Крик больной души. Как фишка легла. Глава 1
Как сейчас помню восторг первого месяца пребывания на с трудом завоеванном месте в универе. Да еще в другом городе. В общежитие меня запихивать мои беспокойные родители побоялись, уж не знаю почему. Поэтому сняли мне совсем малюсенькую однокомнатную квартирку в одно лицо, чтобы меня в моей самоотверженной учебе ничего не напрягало.
Ха-ха. Остался я с моей квартиркой один на один, счастливый до безобразия. Кто сам в таком возрасте «дорвался» до хаты и почти неограниченной свободы, мое состояние поймет — можно ж каждый день такое закатывать, что стены в гармошку будут складываться, соседи вопить и окна дребезжать. Правда, к такой роскоши одного дополнения не хватало — тех, с кем это можно было делать. То есть друзей, собутыльников и прочих корешей, а вместе с ними и особей женского пола. Я так и видел каждое утро на другой половине дивана взъерошенную девичью голову, которую с вечера преклоняла сюда очередная моя партнерша.
Так что ринулся я в студенческую жизнь как бумажный кораблик в ручей. Конечно, с деньгами было туговато, но какой я без этого буду студент? И так как я общительный до ужаса, приятелей-корешей набралось достаточно, чтобы у меня в квартире устраивать вполне приличный ералаш. Вернее, неприличный, если уж быть точным.
И в головах на подушке недостатка не было, я товарищ вполне себе даже ничего, без дурниных бицепсов, но на телосложение не жалуюсь. Даже знаю, как парой мускулов удачно «взыграть», если, конечно, вспомнить спьяну, где они у меня находятся...
Компашка наша институтская была совершенно стандартно-студенческая — с пивом, приколами, шляниями пешком по городу и пропиванием стипендии в первые полтора часа гулянки у меня или в общаге. Жить в тот момент каждое утро хотелось все больше, даже если череп был в полтора раза больше нормы из-за страшнющего бодуна.
И столько у меня было крутых бесшабашных приятелей, что о нем я тогда как-то вообще не думал. Он — не самый лихой и заметный парнишка среди нас, веселый, даже немного вертлявый, темненький, с искорками в умненьких черных глазах, — про таких англичане говорят lovely. Нет, женоподобности в нем не было, скорее какое-то юношеское озорство, шутовинка. Выражение лица, когда он смотрел на человека, у него все время было такое, будто человек штаны наизнанку надел, или во все лицо чернильное пятно посажено, но он ему это ни за что не скажет, а будет тихо хихикать, поганец этакий.
Звали его Славиком. Причем не Вячеславом, а Мстиславом, по паспорту. Так что впоследствии я все время изобретал ему маленькое имя и даже Миськой раз назвал, а он надулся — «ты б еще Писькой!» Так что почему-то я его потом на Стаську исправил. Так и до сих пор зову.
Стаська не очень-то к нашему кругу прибивался, знал, что не слишком дюж для наших пьянок-гулянок. Хотя ростом не маленький вообще-то был, чуть только ниже меня. (Я может и не небоскреб, но комплексов уж точно не имею со своими 180 в вышину).
Просто что-то в нем котеночье было, несерьезно-смешливое, а мы, гусары двадцатого века, на тот момент пупки надрывали, чтобы строить из себя зверей. Вот и получались вылитые звери, только голые и без хвоста.
Не буду долго утомлять подробностями моей разгульной жизни. Скажу только, что иногда Стаську на наши вечеринки задувало попутным ветром, и ничего особенно плохого никто о нем сказать не мог. Да и в первой студенческой самодеятельности он себя проявил лучшим образом. Один не побоялся сыграть в сценке самого злобствующего препода и хорошенько над ним постебаться. Вот за это он и схлопотал от него такой здоровский «втык» (моральный, естественно), что ему припомнились все пропущенные лекции, неотвеченные семинары и даже какие-то там неточности в конспектах.
Препод теперь на семинарах своими вопросами так отчетливо ставил Стасика раком, что парнишка не смог бы ответить, даже если бы с трех лет начал изучать эту проклятущую высшую математику. А он в ней и так соображал не очень хорошо, хоть и старался.
И вот однажды изнемогший от прессинга Стаська подошел ко мне после семинара и простонал вполне правдиво и натурально:
— Паш, я не могу больше... Ты вот соображаешь кое-что в этой лабуде, а меня хоть об дорогу бей...
— Да хватит, и ты не дурак, я бы от такого и сам загнулся.
— Я вот и загинаюсь. Слушай, ну помоги мне хоть чуток раскидаться с конспектами, а то этот кошмар меня с дерьмом съест.
Стаська так замучено выглядел, что я не смог отбиться и поехал с ним к себе домой. Там он сразу грохнулся на мой раскладывающийся диван, который мне все время было лень убирать, и навалил на себя целый Монблан из моих конспектов (препод этот был, как водится, один такой на весь институт — заставлял в узел завязываться с этой его чертовой математикой).
Я накатил нам со Стаськой по пиву, уселся с ним рядом и начал просто тупо таращиться на то, как он переписывает мои конспекты. Он ерзал-ерзал, потом в конце концов не выдержал:
— Паш, ты б хоть телевизор посмотрел, небось дохнешь тут от скуки.
— Да че-то как-то... — я поскреб башку и поймал себя на том, что мне и не скучно совсем глядеть, как он, раскидав по коленкам листки, корябает своим размашистым почерком эти садистские вероятностные ряды и всякие прочие матрицы.
— Тебе не помешает?
— Ничего, у меня в первом классе по списыванию четверка только за кляксы была, — усмехнулся он.
Я включил телевизор, и так мы досидели до самого вечера. Проводив Стаську, я улегся спать.
На следующий день он опять напросился, теперь уже потребовал разъяснять ему всякие непонятки, и так продолжалось недели две, пока он на паре не умудрился отбить наконец одну из самых свирепых атак преподавателя. Тот, правда, тут же завалил его на новом материале, но рожу удивленную скорчил.
И тут, проводя странно одинокий вечер у телевизора (вечеринки не намечалось) я почувствовал, что чего-то мне тут в моем жилище явно недостает. Проверив наличие полной бутылки пива в холодильнике и забористой порнухи на компе, я задумался. Выходит, мое сегодняшнее счастье не в этом. А в чем?
Вот все вроде есть. Даже бумага туалетная почти целая висит. И что мне, дураку, еще от жизни надо? Заснул в раздумьях.
На следующий день от расстройства даже не пары не пошел — напала на меня хандра и хоть ты тресни. Ходил-блудил по квартире, пиво пил, даже полы с горя помыл и пыль по полкам тряпкой разбросал. Не помогло. Думал — девчонке что ли какой позвонить... но тут представил, что надо будет усиленно изобретать, о чем бы там с ней поболтать и чем накормить-напоить, и не стал напрягаться — положил трубку стационарного телефона обратно на рычаги и аж подскочил, когда мой мобильник загромыхал по столу, как будто его пинали.
Звонил Стаська.
— Ты чего это дома волынишь?
— Воспаление хитрости, — пожаловался я. Как это ни странно, а вот Стаськин голос я был сейчас до странности рад слышать. Просто-таки даже очень сильно доволен!
— Ага... Чем занимаешься?
— Туплю усиленно. Пузом кверху тут валяюсь.
— Компанию составить? — без особого расчета на согласие спросил Стаська.
— А давай, мети сюда, — неожиданно согласился я. — Только пивка прихвати, я уже все высосал.
— Момент! — Стаська отсоединился. А я задумчиво уставился на мобильник. И с чего это он мне позвонил? У нас универ — не МГИМО, просирай хоть все кроме «вышки», никто и ухом не моргнет. А тут интересуется... Ишь, заботливый какой.
Явно напрашивается в друзья, в компанию хочет просочиться. Впрочем, не буду сам себе врать, я и не против. Я, оказывается, до того привык к тому, что он у меня тут в куче бумаг на диване рассиживался, что аж заскучал! Выходит, это сегодня я тут из-за его отсутствия какие-то мысли дурацкие мыслю? Вот оно мне надо. И вообще, что это я в конце концов?
Когда Стаська явился на пороге моей хаты, я уже так заколебал себя подобными вопросами, что встретил его почти в штыки.
— Заваливайся, — буркнул довольно недружелюбно.... Впрочем, он даже не смутился — знал, что я вообще-то особенной вежливостью и не утяжелен.
— Полторашки хватит? — показал он мне пакет с пивом.
— С пивом сойдет, — скаламбурил я совершенно по-дурацки.
Мы уселись на диван (тире постель) и взялись за пиво, параллельно перемывая кости всем нашим преподавателям и прочим лицам, специально для этого жизнью предназначенным. Стаська чего-то там мне рассказывал, острил, проходился особенно по некоторым колоритным персонажам нашего универа, а я тут опять себя поймал за шкирку на том, что уже минут как десять его вообще не слушаю, а только тупо смотрю на его улыбку котячью, которая с его лица вообще никогда не сходит, на его волосы, блестящие такие, сильно отросшие и теперь так облачком вокруг рожицы растопыренные...
А когда он губами прикладывался к горлышку полторашки... Знаете, пиво немножко в уголки губ просачивалось, и он сначала языком один уголок облизывал, потом второй. Я засмотрелся, как розовый кончик то там, то здесь показывается, и проворонил тот момент, когда он у меня что-то спросил.
— Але, консьерж! — рассмеялся он, щурясь от улыбки. — Я тут рассыпаюсь в речитативах, твою тоску разгоняю, а ты размечтался там о бабах, о кирпичах... Проснись там уже.
— Ага! — встрепенулся я, тоже приложился губами к бутылке.
— Паш, слушай, ты правда что ли веришь, что я просто так пришел? — донеслось до меня с той стороны. Пиво аж затвердело у меня в глотке. Я еле вытащил из зубов эту чертову баклажку и кашлянул.
— В смысле?
Стаська глядел на меня как обычно — будто мне на голову птичка нагадила, ему это дико смешно, но он ни за что не признается. Он встал, заходил по комнате, засунув большие пальцы рук в карманы джинсов.
— Ну, в смысле что одно дело я тут у тебя гранит науки обгладывал, это дело благородное, а тут просто приперся с кондачка, вроде и незачем...
— Да ладно, Слав — (тогда я его еще Стаськой не называл, естественно). — Сиди себе. Кто ко мне с пивом придет, тот со мной его и разопьет, — это я так шуткануть попробовал.
— Паша, — тихонько так и весело позвал он меня. — Скажи, я сильно на гомосека похож?
— Ды-ы... ы-ы... ды нет... — проблеял я.
— А мои соседи по общаге говорят, что похож. Что я манерный. Они меня в душевой полотенцем по попе шлепают.
— Ну набей им хлебало, — из последних сил проблеял я, потея как целый конезавод.
— Не могу. Мышцой не наделен, — он задрал футболку, показывая мне обычное мальчишеское тело без особенных кубиков. Я старательно смотрел, уже и не зная, чего говорить. А он футболку опустил.
— А если они со мной сделают что-нибудь?
— Ну... покажешь кто, мы их с пацанами сами выдерем так, что на парах сесть не смогут, — сам уже не знаю, что говорю, еле слюну проглотил.
— Да-а? — Стаська опять начал футболку вверх тянуть. — Слушай, а мало ли, вдруг мне понравится!
— Что?
— То, что они меня трахнут.
— Ну так и трахайся тогда на здоровье. Я-то тебе что?
— Ты? Вот для этого я вообще-то и пришел. Чтобы ты, как бы это сказать, открыл мне природу моей сексуальности.
Я так охренел, что у меня чуть уши не отвалились. А он, смотрю, глядит на меня весело, как будто каждый день такие вещи парням говорит...
— В каком смысле? — прикинулся я совсем олигофреном.
— Паш, мы вроде сейчас не в глухой деревне живем, и я вот подумал, что в общем-то девственник, если с пятой точки зрения, — он весело шлепнул себя по бедру. — Так может, я недавно подумал, стоит раз в жизни попробовать, а? Но их там в комнате еще три человека, и знаешь, втроем для первого раза — перебор, может тресну с непривычки. А тут, думаю, хата пустая, ты пацан вменяемый... вроде. Может, просветишь меня, да и себя заодно? Уж больно интересно, как это — живой член в попе...
И так медленно футболка с него как бы сама слетает на пол. Я в спинку дивана врос и глаза вылупил как удушенный.
— Славка, ты бухой, я тебе сейчас душ холодный в жопу запендюрю, а не член.
— Да ладно тебе. Я ж никому не расскажу. Просто попробую. А то мало ли, вдруг годам к сорока дойду, что я гей, а тут уж полжизни в мусорку... Откуда я знаю, что я не такой, если ни разу не пробовал?
Говорит, говорит, а сам подходит — осторожно, как кот с спящему псу, чтобы у него с тарелки мясо умыкнуть.
— Эй, ну я-то точно нет... — попытался я отбиться. Сам понимаю, что по ситуации следует ему хорошенько с правой врезать, но не могу, хоть ты меня режь. Такая у него рожица мне показалась забавная, милая, нежная, что я бы наверное на куски развалился, если бы сделал ему больно.
— Ну и не переживай, — совсем просто заявил он, присаживаясь пере диваном на корточки. — Я тоже вроде не... Но я в детстве тоже говорил, что мандарины не буду есть. А когда попробовал — так обожрался, что в больницу с аллергией загремел.
— Слав! — уже пропищал я севшим голосом, потому что он, как котенок лапкой, сунулся мне рукой прямо между ног. Пощупал, потрогал, поднял на меня свои развеселые глазенки.
— А у тебя стоит! — так сказал, как дети во дворах дразнятся «а у тебя веснушки на носу!»
— Ну и что!
— А чего тогда прыгаешь? Зря он не встал бы.
Он поднялся, расстегнул свои джинсы, вылез из них, старательно так, виляя попкой, только не от кокетства, а от того, что тесные были и не слезали просто так. Кинул к футболке. Подумав, стянул трусы, носки и распрямился передо мной, весь голый, на фоне вечерних сумерек в окне. Вот уж не заметили, хреновы любовники, как стемнело, и свет не включили...
Я думал, пришел мне полный... С одной стороны, у меня не то что встал — у меня стоял еще тогда, когда я на его язык пялился! Тогда я благословил свои тугие джинсы — за сохранение, так сказать, лица...
А теперь что делать прикажете? Он же у меня тут нагишом маячит как бедный родственник, а я к дивану прилип и рукой-ногой пошевелить не могу. Язык и тот к небу присох, не оторвешь.
— Ну что, ты только не молчи, Паш, а то я себя дураком чувствую, — Стаська огляделся, увидел обычный стул деревянный в углу, где обычно моя одежка была набросана как зря, подхватил его, поставил рядом с диваном, все шмотье с него скинул. — Вот, давай сюда.
И тянет меня за майку, снимает. За ней джинсы, носки, тру...
Мама дорогая, я ж тоже теперь голый. Что ж это делается, товарищи? Что ж я творю? Я же сам себя съем завтра от ужаса
Но когда я задницей уселся на прохладное сиденье стула, у меня такое ощущение было, что стояк изнутри еще на пружинке на пару-тройку сантиметров выскочил. А Стаська стоит, все-таки уже сам не свой, весь дрожит, видно додумался, что наделал. Но что уж дальше, одеваться и расходиться? Вообще тогда картина Репина «Дебилы»...
И он вздохнул, как будто водки стакан выпить собирался, да и сел мне на колени, ножками меня обхватив. Я, главное, так еще от столбняка не отморозился, сижу как дурак, вылупился на него и жду, что дальше будет.
Стаська отклонился назад, выцепил из кармана своих штанов тюбик какого-то геля (так это что значит, он все заранее предусмотрел, засранец?), щедро на пальцы намазюкал и начал член мой «умасливать». И тут во мне, товарищи, все рубильники какие есть посрывало к чертовой бабушке — я схватил его за спину, пальцами как впился в его кожу, а она у него такая мягкая, какая-то такая нежная на ощупь, пальцы в нее как провалились на сантиметр...
Он только всхлипнул и этими же гелевыми пальцами себе сзади куда-то полез. Куда-то... А то я не знал, куда. Кстати, с девчонками я еще анальным сексом не занимался — как-то так получалось, что все время навеселе кувыркались, не до затей было. Куда уж мог попасть, туда и попадал. Да и я, если честно, брезгую немного, все-таки кишка... И как представлю, что у меня на члене будет всякая гадость оттуда, у меня прямо к горлу комок подкатывает.
А Стаська, уже весь блестящий от пота, как будто в парилке сидел, взял меня руками за голову, пальцами в лицо вцепился и откинул мою голову назад. Сам закрыл глаза и тоже голову задрал вверх, как будто и смотреть не хотел туда, куда только что руками лазил.
— Паш... — прошептал он даже немножко жалобно. — Давай сам... А?
Я дрожащей рукой взялся за член, Стаську под спинку приподнял и начал потихонечку на свой ствол насаживать. Он отпустил мою голову и начал руками мне плечи и спину мять, кожу на них сильно тянул, и из-под его пальцев тянулись розовые полосы, чуть ли не до крови процарапанные.
И чем дальше член проходил, тем судорожнее он за меня цеплялся, как будто тонул. И только когда уже до упора насадился, мы оба застыли, а он раскрыл глаза и посмотрел на меня с таким выражением «Кто здесь?» Как будто проснулся и думает «елки-палки, что ж я натворил?»
Я думал — сейчас вскочит и убежит. И сам я на такой измене сидел, что по сейчас когда вспоминаю, пятки холодеть начинают.
А он сидел-сидел, а потом слегка дернулся. Как будто проверял, как эта штукенция там у него в попе поживает. А потом вдруг как задвигался, плавно, медленно, но глаза у него закатились, а открытый рот начал дергаться, словно он задыхается или мерзнет. А у меня в голове все катушки поразматывались. Мало того, что на моем члене сидел мой в общем-то уже неплохой приятель, так я еще от этого стал такой кайф ловить, что в стул вцепился, и ноги у меня заныли и задергались, подбрасывая сидящего на них Стаську еще выше вверх. Он продолжал трахаться, да еще у него в горле начало что-то похрипывать и клокотать. Закипел.
Между тем, у него внутри было так здорово, что и я начал издавать всякие странноватые звуки. Нет, правда, так там в попке замечательно, так тесно, что иногда даже думаешь — вот он с меня потом слезет, ведь не выну, оторвется все нафиг!
Стаськин член тыкался в мой пупок, будто целовал. Я взял его в руку и начал нежно так пожимать, немного пальцами теребить, и Стасик от этого на мне запрыгал как на батуте, сцепив руки у меня на шее. А стул-то из дома привезенный, и новый не особенно, стал скрипеть и явственно на одну сторону крениться. Ну думаю, поломаем себе шеи как пить дать, горе-пидорасы. Тут Стаська жалобно и требовательно, как во сне каком-то, заныл, застонал, отпустил руки и как начал назад телом отклоняться, так что почти лег мне на ноги, и я почувствовал, как его волосы коленок моих касаются. Я думал, что он сейчас вообще свалится, ухватил его за пояс и тяну обратно, а он сопротивляется, и плющит его на мне как карася на удочке. Вот эти конвульсии меня и довели — я так кончил, словно во мне плотину прорвало, причем еще не заметил, как я Стаське член из стороны в сторону мотаю как джойстик старого образца с дубинкой для управления. Парнишка не выдюжил таких упражнений и щедро полил меня продуктом своей сексуальной деятельности — я, наверное, похож был на стриптизера во взбитых сливках.
Он еще поколотился немного, подвигался по инерции, выпрямился на мне и открыл глаза, медленно, как ото сна. Он весь был мокренький, блестящий, и какой-то такой славный, что я даже притронуться к нему боялся — как будто святыня передо мной или музейная редкость. Бриллиантик мой сверкающий.
Я аккуратно снял это чудо расчудесное с моего члена, отлип от стула (хорошо, что не вместе с сиденьем), сложил тельце как-то на диване и на трясущихся ногах поковылял в ванную. Там, еле-еле попадая на себя водой из душа, я обмывал свое тело и свой член, так до сих пор толком и не поняв, что случилось. Кстати, дубинка моя вовсе и не грязная была, как я ожидал. Блестящая, как будто ее налакировали.
Как потом мне Стаська признался, он такую подрывную деятельность провел перед визитом, что хоть умри над ним — и гель специальный купил, и даже пару презервативов припас, благо не понадобились, и прочистил там себе все на свете... Но это я уж потом узнал. А пока я просто вспоминал, как он на мне бился, дергался и хрипел, приоткрыв свой влажный ротик, и у меня от таких мыслей за ушами свело. Я и не верил, что я это ангельское создание, грубо говоря, поимел. И не стыдно мне, подлецу?
Из ванной я вышел все-таки голый, хотя мне казалось, что Стаська уже давно от ужаса очнулся, оделся, и за километр от моего дома уже где-нибудь несется.
А он, простая душа, валялся у меня в постели и потягивался, сильно вытягивая вверх руки.
— Пашка-а... — промурлыкал он, сверкая глазками. — Вернулся... Ну что, бить меня не будешь?
Бить? Его бить? Да это то же самое, что котенка трехмесячного пнуть! Святотатство! Вандализм! Преступление, в конце-то концов. Я стоял как дурак возле дивана и даже не знал, что ему сейчас вообще следует сказать — что мне с ним было хорошо? Пошловатые слова, банальные какие-то.
Я еще не знал даже, оттуда я столько идиотских ласковых слов вдруг знаю, не иначе подсознание какое-то проснулось. И мынечкой его назвать хотелось, и пусечкой, и мурмурчиком, и ласточкой, и дусиком, и вообще каким-то подобным безобразием... господи, я ж даже девок своих так не называл. Максимум зайкой.
А он подскочил на диване, на коленки встал, схватил меня за бедра и потянул к себе. И взялся рукой за член. Опять весь его ощупал, потом и другую руку подключил, погладил его и даже, взяв в одну руку, пальцем другой руки потыкал в разные места, легонько правда. И смотрел, склоняя голову свою в разные стороны. Рассматривал. Изучал устройство.
— Помыл? — ехидненько улыбнулся он, поднимая на меня глаза. — Ух ты мой кошмарик...
Ах так, я его, значит, мысленно пусечкой, а он меня чем! Ну Славка!
Я плюхнулся на диван и рассмеялся. — Ну и что ты творишь, развратная задница? Выходит, теперь в общаге за тобой в душ очередь стоять будет?
— Не знаю, не знаю... — ответил он, садясь мне на живот и отстукивая мне руками по груди какую-то музыку. — Вечер длинный, подумать время будет... А ты теперь что делать будешь?
— Снимать штаны и бегать!
— Правда? — расхохотался он. — Чур вокруг меня.
— Обойдешься.
— Я? Я уже сейчас не обойдусь, — протянул он и вдруг, съехав назад, на ноги, и наклонившись вперед, легонько прикоснулся губами в головке моего уже наполовину поднявшегося члена. Вот ему не лежалось... А от прикосновения Стаськиных губ там такое хождение по мукам началось, что подниматься началось как в покадровой съемке. Стаська усмехнулся, дохнув мне на мои причиндалы, и снова начал губками притрагиваться. Тронет — посмотрит, как член вздрогнет, опять тронет — посмотрит. Будто извести меня хочет. Я от этой пытки начал трястись как на виброматрасе. Сил уже нет никаких терпеть... и тут он взял головку губами и как будто между прочим лизнул своим разнеможным язычком, с которого, собственно, весь этот шабаш-то и начался.
Слушая мои вопли, он от души порадовался, а потом уже соизволил взять в рот хотя бы часть моего товарища. И там, внутри, язык его так и хороводил по нему, а я выл, драл ногтями мою не слишком-то чистую простынь (студент все-таки!), и у меня все пальцы на ногах один на другой зашли — так вот когда судорогой сводит, не согнешь их и не разогнешь.
Тут еще Стаська начал головой вертеть и двигать, посапывая в такт своим движениям, вытаскивая с причмокиванием член изо рта и обкатывая языком головку, а потом снова запуская ствол внутрь. Долго я, конечно, так не мог пыхтеть — чувствовал, что все там уже на подходе. Но не мог я позволить себе кончить ему в рот! Потому что уже испытывал к нему такую нежность, что мне было просто-напросто неудобно и стыдно вот так подло обкончать его бесявое личико.
Так что я схватил его за голову и попробовал оторвать его от моего члена. Щас! Вы когда-нибудь пробовали гвоздь из свежей доски вынуть? Та же фигня, я вам говорю. Он, на высоких нотах постанывая, отбросил мои руки на диван, и до самого конца держал их там. До самого того момента, когда во мне снова прорвалась та самая плотина, и я начал истекать спермой прямо ему в рот, на его розовенький язык, даже в нос ему попал! А он обрадовался как дитя игрушке и как давай это все собирать, как будто боялся, что отнимут. И я, уж не выдержав того, что этот его вожделенный язык так далеко там трепыхается, схватил его за голову, притянул к себе и стал целовать, наконец получив самый мой главный возбудитель в непосредственное пользование.
Блин, и не знал даже, что моя сперма такая странная на вкус. Вернее будет сказать, что я и не знал, какая она вообще! Не довелось как-то. Я девок не мог после оралки целовать, сразу бокал с пивом подсовывал или закурить давал — ну не мог. В общем, с ними я много чего не мог, сам как девка красная всего стеснялся. А тут крышку у меня сорвало, и я так Стаськин рот измызгал, что языки у нас совсем распухли и чуть не отпали разом.
Мы растеклись по дивану как два куска неизвестно чего — и я уже тогда начал думать, как теперь Славку называть буду. Мне имя Слава вообще никогда не нравилось. А он сам так нравился, что срочно надо было переименовывать. Тогда-то фокус с Миськой и не прошел. А Стаську еще не придумал, поэтому вообще пока воздерживался от произнесения имени.
— Ну что? — деловито спросил он меня, умащиваясь мне головой к подмышке.
— Что-что... просветились, просветители хуевы, — сгоряча матюкнулся я, блаженно улыбаясь.
— Ага. Ученье свет, — зевнул мой любовничек. — А что ты лыбишься как Петрушка?
— Да ничего. Думаю, что я в тебе нашел. Ты ж вообще не в моем вкусе!
— Ну и пшел к черту, — Стаська демонстративно повернулся ко мне задницей. — Ты и сам не фонтан. Но на первый раз сошло.
— С пивом. — добавил я. Покосился на гладенькую Стаськину жопку и, щедро размахнувшись, сграбастал рукой одну ягодицу, сильно ее сжав. Стаська вякнул и извернулся головой ко мне, вытаращив глаза.
— Совсем сбрендил, ага?
— Ага, — радостно согласился я, пролезая пальцами к его анусу, еще скользкому от геля и моей спермы. — Вот это болото у тебя там... Эх ты, свинюшка моя... Хрюндик мой грязнопопый. Иди ко мне.
Он перевернулся ко мне лицом, запустил пальцы в мои волосы и припал к моим губам, опять вовсю елозя своим язычком. А я так рот открыл, что он бы и провалился в него весь наверное, если б не держался.
— Когда ж ты нацелуешься, пылесос несчастный? — продышал он, хихикая и уворачиваясь от меня спустя минут десять. — Пусти уже, ну пусти... Все, урок на сегодня закончен.
— Как? — расстроился я, поднимаясь на локте и смотря, как он встает и собирает свои вещи. — Да заночуй тут, я же один живу.
— Нет, Пашка, я в общагу пойду.
— Так, я не пОняла, — запротестовал я, упирая другую руку в бок. — Зачем это? Требуешь продолжения банкета со своими общажными что ли?
— Да ну, хватит с меня ласки, наелся по самые гланды, — Стаська хитренько улыбнулся. — Но у меня там все вещи, вся учеба — я ж с утра не пойду туда за тетрадками.
— Мстислав! — возмутился. — С каких это пор ты такой ботаник? Давай вообще завтра никуда не пойдем! И вообще не хочу я никуда идти, «вышка» теперь только на следующей неделе.
— Тихо-тихо, я ж говорю — ученье свет, — Стаська натянул трусы и джинсы. — Нет, правда, Паш, мне учиться надо, я так охрененно трудно поступал, что не могу... не могу на трояки сдать. А в армию мне никак — куда я такой хиляк пойду.
Я чуть опять его не расцеловал — как-то так это прозвучало, что и не обзовешь никак. Впрочем, правда, пусть учится раз ему охота.
— Ну ты б хоть у меня в душ сходил...
— А мне и так хорошо, — мурлыкнул он. — Хочу хоть что-то от тебя себе оставить. Пусть сегодня буду спать весь в тебе.
— Фу, какая бяка! — сморщился я.
— Да... да ладно, шучу я. Утром помоюсь, сейчас все равно уже спать ложиться. Ну пока, отец родной, может хоть дверь за мной закроешь?
В прихожей я еще долго его отпустить не мог — целовал и целовал его взасос до самых гланд, правда что. Но сам виноват, раз у него такой язык... Такой суперский длинный острый розовый язычок, от которого я с ума схожу.
Ха-ха. Остался я с моей квартиркой один на один, счастливый до безобразия. Кто сам в таком возрасте «дорвался» до хаты и почти неограниченной свободы, мое состояние поймет — можно ж каждый день такое закатывать, что стены в гармошку будут складываться, соседи вопить и окна дребезжать. Правда, к такой роскоши одного дополнения не хватало — тех, с кем это можно было делать. То есть друзей, собутыльников и прочих корешей, а вместе с ними и особей женского пола. Я так и видел каждое утро на другой половине дивана взъерошенную девичью голову, которую с вечера преклоняла сюда очередная моя партнерша.
Так что ринулся я в студенческую жизнь как бумажный кораблик в ручей. Конечно, с деньгами было туговато, но какой я без этого буду студент? И так как я общительный до ужаса, приятелей-корешей набралось достаточно, чтобы у меня в квартире устраивать вполне приличный ералаш. Вернее, неприличный, если уж быть точным.
И в головах на подушке недостатка не было, я товарищ вполне себе даже ничего, без дурниных бицепсов, но на телосложение не жалуюсь. Даже знаю, как парой мускулов удачно «взыграть», если, конечно, вспомнить спьяну, где они у меня находятся...
Компашка наша институтская была совершенно стандартно-студенческая — с пивом, приколами, шляниями пешком по городу и пропиванием стипендии в первые полтора часа гулянки у меня или в общаге. Жить в тот момент каждое утро хотелось все больше, даже если череп был в полтора раза больше нормы из-за страшнющего бодуна.
И столько у меня было крутых бесшабашных приятелей, что о нем я тогда как-то вообще не думал. Он — не самый лихой и заметный парнишка среди нас, веселый, даже немного вертлявый, темненький, с искорками в умненьких черных глазах, — про таких англичане говорят lovely. Нет, женоподобности в нем не было, скорее какое-то юношеское озорство, шутовинка. Выражение лица, когда он смотрел на человека, у него все время было такое, будто человек штаны наизнанку надел, или во все лицо чернильное пятно посажено, но он ему это ни за что не скажет, а будет тихо хихикать, поганец этакий.
Звали его Славиком. Причем не Вячеславом, а Мстиславом, по паспорту. Так что впоследствии я все время изобретал ему маленькое имя и даже Миськой раз назвал, а он надулся — «ты б еще Писькой!» Так что почему-то я его потом на Стаську исправил. Так и до сих пор зову.
Стаська не очень-то к нашему кругу прибивался, знал, что не слишком дюж для наших пьянок-гулянок. Хотя ростом не маленький вообще-то был, чуть только ниже меня. (Я может и не небоскреб, но комплексов уж точно не имею со своими 180 в вышину).
Просто что-то в нем котеночье было, несерьезно-смешливое, а мы, гусары двадцатого века, на тот момент пупки надрывали, чтобы строить из себя зверей. Вот и получались вылитые звери, только голые и без хвоста.
Не буду долго утомлять подробностями моей разгульной жизни. Скажу только, что иногда Стаську на наши вечеринки задувало попутным ветром, и ничего особенно плохого никто о нем сказать не мог. Да и в первой студенческой самодеятельности он себя проявил лучшим образом. Один не побоялся сыграть в сценке самого злобствующего препода и хорошенько над ним постебаться. Вот за это он и схлопотал от него такой здоровский «втык» (моральный, естественно), что ему припомнились все пропущенные лекции, неотвеченные семинары и даже какие-то там неточности в конспектах.
Препод теперь на семинарах своими вопросами так отчетливо ставил Стасика раком, что парнишка не смог бы ответить, даже если бы с трех лет начал изучать эту проклятущую высшую математику. А он в ней и так соображал не очень хорошо, хоть и старался.
И вот однажды изнемогший от прессинга Стаська подошел ко мне после семинара и простонал вполне правдиво и натурально:
— Паш, я не могу больше... Ты вот соображаешь кое-что в этой лабуде, а меня хоть об дорогу бей...
— Да хватит, и ты не дурак, я бы от такого и сам загнулся.
— Я вот и загинаюсь. Слушай, ну помоги мне хоть чуток раскидаться с конспектами, а то этот кошмар меня с дерьмом съест.
Стаська так замучено выглядел, что я не смог отбиться и поехал с ним к себе домой. Там он сразу грохнулся на мой раскладывающийся диван, который мне все время было лень убирать, и навалил на себя целый Монблан из моих конспектов (препод этот был, как водится, один такой на весь институт — заставлял в узел завязываться с этой его чертовой математикой).
Я накатил нам со Стаськой по пиву, уселся с ним рядом и начал просто тупо таращиться на то, как он переписывает мои конспекты. Он ерзал-ерзал, потом в конце концов не выдержал:
— Паш, ты б хоть телевизор посмотрел, небось дохнешь тут от скуки.
— Да че-то как-то... — я поскреб башку и поймал себя на том, что мне и не скучно совсем глядеть, как он, раскидав по коленкам листки, корябает своим размашистым почерком эти садистские вероятностные ряды и всякие прочие матрицы.
— Тебе не помешает?
— Ничего, у меня в первом классе по списыванию четверка только за кляксы была, — усмехнулся он.
Я включил телевизор, и так мы досидели до самого вечера. Проводив Стаську, я улегся спать.
На следующий день он опять напросился, теперь уже потребовал разъяснять ему всякие непонятки, и так продолжалось недели две, пока он на паре не умудрился отбить наконец одну из самых свирепых атак преподавателя. Тот, правда, тут же завалил его на новом материале, но рожу удивленную скорчил.
И тут, проводя странно одинокий вечер у телевизора (вечеринки не намечалось) я почувствовал, что чего-то мне тут в моем жилище явно недостает. Проверив наличие полной бутылки пива в холодильнике и забористой порнухи на компе, я задумался. Выходит, мое сегодняшнее счастье не в этом. А в чем?
Вот все вроде есть. Даже бумага туалетная почти целая висит. И что мне, дураку, еще от жизни надо? Заснул в раздумьях.
На следующий день от расстройства даже не пары не пошел — напала на меня хандра и хоть ты тресни. Ходил-блудил по квартире, пиво пил, даже полы с горя помыл и пыль по полкам тряпкой разбросал. Не помогло. Думал — девчонке что ли какой позвонить... но тут представил, что надо будет усиленно изобретать, о чем бы там с ней поболтать и чем накормить-напоить, и не стал напрягаться — положил трубку стационарного телефона обратно на рычаги и аж подскочил, когда мой мобильник загромыхал по столу, как будто его пинали.
Звонил Стаська.
— Ты чего это дома волынишь?
— Воспаление хитрости, — пожаловался я. Как это ни странно, а вот Стаськин голос я был сейчас до странности рад слышать. Просто-таки даже очень сильно доволен!
— Ага... Чем занимаешься?
— Туплю усиленно. Пузом кверху тут валяюсь.
— Компанию составить? — без особого расчета на согласие спросил Стаська.
— А давай, мети сюда, — неожиданно согласился я. — Только пивка прихвати, я уже все высосал.
— Момент! — Стаська отсоединился. А я задумчиво уставился на мобильник. И с чего это он мне позвонил? У нас универ — не МГИМО, просирай хоть все кроме «вышки», никто и ухом не моргнет. А тут интересуется... Ишь, заботливый какой.
Явно напрашивается в друзья, в компанию хочет просочиться. Впрочем, не буду сам себе врать, я и не против. Я, оказывается, до того привык к тому, что он у меня тут в куче бумаг на диване рассиживался, что аж заскучал! Выходит, это сегодня я тут из-за его отсутствия какие-то мысли дурацкие мыслю? Вот оно мне надо. И вообще, что это я в конце концов?
Когда Стаська явился на пороге моей хаты, я уже так заколебал себя подобными вопросами, что встретил его почти в штыки.
— Заваливайся, — буркнул довольно недружелюбно.... Впрочем, он даже не смутился — знал, что я вообще-то особенной вежливостью и не утяжелен.
— Полторашки хватит? — показал он мне пакет с пивом.
— С пивом сойдет, — скаламбурил я совершенно по-дурацки.
Мы уселись на диван (тире постель) и взялись за пиво, параллельно перемывая кости всем нашим преподавателям и прочим лицам, специально для этого жизнью предназначенным. Стаська чего-то там мне рассказывал, острил, проходился особенно по некоторым колоритным персонажам нашего универа, а я тут опять себя поймал за шкирку на том, что уже минут как десять его вообще не слушаю, а только тупо смотрю на его улыбку котячью, которая с его лица вообще никогда не сходит, на его волосы, блестящие такие, сильно отросшие и теперь так облачком вокруг рожицы растопыренные...
А когда он губами прикладывался к горлышку полторашки... Знаете, пиво немножко в уголки губ просачивалось, и он сначала языком один уголок облизывал, потом второй. Я засмотрелся, как розовый кончик то там, то здесь показывается, и проворонил тот момент, когда он у меня что-то спросил.
— Але, консьерж! — рассмеялся он, щурясь от улыбки. — Я тут рассыпаюсь в речитативах, твою тоску разгоняю, а ты размечтался там о бабах, о кирпичах... Проснись там уже.
— Ага! — встрепенулся я, тоже приложился губами к бутылке.
— Паш, слушай, ты правда что ли веришь, что я просто так пришел? — донеслось до меня с той стороны. Пиво аж затвердело у меня в глотке. Я еле вытащил из зубов эту чертову баклажку и кашлянул.
— В смысле?
Стаська глядел на меня как обычно — будто мне на голову птичка нагадила, ему это дико смешно, но он ни за что не признается. Он встал, заходил по комнате, засунув большие пальцы рук в карманы джинсов.
— Ну, в смысле что одно дело я тут у тебя гранит науки обгладывал, это дело благородное, а тут просто приперся с кондачка, вроде и незачем...
— Да ладно, Слав — (тогда я его еще Стаськой не называл, естественно). — Сиди себе. Кто ко мне с пивом придет, тот со мной его и разопьет, — это я так шуткануть попробовал.
— Паша, — тихонько так и весело позвал он меня. — Скажи, я сильно на гомосека похож?
— Ды-ы... ы-ы... ды нет... — проблеял я.
— А мои соседи по общаге говорят, что похож. Что я манерный. Они меня в душевой полотенцем по попе шлепают.
— Ну набей им хлебало, — из последних сил проблеял я, потея как целый конезавод.
— Не могу. Мышцой не наделен, — он задрал футболку, показывая мне обычное мальчишеское тело без особенных кубиков. Я старательно смотрел, уже и не зная, чего говорить. А он футболку опустил.
— А если они со мной сделают что-нибудь?
— Ну... покажешь кто, мы их с пацанами сами выдерем так, что на парах сесть не смогут, — сам уже не знаю, что говорю, еле слюну проглотил.
— Да-а? — Стаська опять начал футболку вверх тянуть. — Слушай, а мало ли, вдруг мне понравится!
— Что?
— То, что они меня трахнут.
— Ну так и трахайся тогда на здоровье. Я-то тебе что?
— Ты? Вот для этого я вообще-то и пришел. Чтобы ты, как бы это сказать, открыл мне природу моей сексуальности.
Я так охренел, что у меня чуть уши не отвалились. А он, смотрю, глядит на меня весело, как будто каждый день такие вещи парням говорит...
— В каком смысле? — прикинулся я совсем олигофреном.
— Паш, мы вроде сейчас не в глухой деревне живем, и я вот подумал, что в общем-то девственник, если с пятой точки зрения, — он весело шлепнул себя по бедру. — Так может, я недавно подумал, стоит раз в жизни попробовать, а? Но их там в комнате еще три человека, и знаешь, втроем для первого раза — перебор, может тресну с непривычки. А тут, думаю, хата пустая, ты пацан вменяемый... вроде. Может, просветишь меня, да и себя заодно? Уж больно интересно, как это — живой член в попе...
И так медленно футболка с него как бы сама слетает на пол. Я в спинку дивана врос и глаза вылупил как удушенный.
— Славка, ты бухой, я тебе сейчас душ холодный в жопу запендюрю, а не член.
— Да ладно тебе. Я ж никому не расскажу. Просто попробую. А то мало ли, вдруг годам к сорока дойду, что я гей, а тут уж полжизни в мусорку... Откуда я знаю, что я не такой, если ни разу не пробовал?
Говорит, говорит, а сам подходит — осторожно, как кот с спящему псу, чтобы у него с тарелки мясо умыкнуть.
— Эй, ну я-то точно нет... — попытался я отбиться. Сам понимаю, что по ситуации следует ему хорошенько с правой врезать, но не могу, хоть ты меня режь. Такая у него рожица мне показалась забавная, милая, нежная, что я бы наверное на куски развалился, если бы сделал ему больно.
— Ну и не переживай, — совсем просто заявил он, присаживаясь пере диваном на корточки. — Я тоже вроде не... Но я в детстве тоже говорил, что мандарины не буду есть. А когда попробовал — так обожрался, что в больницу с аллергией загремел.
— Слав! — уже пропищал я севшим голосом, потому что он, как котенок лапкой, сунулся мне рукой прямо между ног. Пощупал, потрогал, поднял на меня свои развеселые глазенки.
— А у тебя стоит! — так сказал, как дети во дворах дразнятся «а у тебя веснушки на носу!»
— Ну и что!
— А чего тогда прыгаешь? Зря он не встал бы.
Он поднялся, расстегнул свои джинсы, вылез из них, старательно так, виляя попкой, только не от кокетства, а от того, что тесные были и не слезали просто так. Кинул к футболке. Подумав, стянул трусы, носки и распрямился передо мной, весь голый, на фоне вечерних сумерек в окне. Вот уж не заметили, хреновы любовники, как стемнело, и свет не включили...
Я думал, пришел мне полный... С одной стороны, у меня не то что встал — у меня стоял еще тогда, когда я на его язык пялился! Тогда я благословил свои тугие джинсы — за сохранение, так сказать, лица...
А теперь что делать прикажете? Он же у меня тут нагишом маячит как бедный родственник, а я к дивану прилип и рукой-ногой пошевелить не могу. Язык и тот к небу присох, не оторвешь.
— Ну что, ты только не молчи, Паш, а то я себя дураком чувствую, — Стаська огляделся, увидел обычный стул деревянный в углу, где обычно моя одежка была набросана как зря, подхватил его, поставил рядом с диваном, все шмотье с него скинул. — Вот, давай сюда.
И тянет меня за майку, снимает. За ней джинсы, носки, тру...
Мама дорогая, я ж тоже теперь голый. Что ж это делается, товарищи? Что ж я творю? Я же сам себя съем завтра от ужаса
Но когда я задницей уселся на прохладное сиденье стула, у меня такое ощущение было, что стояк изнутри еще на пружинке на пару-тройку сантиметров выскочил. А Стаська стоит, все-таки уже сам не свой, весь дрожит, видно додумался, что наделал. Но что уж дальше, одеваться и расходиться? Вообще тогда картина Репина «Дебилы»...
И он вздохнул, как будто водки стакан выпить собирался, да и сел мне на колени, ножками меня обхватив. Я, главное, так еще от столбняка не отморозился, сижу как дурак, вылупился на него и жду, что дальше будет.
Стаська отклонился назад, выцепил из кармана своих штанов тюбик какого-то геля (так это что значит, он все заранее предусмотрел, засранец?), щедро на пальцы намазюкал и начал член мой «умасливать». И тут во мне, товарищи, все рубильники какие есть посрывало к чертовой бабушке — я схватил его за спину, пальцами как впился в его кожу, а она у него такая мягкая, какая-то такая нежная на ощупь, пальцы в нее как провалились на сантиметр...
Он только всхлипнул и этими же гелевыми пальцами себе сзади куда-то полез. Куда-то... А то я не знал, куда. Кстати, с девчонками я еще анальным сексом не занимался — как-то так получалось, что все время навеселе кувыркались, не до затей было. Куда уж мог попасть, туда и попадал. Да и я, если честно, брезгую немного, все-таки кишка... И как представлю, что у меня на члене будет всякая гадость оттуда, у меня прямо к горлу комок подкатывает.
А Стаська, уже весь блестящий от пота, как будто в парилке сидел, взял меня руками за голову, пальцами в лицо вцепился и откинул мою голову назад. Сам закрыл глаза и тоже голову задрал вверх, как будто и смотреть не хотел туда, куда только что руками лазил.
— Паш... — прошептал он даже немножко жалобно. — Давай сам... А?
Я дрожащей рукой взялся за член, Стаську под спинку приподнял и начал потихонечку на свой ствол насаживать. Он отпустил мою голову и начал руками мне плечи и спину мять, кожу на них сильно тянул, и из-под его пальцев тянулись розовые полосы, чуть ли не до крови процарапанные.
И чем дальше член проходил, тем судорожнее он за меня цеплялся, как будто тонул. И только когда уже до упора насадился, мы оба застыли, а он раскрыл глаза и посмотрел на меня с таким выражением «Кто здесь?» Как будто проснулся и думает «елки-палки, что ж я натворил?»
Я думал — сейчас вскочит и убежит. И сам я на такой измене сидел, что по сейчас когда вспоминаю, пятки холодеть начинают.
А он сидел-сидел, а потом слегка дернулся. Как будто проверял, как эта штукенция там у него в попе поживает. А потом вдруг как задвигался, плавно, медленно, но глаза у него закатились, а открытый рот начал дергаться, словно он задыхается или мерзнет. А у меня в голове все катушки поразматывались. Мало того, что на моем члене сидел мой в общем-то уже неплохой приятель, так я еще от этого стал такой кайф ловить, что в стул вцепился, и ноги у меня заныли и задергались, подбрасывая сидящего на них Стаську еще выше вверх. Он продолжал трахаться, да еще у него в горле начало что-то похрипывать и клокотать. Закипел.
Между тем, у него внутри было так здорово, что и я начал издавать всякие странноватые звуки. Нет, правда, так там в попке замечательно, так тесно, что иногда даже думаешь — вот он с меня потом слезет, ведь не выну, оторвется все нафиг!
Стаськин член тыкался в мой пупок, будто целовал. Я взял его в руку и начал нежно так пожимать, немного пальцами теребить, и Стасик от этого на мне запрыгал как на батуте, сцепив руки у меня на шее. А стул-то из дома привезенный, и новый не особенно, стал скрипеть и явственно на одну сторону крениться. Ну думаю, поломаем себе шеи как пить дать, горе-пидорасы. Тут Стаська жалобно и требовательно, как во сне каком-то, заныл, застонал, отпустил руки и как начал назад телом отклоняться, так что почти лег мне на ноги, и я почувствовал, как его волосы коленок моих касаются. Я думал, что он сейчас вообще свалится, ухватил его за пояс и тяну обратно, а он сопротивляется, и плющит его на мне как карася на удочке. Вот эти конвульсии меня и довели — я так кончил, словно во мне плотину прорвало, причем еще не заметил, как я Стаське член из стороны в сторону мотаю как джойстик старого образца с дубинкой для управления. Парнишка не выдюжил таких упражнений и щедро полил меня продуктом своей сексуальной деятельности — я, наверное, похож был на стриптизера во взбитых сливках.
Он еще поколотился немного, подвигался по инерции, выпрямился на мне и открыл глаза, медленно, как ото сна. Он весь был мокренький, блестящий, и какой-то такой славный, что я даже притронуться к нему боялся — как будто святыня передо мной или музейная редкость. Бриллиантик мой сверкающий.
Я аккуратно снял это чудо расчудесное с моего члена, отлип от стула (хорошо, что не вместе с сиденьем), сложил тельце как-то на диване и на трясущихся ногах поковылял в ванную. Там, еле-еле попадая на себя водой из душа, я обмывал свое тело и свой член, так до сих пор толком и не поняв, что случилось. Кстати, дубинка моя вовсе и не грязная была, как я ожидал. Блестящая, как будто ее налакировали.
Как потом мне Стаська признался, он такую подрывную деятельность провел перед визитом, что хоть умри над ним — и гель специальный купил, и даже пару презервативов припас, благо не понадобились, и прочистил там себе все на свете... Но это я уж потом узнал. А пока я просто вспоминал, как он на мне бился, дергался и хрипел, приоткрыв свой влажный ротик, и у меня от таких мыслей за ушами свело. Я и не верил, что я это ангельское создание, грубо говоря, поимел. И не стыдно мне, подлецу?
Из ванной я вышел все-таки голый, хотя мне казалось, что Стаська уже давно от ужаса очнулся, оделся, и за километр от моего дома уже где-нибудь несется.
А он, простая душа, валялся у меня в постели и потягивался, сильно вытягивая вверх руки.
— Пашка-а... — промурлыкал он, сверкая глазками. — Вернулся... Ну что, бить меня не будешь?
Бить? Его бить? Да это то же самое, что котенка трехмесячного пнуть! Святотатство! Вандализм! Преступление, в конце-то концов. Я стоял как дурак возле дивана и даже не знал, что ему сейчас вообще следует сказать — что мне с ним было хорошо? Пошловатые слова, банальные какие-то.
Я еще не знал даже, оттуда я столько идиотских ласковых слов вдруг знаю, не иначе подсознание какое-то проснулось. И мынечкой его назвать хотелось, и пусечкой, и мурмурчиком, и ласточкой, и дусиком, и вообще каким-то подобным безобразием... господи, я ж даже девок своих так не называл. Максимум зайкой.
А он подскочил на диване, на коленки встал, схватил меня за бедра и потянул к себе. И взялся рукой за член. Опять весь его ощупал, потом и другую руку подключил, погладил его и даже, взяв в одну руку, пальцем другой руки потыкал в разные места, легонько правда. И смотрел, склоняя голову свою в разные стороны. Рассматривал. Изучал устройство.
— Помыл? — ехидненько улыбнулся он, поднимая на меня глаза. — Ух ты мой кошмарик...
Ах так, я его, значит, мысленно пусечкой, а он меня чем! Ну Славка!
Я плюхнулся на диван и рассмеялся. — Ну и что ты творишь, развратная задница? Выходит, теперь в общаге за тобой в душ очередь стоять будет?
— Не знаю, не знаю... — ответил он, садясь мне на живот и отстукивая мне руками по груди какую-то музыку. — Вечер длинный, подумать время будет... А ты теперь что делать будешь?
— Снимать штаны и бегать!
— Правда? — расхохотался он. — Чур вокруг меня.
— Обойдешься.
— Я? Я уже сейчас не обойдусь, — протянул он и вдруг, съехав назад, на ноги, и наклонившись вперед, легонько прикоснулся губами в головке моего уже наполовину поднявшегося члена. Вот ему не лежалось... А от прикосновения Стаськиных губ там такое хождение по мукам началось, что подниматься началось как в покадровой съемке. Стаська усмехнулся, дохнув мне на мои причиндалы, и снова начал губками притрагиваться. Тронет — посмотрит, как член вздрогнет, опять тронет — посмотрит. Будто извести меня хочет. Я от этой пытки начал трястись как на виброматрасе. Сил уже нет никаких терпеть... и тут он взял головку губами и как будто между прочим лизнул своим разнеможным язычком, с которого, собственно, весь этот шабаш-то и начался.
Слушая мои вопли, он от души порадовался, а потом уже соизволил взять в рот хотя бы часть моего товарища. И там, внутри, язык его так и хороводил по нему, а я выл, драл ногтями мою не слишком-то чистую простынь (студент все-таки!), и у меня все пальцы на ногах один на другой зашли — так вот когда судорогой сводит, не согнешь их и не разогнешь.
Тут еще Стаська начал головой вертеть и двигать, посапывая в такт своим движениям, вытаскивая с причмокиванием член изо рта и обкатывая языком головку, а потом снова запуская ствол внутрь. Долго я, конечно, так не мог пыхтеть — чувствовал, что все там уже на подходе. Но не мог я позволить себе кончить ему в рот! Потому что уже испытывал к нему такую нежность, что мне было просто-напросто неудобно и стыдно вот так подло обкончать его бесявое личико.
Так что я схватил его за голову и попробовал оторвать его от моего члена. Щас! Вы когда-нибудь пробовали гвоздь из свежей доски вынуть? Та же фигня, я вам говорю. Он, на высоких нотах постанывая, отбросил мои руки на диван, и до самого конца держал их там. До самого того момента, когда во мне снова прорвалась та самая плотина, и я начал истекать спермой прямо ему в рот, на его розовенький язык, даже в нос ему попал! А он обрадовался как дитя игрушке и как давай это все собирать, как будто боялся, что отнимут. И я, уж не выдержав того, что этот его вожделенный язык так далеко там трепыхается, схватил его за голову, притянул к себе и стал целовать, наконец получив самый мой главный возбудитель в непосредственное пользование.
Блин, и не знал даже, что моя сперма такая странная на вкус. Вернее будет сказать, что я и не знал, какая она вообще! Не довелось как-то. Я девок не мог после оралки целовать, сразу бокал с пивом подсовывал или закурить давал — ну не мог. В общем, с ними я много чего не мог, сам как девка красная всего стеснялся. А тут крышку у меня сорвало, и я так Стаськин рот измызгал, что языки у нас совсем распухли и чуть не отпали разом.
Мы растеклись по дивану как два куска неизвестно чего — и я уже тогда начал думать, как теперь Славку называть буду. Мне имя Слава вообще никогда не нравилось. А он сам так нравился, что срочно надо было переименовывать. Тогда-то фокус с Миськой и не прошел. А Стаську еще не придумал, поэтому вообще пока воздерживался от произнесения имени.
— Ну что? — деловито спросил он меня, умащиваясь мне головой к подмышке.
— Что-что... просветились, просветители хуевы, — сгоряча матюкнулся я, блаженно улыбаясь.
— Ага. Ученье свет, — зевнул мой любовничек. — А что ты лыбишься как Петрушка?
— Да ничего. Думаю, что я в тебе нашел. Ты ж вообще не в моем вкусе!
— Ну и пшел к черту, — Стаська демонстративно повернулся ко мне задницей. — Ты и сам не фонтан. Но на первый раз сошло.
— С пивом. — добавил я. Покосился на гладенькую Стаськину жопку и, щедро размахнувшись, сграбастал рукой одну ягодицу, сильно ее сжав. Стаська вякнул и извернулся головой ко мне, вытаращив глаза.
— Совсем сбрендил, ага?
— Ага, — радостно согласился я, пролезая пальцами к его анусу, еще скользкому от геля и моей спермы. — Вот это болото у тебя там... Эх ты, свинюшка моя... Хрюндик мой грязнопопый. Иди ко мне.
Он перевернулся ко мне лицом, запустил пальцы в мои волосы и припал к моим губам, опять вовсю елозя своим язычком. А я так рот открыл, что он бы и провалился в него весь наверное, если б не держался.
— Когда ж ты нацелуешься, пылесос несчастный? — продышал он, хихикая и уворачиваясь от меня спустя минут десять. — Пусти уже, ну пусти... Все, урок на сегодня закончен.
— Как? — расстроился я, поднимаясь на локте и смотря, как он встает и собирает свои вещи. — Да заночуй тут, я же один живу.
— Нет, Пашка, я в общагу пойду.
— Так, я не пОняла, — запротестовал я, упирая другую руку в бок. — Зачем это? Требуешь продолжения банкета со своими общажными что ли?
— Да ну, хватит с меня ласки, наелся по самые гланды, — Стаська хитренько улыбнулся. — Но у меня там все вещи, вся учеба — я ж с утра не пойду туда за тетрадками.
— Мстислав! — возмутился. — С каких это пор ты такой ботаник? Давай вообще завтра никуда не пойдем! И вообще не хочу я никуда идти, «вышка» теперь только на следующей неделе.
— Тихо-тихо, я ж говорю — ученье свет, — Стаська натянул трусы и джинсы. — Нет, правда, Паш, мне учиться надо, я так охрененно трудно поступал, что не могу... не могу на трояки сдать. А в армию мне никак — куда я такой хиляк пойду.
Я чуть опять его не расцеловал — как-то так это прозвучало, что и не обзовешь никак. Впрочем, правда, пусть учится раз ему охота.
— Ну ты б хоть у меня в душ сходил...
— А мне и так хорошо, — мурлыкнул он. — Хочу хоть что-то от тебя себе оставить. Пусть сегодня буду спать весь в тебе.
— Фу, какая бяка! — сморщился я.
— Да... да ладно, шучу я. Утром помоюсь, сейчас все равно уже спать ложиться. Ну пока, отец родной, может хоть дверь за мной закроешь?
В прихожей я еще долго его отпустить не мог — целовал и целовал его взасос до самых гланд, правда что. Но сам виноват, раз у него такой язык... Такой суперский длинный острый розовый язычок, от которого я с ума схожу.