но даже не выплатив положенного жалования.
Вера, ожидая француженку в назначенный час, предполагала увидеть перед собой чопорную особу, но Жаклин оказалась веселой молодой женщиной, и они быстро нашли с ней общий язык.
Будучи обе в обиде на мужчин, они заключили негласный союз поддерживать друг друга и вскоре так подружились, что Вера пригласила Жаклин переехать к ней жить совсем, что вызвало некоторое неудовольствие у Владимира Дмитриевича, не без основания опасавшегося, что это может помешать ему предаваться плотским утехам с Верой.
С переездом Жаклин Вера как-то встрепенулась, и, словно пробудившись ото сна, вдохнула воздух полной грудью. Она оторвалась от своих книг и стала много времени проводить на прогулках.
Владимир Дмитриевич не раз, что называется, целовал замок, не заставая Веру дома, которая совершала променад с Жаклин по Невскому проспекту или Летнему саду, оживленно беседуя с ней по-французски.
Однажды вечером, проводив Владимира Дмитриевича в карточный клуб, Вера освежилась перед сном в ванне и решила зайти к Жаклин пожелать ей спокойной ночи.
Постучав в дверь, из-под которой пробивалась полоска света, Вера вошла в комнату.
Жаклин причесывалась, сидя перед зеркалом в прозрачной ночной рубашке. Верхняя люстра была потушена и лишь два небольших бра, висящих по бокам от зеркала, освещали комнату. В их мягком свете тело Жаклин было словно окутано дымкой струящейся вокруг него ткани.
— Какая ты красивая... — сказала Вера, подходя к ней.
— Правда, я тебе нравлюсь? — рассмеялась Жаклин, поворачиваясь к ней, и, проведя по своему телу рукой, сказала: — Несомненно, женское тело прекраснее, чем мужское. Чего стоят только вот эти замечательные штучки!...
Она, улыбаясь, спустила с плеч рубашку, оголяя свои груди, и едва касаясь, ласково провела по ним пальцами.
— Ты согласна со мной? — спросила она Веру, не переставая нежно поглаживать свои набухающие соски, которые стали похожи на маленькие розовые виноградины.
Вера, несколько смущенно наблюдавшая за ее действиями, кивнула. Она вдруг почувствовала, как ее собственные соски откликнулись на движения Жаклин — по ним как будто пробежали мурашки, заставляя их собраться в тугие горошины.
— О, я вижу, на твоих клумбочках тоже поднимаются дивные бутончики, — смеясь, воскликнула Жаклин, заметив, как под тонкой тканью пеньюара напряглись соски Веры. — Открой их, дай им свободу, — предложила она.
— Ну что ты! — Вера, краснея, прикрыла грудь рукой.
— А что? Нас же никто не видит, мы с тобой здесь одни, чего тут смущаться? — удивленно сказала Жаклин, поднимаясь и подходя к Вере. — Хочешь, я сама тебя раздену? Телу полезно дышать воздухом. Сколько же мы на него навешиваем одежды, а ему нужна свобода, простор! Снимай, снимай...
И не успела Вера возразить, как Жаклин мгновенно расстегнула ее пеньюар, и, сбросив его на кресло, начала стаскивать с Веры рубашку.
— Жаклин, подожди! — попыталась остановить ее Вера, но та, уже сняв с нее рубашку, отшвырнула ее в сторону и удовлетворенно оглядела обнаженное тело Веры.
— Да ты божественна! — воскликнула она восхищенно, поворачивая Веру к зеркалу. — Посмотри: как можно прятать такую красоту! Жаль, что мы с тобой не в Древней Греции. Там умели ценить женские прелести, не заставляя скрывать их под грубыми тряпками, называемыми приличной одеждой.
Вера смущенно смотрела на свое отражение. Было какое-то невыразимое удовольствие стоять нагой под восхищенным взглядом Жаклин.
А Жаклин придвинулась к ней, коснувшись ее обнаженной спины грудью, и сказала:
— Теперь я понимаю, почему твой Вольдемар бегает сюда так часто...
Вера нахмурилась.
Жаклин, заметив это, тихо спросила:
— Тебе плохо с ним?
— Не плохо. Просто никак. Я ничего не чувствую, кроме давления, когда он прикасается или погружается в меня, — откровенно ответила Вера.
— О, моя дорогая! — воскликнула Жаклин, и стоя за ее спиной, обняла Веру, крепко прижимаясь к ней своей грудью.
Вера вздрогнула от прикосновения Жаклин и замерла.
Жаклин, заметив это, спросила:
— Тебе неприятно, что я к тебе прикасаюсь?
— Нет, наоборот, — тихо ответила Вера и застенчиво взглянула в отраженные в зеркале глаза Жаклин.
Та расцепила руки и, глядя в зеркало на Веру, осторожно положила свои ладони на ее груди.
Вера ахнула.
Жаклин ласково погладила ее соски и слегка сжала пальцы.
— О, Боже! — выдохнула Вера. — Что ты делаешь, Жаклин?!
— Ничего особенного, просто прикасаюсь к тебе... Тебе нравится?
— Ничего такого я до этого не испытывала... — тихо призналась Вера, не отрывая взгляда от рук Жаклин.
Та продолжала ласкать ее грудь, и Вера, замирая от какого-то непривычного томления, следила за мельканием своих набухающих сосков между ее пальцами.
— Я тоже хочу прикоснуться к тебе, — едва слышно прошептала она.
Жаклин медленно вышла из-за спины Веры и встала перед ней, глядя на нее полными желания глазами.
Вера опустила взгляд на ее грудь, и вдруг неожиданно для себя склонилась и припала ртом к розовому соску Жаклин.
Жаклин вскрикнула и прижала голову Веры к себе.
Ощущая упругий сосок Жаклин у себя во рту, Вера начала его страстно посасывать, обводя языком, прикусывая его зубами, и чувствуя, как незнакомое ей до этого блаженство охватывает тело. Она нашла рукой второй сосок и стала пощипывать его, как до этого делала Жаклин с ее грудью.
Постанывавшая Жаклин, найдя груди Веры, тоже принялась ласкать их, терзая сильными щипками ее соски, отчего Вера почувствовала возбуждение совершенно в другом месте — ей вдруг безумно захотелось, чтобы кто-нибудь прикоснулся к ее лону, и даже вонзился в него. Сладко и тянуще заныл низ живота, а внутри все затрепетало, изливаясь жаром и влагой. Вере вдруг представилось, что где-то глубоко в ней бьется маленькая рыбка, жадно раскрывающая рот в поисках желаемой плоти. Это желание ее потрясло — до сего момента она даже представить себе не могла, как может чувствовать это место, которому все отводят роль сосредоточения наслаждения, неведомого Вере до сих пор. Сейчас бы здесь очень пригодился Владимир с его твердой плотью, так часто погружающейся в безучастное лоно Веры.
Вспомнив о нем, Вера вдруг ощутила, как картина недавней близости, когда она равнодушно наблюдала за движениями Владимира, глубоко вонзающегося в нее, сейчас вызывает в ней волну дикого возбуждения.
Она застонала и, опустив руку, прикоснулась к своему горячему лону.
Заметив это, Жаклин вдруг оттолкнула ее голову от своей груди и потянула Веру за собой к кровати.
— Тут нам будет удобнее, — прерывистым голосом пояснила она, и, дождавшись, когда Вера опустится на постель, нависла над ней, и, впившись поцелуем в ее губы, устремилась рукой к низу ее живота.
Ошеломленно отвечая на женский поцелуй, Вера нашла, что он ничем не отличается от мужского, разве что нежнее и бережнее.
Губы у Жаклин были мягкие, а язычок быстрый и трепетный, также как и пальцы, которые, осторожно раскрывая лепестки, прикрывающие лоно Веры, погружались в ее влажную горячую сердцевинку.
— О-о! — простонала Вера, резко насаживаясь на палец Жаклин. — Еще, еще!
Вдруг Жаклин, оторвавшись от Веры, метнулась к комоду, и, что-то вытащив из него, вернулась к постели.
— Вот что тебе сейчас нужно, я его всегда использую, когда хочу прикоснуться к себе глубоко-глубоко внутри, — сказала она, показывая Вере длинную резиновую палку. — Но сначала я...
И не договорив, она со стоном зарылась лицом у Веры между ног.
Та от неожиданности раздвинула бедра, чем вызвала у Жаклин еще один стон, а потом задохнулась сама — жаркий острый язычок Жаклин пробежал, порхая, по внутренней стороне Вериного бедра и вонзился в ее лоно, лаская его неистовыми жадными лижущими движениями.
Вера, ощущая, что откуда-то из глубины у нее поднимается дурманящая волна, захлестывающая ее тело негой, все шире разводила перед Жаклин ноги, раскрывая пальцами пульсирующий вход внутрь себя и убирая из-под трепещущего языка некстати попадавшиеся волоски.
Под прикрытыми веками Веры вскипали сполохи красного огня.
Вдруг чьи-то сильные руки подняли ее ноги вверх, язык Жаклин исчез, и на его место пришло нечто большее, ворвавшееся в Веру, до конца заполняя ее, и начавшее двигаться в ней...
— Сильней, сильней, — устремляя бедра навстречу упругому проникновению, молила Вера, не открывая глаз.
Ее мольба была услышана, движения внутрь ее тела стали более сильными и быстрыми. Каждый толчок все выше поднимал в Вере дикую волну восторга, она даже испугалась, что сейчас захлебнется в ней. Рыбка в глубине ее тела, наконец, получила желаемое угощение и жадно захватила его тугими губами, не давая ему вырваться.
В этот момент Жаклин накрыла ртом сосок Веры и начала терзать его, прикусывая и облизывая его, пощипывая при этом второй сосок острыми ноготками.
— А-а-а!... — закричала Вера от невыносимого наслаждения, чувствуя, как знакомо и в то же время незнакомо бьется в ней мужская плоть, изливая внутрь нее влагу, горячим тягучим медом разливающуюся по ее лону.
Осознав, что это означает, она простонала:
— Владими-и-ир!... Блаженство мое!...
— Вера-а!... — неожиданно откликнулся его голос, и она почувствовала, как, покрывая ее жаркими кусающими поцелуями, к ней страстно прижались два горячих тела — Владимира Дмитриевича и француженки.
Вера почувствовала невыразимое счастье от удивительной гармонии, установившейся между всеми ее чувствами и ощущениями.
Больше Вера не ложилась в постель с Владимиром Дмитриевичем без Жаклин. Только в этом тройственном союзе она чувствовала, как ее тело откликается на его ласки, и благодарила судьбу за счастливую случайность, позволившую пробудить скрытые в ней эмоции. У нее не было неловкости перед Владимиром, заставшим ее с Жаклин в весьма пикантной ситуации. В конце концов, он сам обещал удовлетворить ее чувственность.
А тогда, случайно вернувшись с полпути за забытыми перчатками, Владимир Дмитриевич, услышав стоны из комнаты Жаклин, тихо открыл дверь и остолбенел на пороге, увидев слившиеся в страстном объятии две женских фигуры. Не долго думая, он освободился от одежды и, тихонько подкравшись к постели, осторожно отодвинул Жаклин от Веры.
Жаклин, увидев Владимира Дмитриевича, испуганно замерла, но когда он, не обращая на нее внимания, со страстью погрузился в тело Веры, она облегченно припала к ее груди, и, бросая взгляды на потемневшее от напряжения лицо мужчины, возбужденно засновала в себе резиновой палкой, продолжая неистово ласкать Веру.
Владимир Дмитриевич был очень доволен сложившейся ситуацией, наслаждаясь обновленной Верой, которая теперь не лежала безучастно под ним, а страстно выгибалась и толкала свое тело навстречу его движениям.
Без всякой ревности он смотрел, как Жаклин ласкает Веру, облизывая юрким языком ее соски или лоно. Однажды он даже попытался пристроиться к Жаклин сзади, когда та была занята Верой, но Жаклин, резко дернув бедрами, отбросила Владимира от себя, и на секунду оторвавшись от Вериной груди, коротко и зло сказала ему:
— Не смейте! Никогда!
С тех пор он послушно ожидал своей очереди овладеть Вериным телом, находя своеобразное наслаждение в созерцании бушующей средь взбитых шелковых простыней и многочисленных подушек розовой любви. Впрочем, ведущую партию в этом всегда вела Жаклин, сама Вера ниже ее груди в своих ласках не опускалась, хотя Жаклин, наверное, очень бы хотелось продолжения. Однако ей приходилось довольствоваться своей неизменной резиновой палочкой-выручалочкой, вызывая с ее помощью последний экстатический аккорд в своих чувственных развлечениях. Почему она не хотела, чтобы эту роль исполнил Владимир Дмитриевич, было не понятно, но навязываться он не хотел, боясь разрушить новые и еще хрупкие отношения.
А Вера буквально расцветала на глазах, в ее взгляде появился таинственный блеск, заставлявший и мужчин, и женщин на улице оборачиваться и долго смотреть ей вслед. Она шла по городу с таким отрешенно-умиротворенным выражением лица, словно знала какую-то тайну и бережно несла ее в себе, боясь расплескать.
Идиллия продолжалась несколько месяцев.
Владимир Дмитриевич, довольный и утомленный страстной любовью на троих, уходил от них поздно вечером. Дамы на ослабевших ногах тоже расходились по комнатам отдыхать перед новым днем и новой страстью. Впрочем, Жаклин часто приходила ночью в спальню к Вере и осторожно забиралась к ней под одеяло. Стараясь не разбудить Веру, она нежно освобождала ее грудь из-под рубашки, и, едва касаясь языком, подолгу ласкала ее соски.
Вера, конечно же, просыпалась, но делала вид, что спит, и тихо упивалась непередаваемо сладостными ощущениями, чувствуя, как у нее увлажняется между ног, а маленькая рыбка внутри вновь начинает трепетать ртом, требуя внимания к себе.
В одну из таких ночей Вера, словно во сне вздохнула, повела рукой, освобождаясь от одеяла, и развела ноги в немом призыве.
Жаклин тут же скользнула вниз и припала губами к раскрывшимся перламутрово-розовым губкам между точеных бедер Веры. Несколькими лижущими движениями она довела Веру до бешеного экстаза, который, как Вера смогла заметить краем охваченного стратью сознания, был несколько иным, нежели чем при соитии с Владимиром Дмитриевичем, с силой погружавшимся в нее и вызывавшим экстаз где-то очень глубоко внутри. Оргазм, вызванный легкими касаниями языка Жаклин, был другим — острым и разливавшимся по всей поверхности тела. Он был похож на порыв раскаленного ветра из пустыни, взметнувшего слепящие искры в костре, пылавшем в низу живота Веры.
Вскрикнув, Вера прижала голову Жаклин к своим бедрам, а потом, потянув француженку вверх, впилась губами в ее рот, ощущая на губах Жаклин яблочный вкус своего лона.
Притворяться, что она спит, она уже не могла, поэтому, прижимая к себе любовницу, Вера прошептала ей на ухо:
— Боже, это было так приятно!
— Мне тоже, — выдохнула в ответ Жаклин, — но я бы хотела довести дело до конца.
Она убежала к себе в комнату и вернулась оттуда со своей резиновой палкой.
Включив ночник в изголовье Вериной кровати, Жаклин затуманенными от желания глазами посмотрела на Веру, развела ее уже сведенные, было, бедра, и, облизав кончик резиновой палки, осторожно ввела ее в лоно Веры, потихоньку продвигая вглубь.
Ощутив прохладное прикосновение резины внутри себя, Вера вначале напряглась, но потом, расслабив мышцы, впустила в себя целиком заполнивший ее предмет.
Жаклин, тяжело дыша, села между ног Веры и вдруг ввела второй конец палки в себя. Выгнувшись, от чего ее роскошные груди с набухшими сосками устремились вверх, она оперлась руками позади себя и стала медленно двигать бедрами вперед, нанизываясь на палку.
Вера ощутила, как от движений Жаклин введенный в нее конец палки тоже заскользил внутри, и, подстраиваясь под ритм Жаклин, начала двигаться ей навстречу.
Жаклин застонала, почувствовав ее отклик, и ритмично задергала бедрами, создавая внутри и себя, и Веры восхитительную вибрацию, вызывающую нараставшее в них обеих удовольствие.
Вера приподняла свои бедра, настраиваясь на эту вибрацию, и вдруг почувствовала, как спазм оргазма, подкравшийся неожиданно, вновь обрушился на нее. Она забилась, вскрикивая от каждой пробегавшей по ее лону обжигающей волны, и едва расслышала такие же крики, вырывавшиеся у Жаклин.
Так добавилось еще одно открытие в копилке чувственных ощущений Веры. Она даже обнаружила в себе легкую влюбленность в Жаклин, раскрывшей ей потрясающие стороны близости.
Жаклин же чувствовала к Вере самую настоящую любовь, и, слегка ревнуя, следила за Владимиром Дмитриевичем, разделявшим с ней постель Веры. Она была счастлива, когда он оказывался занят и не мог прийти к ним. В эти дни Жаклин окружала Веру такой трогательной заботой, что у той наворачивались слезы.
Стараясь отблагодарить подругу, Вера тайком от Владимира Дмитриевича покупала ей в магазинах маленькие, но очаровательные подарки. Жаклин с удовольствием принимала их, хотя для нее гораздо большим подарком был постоянный доступ к телу Веры. Она даже в свою очередь подарила ей платье, расстегивающееся спереди, чтобы в любое время дня можно было подойти к Вере, и, распахнув его, припасть ртом к ее груди. Она так развила чувственность Вериных сосков, что та начинала ощущать сильное возбуждение, стоило Жаклин прикоснуться к ним даже ненароком.
Так промелькнула осень, которую Вера, наполненная новыми и ошеломляющими эмоциями, перенесла довольно легко, несмотря на то, что шли те же серые дожди, так нелюбимые ею и обычно наводящие на нее черную меланхолию.
Потом пролетела долгая зима, которую они втроем провели довольно весело, много катаясь по городу, посещая выставки и благотворительные балы, а по вечерам согревая друг друга в жарких объятиях. Но когда пришла весна, которая, казалась, должна была привнести в их жизнь еще больше тепла и страсти, захлестывая всех живых существ огнем обновления, вдруг что-то изменилось.
Началось с того, что Владимир Дмитриевич, неожиданно получивший повышение по должности, стал реже появляться у них, ссылаясь на занятость, объяснимую карьерными соображениями.
А в один из визитов, когда Жаклин удалилась в свою комнату после их очередного любовного сеанса на троих, он, лежа в постели с Верой, вдруг тихо спросил ее:
— Дорогая, не считаешь ли ты, что пора расстаться с Жаклин? Она уже выполнила свои обязанности преподавательницы французского языка, — он усмехнулся, почувствовав неожиданно проявившийся эротический подтекст в последних словах. — Я бы не хотел больше оплачивать ее услуги...
Вера растерянно посмотрела на него:
— Тебе наскучили наши маленькие удовольствия?
— Конечно, нет! — с иронией улыбнулся он, беря ее за руку. — Однако в обществе уже начинают поглядывать на нас с любопытством. А я бы не хотел быть объектом повышенного внимания или толков, учитывая мое нынешнее положение. Мне кажется, что нужно положить конец нашему ненормальному поведению. Бог создал женщину для мужчины, а все остальное — это порок, блуд и извращение. Более того, не скрою, что меня, как мужчину, несколько задевает то, что ты так страстно принимаешь мои ласки, только пройдя через рот Жаклин.
— Боже мой, Владимир, когда это стало тебя беспокоить? — удивилась Вера. — Мне казалось, что это представляло для тебя некоторую притягательную пикантность.
— Да, это, действительно, так, но это не значит, что это хорошо, — сказал Владимир Дмитриевич, отворачиваясь от Веры. — Меня начинает все это угнетать, поскольку я понимаю, что наше с тобой поведение до Жаклин было гораздо естественней и целомудреннее, чем при ней. Она нас ввергла в порок, сделав себя незаменимым возбудителем в наших отношениях, а ведь это отвратительно!
— Но, Владимир... — попыталась возразить Вера.
Но он не стал слушать, и резко повернувшись к ней, вдруг навис над ее телом:
— А не лучше ли вот так — только мы с тобой? — спросил он и впился в ее губы жестким и жадным поцелуем.
Вера приоткрыла губы, впуская его сильный язык к себе в рот, и чуть подалась навстречу. Но Владимир Дмитриевич, прервав поцелуй, быстро наклонился и начал облизывать и покусывать Верины соски, вызывая в ее теле болезненно-страстные всплески, но они, как с удивлением ощутила Вера, были не так захватывающи и сладки, как с Жаклин.
«Наверное, я, и правда, ненормальная», — расстроенно подумала она, чувствуя, что в ней нарастает отвращение от прикосновений Владимира Дмитриевича.
А тот, не обращая внимания на Веру, продолжал упиваться ее грудью, которая в последнее время выглядела гораздо пышнее, чем раньше, словно страсть последних месяцев придала ей дополнительный объем.
Постанывая, Владимир Дмитриевич навалился на Веру, и широко разведя ей ноги, рывком вошел в ее лоно.
Кроме боли и отвращения это не вызвало у Веры никакой реакции. Она попыталась остановить Владимира Дмитриевича, но было уже поздно. Он, как тетерев на току, настроившись на собственные ощущения, не слышал ничего, и погружался в Верино тело, не обращая внимания, что она лежит под ним, словно окаменев.
Наконец, с криком выплеснувшись в нее, он откатился от Веры и спросил задыхающимся голосом:
— Дорогая, в чем дело? Тебе не понравилось?
— Ты был груб и невнимателен, — тихо ответила она, кусая губы в попытке сдержать слезы. — Ты все испортил!
— Что я испортил?! — возмущенно произнес он, открывая глаза. — Ну что? Это ты просто оказалась настоящей лесбиянкой. То-то я не мог понять раньше, почему это ты так холодна со мной!
Впервые они заговорили об этом, до этого Владимир Дмитриевич не предъявлял Вере подобных обвинений.
Но сейчас он безжалостно выкрикнул ей в лицо:
— Ты просто не способна получать удовольствие от мужчины!
— Неправда! — воскликнула, впервые повышая на него голос, Вера. — Просто все мужчины, которые были в моей жизни, оказывались грубыми животными!
— Что?! — прошипел он, вскакивая и угрожающе нависая над Верой. — Это я — животное?!
Вера без страха смотрела на своего разъяренного любовника, и, заметив, как с его уже обвисшей плоти стекает тягучая капля семени, брезгливо отвернулась.
Владимир Дмитриевич, увидев выражение ее лица, начал быстро одеваться, предварительно обтерев живот и другие части тела В