Марк

— Ты? — спросил он из комнаты, когда я вошел и запер за собой дверь.

— Я, — с трудом стягивая потяжелевшие от грязи и воды сапоги, ответил я.

Он промолчал, а затем вышел в тесную прихожую и встал у двери, скрестив руки на груди.

— Как ты?

— Нормально, — отмахнулся я, хотя это было не совсем правдой — я все еще ощущал слабость.

— Зря ты относишься к этому так легкомысленно, — он вздохнул.

— Все действительно в порядке, — я встал и улыбнулся, преодолевая приступ головокружения.

— Ага, в порядке, — его губы тронула саркастическая улыбка. Он заметил, как я побледнел.

— И что ты предлагаешь? — прищурился я. — Кто будет это делать, если не я? Ты ведь тоже не в том состоянии...

— Сань, — он посмотрел на меня печально, — отлежаться бы тебе несколько дней...

— Марик, ты прекрасно знаешь, что этих нескольких дней у нас нет, — возразил я. — Если мы не поторопимся...

Я умолк и отвел глаза.

Он тоже молчал.

— Идем ужинать, — сказал он через несколько минут, развернувшись к двери в комнату.

— Сейчас, только ставни закрою и руки вымою, — кивнул я.

Это уже стало определенным ритуалом...

С того дня, как он нашел меня, всего израненного и с горячкой, прошло уже больше месяца.

Он тоже был ранен и заражен, но у него в подвале был огромный склад маринованных овощей, поэтому мы до сих пор живы и не похожи на тех, кто бродит снаружи. Марк говорит, что маринад действует только на ранних стадиях заражения — он проверял на своих родственниках. Сначала на бабушке, которая, собственно, и оставила ему этот почти неисчерпаемый запас «лекарств», потом на матери и уж потом на себе. Бабушку и мать он собственноручно хоронил потом в огороде. Перед смертью мать его сильно искусала — бабушка держалась до последнего. Именно благодаря ей и довольно длительной ее жизни с вирусом Марк и решил, что все дело в консервах — мать терпеть не могла маринованные овощи.

Я стал его последним экспериментальным образцом — он нашел меня сразу после нападения, принес сюда и сначала поил маринадом с ложечки, потом заставлял выпивать по стакану в день, потом еще и закусывать огурцами или помидорами...

Сейчас мы с ним вдвоем съедали двухлитровую банку овощей в день, хотя и этого было не достаточно — вечером ближе к закату и утром перед рассветом я испытывал непреодолимый голод и желание вырваться из этого дома. Но нежные объятия Марка, его легкие покусывания, поглаживания и поцелуи, его прикосновения и ласки самых чувствительных участков моего тела, заставляли меня забыть о голоде.

Наверное, это тоже одно из проявлений заболевания — Марк утверждает, что подобных наклонностей у него никогда не было. Он говорит, что пока мать и бабушка были живы, пока он держал их в сарае на улице, иногда слышал оттуда недвусмысленные звуки, совсем не похожие на чавканье. Я так думаю, что мать напала на него не столько с желанием съесть, сколько с желанием оттрахать. Но об этом я уже никогда не узнаю — Марик не любит вспоминать тот день. Да и мне не очень интересно.

Я еще раз подергал засовы и петли на ставнях, на двери, придвинул поближе тяжелый окованный железом сундук, еще раз проверил, заряжено ли ружье. Конечно, если зараженным удастся сломать ставни или двери, ружье не поможет, зато с его помощью мы сможем застрелиться и избежать участи тех скитающихся в поисках мяса...

Я вошел в комнату и проверил ставни на окнах и здесь. Марк уже сидел за низким круглым столом, на котором из всей посуды была только наполовину пустая банка с маринованными огурцами.

— Садись, будем ужинать, — сказал он.

— Угу, — ответил я, сел на стул напротив него и засунул руку в банку.

— Долго еще осталось? — спросил он, наблюдая, как я морщился, пока жевал свой огурец.

— Дня три, — ответил я, запив свой ужин маринадом из той же банки. — Почва дальше становится каменистой, копать все сложнее. Я думал спуститься ниже, но там, видимо, водоносный слой. Видел, какой я грязный пришел?

Он кивнул.

— Может, давай я все-таки помогу тебе завтра?

Я вздрогнул. Марик, кроме всего прочего, астматик. У него аллергия на пыльцу и на пыль...

Когда я пришел в себя, первое, что я увидел, был его приступ. И я, крепкий здоровый мужик, для которого слово страх, это нечто из далекого-далекого детства, тогда очень испугался. За него испугался. Испугался, что если он умрет, я останусь совсем один в этом мире, где, казалось, больше нет никого, кроме этих полуживых зараженных. И самое гадкое, я никак не мог ему помочь. Я был настолько слаб, что даже говорить не мог, не говоря о том, чтобы встать и сделать эти два шага, что разделяли нас тогда.

Он сам справился с приступом, поднялся, пошатываясь, подошел к кровати и лег рядом со мной, все еще тяжело дыша и обливаясь потом. Я с трудом поднял руку, чтобы ему было удобнее лежать, а он обнял мои плечи, уткнулся лицом в шею и так и затих. Я всю ночь боялся пошевелиться, вздохнуть, даже моргнуть, чтобы не потревожить его, а к утру почувствовал, как его член упирался мне в живот. Он тогда раскрыл глаза, и они так странно блеснули в темноте, что мне стало не по себе. Но Марк лишь крепче сжал мои плечи и впился губами в мои губы. Я не успел закрыть рот, не успел отстраниться и побоялся расстроить его — сильные эмоции тоже могут вызвать приступ астмы. Поэтому я позволил ему исследовать языком мой рот, а руками и ногами — спину и ягодицы. Но сам ничего не делал.

А он распалялся все больше — его поцелуи становились все более жадными, он нетерпеливо двигал бедрами и терся членом о мой живот. И, в конце концов, его усилия не пропали даром. Я тоже начал возбуждаться и стал отвечать на его движения и прикосновения. Почувствовав это, Марк развязал завязки на моих штанах и расстегнул свои джинсы.

Прикосновение его горячей кожи к моему разгоряченному паху привело к окончательному оттоку крови от большой головы к малой — я развернул его к себе спиной, немного подготовил его заднюю дырочку пальцами (при этом он сладострастно постанывал), а затем одним толчком вогнал свой разбуженный стержень в него по самые яйца. Он взвизгнул, как щенок, получивший пинка, но вместо того, чтобы отползти от меня, прижался еще плотнее и стал подмахивать бедрами.

Я все еще плохо владел своим телом, но, кажется, мой контроль и не требовался — он двигался сам, насаживаясь все глубже и все сильнее сжимая мой член. Для одновременной разрядки нам потребовалось около получаса. За это время его визги и крики превратились в стоны наслаждения. Я и сам уже начал постанывать и порыкивать и даже пытался двигать бедрами ему навстречу, но мои жалкие толчки не шли ни в какое сравнение с его плавными, но сильными движениями.

Как я уже сказал, мы кончили одновременно и тут же уснули. Я даже не стал выходить из него. А утром я почувствовал себя намного лучше.

Марк поил меня маринадом, а по ночам позволял себя трахать. Точнее, не так — это я позволял себе его трахать, он же в буквальном смысле запрыгивал на меня. Поначалу я проклинал себя за это — он ведь совсем мальчишка, ему еще и двадцати нет, а мне уже скоро тридцать. Я знал женщин, у меня их было много, я даже был женат, правда, недолго. А он? Что он видел, кроме больниц да бабушки с матерью? Вполне вероятно, что секс со мной для него был первым. По какой дорожке он пойдет, когда мы отсюда выберемся?

Почему-то у меня не возникало никаких сомнений в том, что мы выберемся. А когда я впервые после встречи с Марком вышел во двор, я заметил интересную закономерность — зараженные ходили не везде. По сути, они ходили только по нашей стороне улицы. Я тогда не понял, с чем это было связано. Но именно это и привело меня к дикой мысли вырыть под улицей тоннель и перейти по нему на ту сторону. Тогда это казалось несложной задачей — каких-то десять метров тоннеля, если начать рыть прямо от изгороди. Потолок можно укреплять бревнами, сложенными аккуратной поленницей позади летнего душа. Но. .. я не учел, что работать мне придется одному, что в результате ранений и явного заражения я сильно ослаб, а маринады это прекрасная закуска, но в качестве основного блюда они никуда не годятся. В результате я потратил почти три недели на то, чтобы довести тоннель, по моим прикидкам, до середины дороги.

Начало было самым трудным — первые три дня мне приходилось постоянно отбиваться от зараженных, пока я не нашел в сарае старый бензогенератор и не догадался облить бензином землю вокруг того места, где я работал, и вдоль тропинки до дома. Оказалось, что запах бензина им не нравится. Может, в этом и кроется причина их нежелания переходить на другую сторону? В любом случае, работать мне стало проще.

Но пары бензина это не самая лучшая штука для легких — уже несколько дней я чувствую боли за грудиной, и периодически мне докучают головокружения. Да и питаться одними маринадами я больше не могу — от одного их вида и запаха у меня сводит желудок. К тому же, бензин быстро испаряется — каждое утро мне приходится подновлять мою защиту. И в баке бензогенератора осталось совсем чуть-чуть, дня на два, не больше.

Может, и правда подключить Марика к рытью тоннеля? Но я-то знаю — он не выдержит. Духота, вонь от разлагающихся тел, что кучками лежат то там, то сям, запах бензина вызовут новый приступ, а лекарства от астмы у него закончились. Он просто умрет у меня на руках, а я никогда не смогу себе этого простить.

Я поднял на него взгляд.

И за что ему все это? Он выглядит, как типичный «ботаник» — тихий, спокойный, скромный, в очках. Носит длинные темные волосы, а из-за астмы говорит всегда тихо и вкрадчиво с легким придыханием. Конечно, за последнее время он сильно отощал, но, насколько я могу судить по старым фотографиям, на которые я периодически натыкаюсь по всему домику, он никогда не был полным. А в его карих глазах постоянно горит что-то невыразимое — страсть, сила, злость. Иногда, когда он смотрит на меня, мне хочется сжаться в точку и стать совсем незаметным.

Вот и сейчас — Марк поднял на меня вопросительный взгляд, а у меня мурашки побежали по спине. Мне с ним хорошо, но он меня пугает.

Он смотрел на меня пристально, затем протянул руку и коснулся моих пальцев. Мне хотелось отстраниться от него, но я не мог пошевелиться, как загипнотизированный удавом кролик.

— Что случилось, Сань? — в его голосе звучала тревога, но взгляд был насмешливым и торжествующим.

Я облизнул губы, но не смог выдавить из себя ни слова.

Тогда он поднялся, обошел вокруг стола и присел рядом со мной на корточки, продолжая прожигать меня своим взглядом. Его теплая мягкая ладонь вдруг легла мне на промежность, и я почувствовал, как в штанах зашевелился член. Его губы тронула довольная улыбка, а мои щеки вспыхнули от стыда.

— Я тоже хочу тебя, — прошептал он, потянувшись к моему уху и почти касаясь его губами.

Я сглотнул комок, все еще не в силах пошевелиться, а он впился в мои губы поцелуем.

Я закрыл глаза, ощущая, как его проворные пальцы распустили завязки на моих штанах и стали поглаживать уже полуготовое мое достоинство, то нежно касаясь подушечками пальцев, то слегка царапая ногтями. Его ладонь спустилась ниже. Он сильно сжал мои яички, от чего я застонал, а мой член встал в полный рост. Затем он отпрянул от меня, и через мгновение его тонкие пальцы сомкнулись на основании моего меньшенького, а головку обхватило все еще довольно тугое мышечное колечко. Марк тихо застонал, а я обхватил его талию и с силой прижал к себе. И шумно выдохнул ему в волосы. Наверное, он вскрикнул, но я этого уже не услышал.

Нащупал его член — совсем небольшой, почти мальчишеский, но упрямо торчащий к потолку — обхватил его — он буквально утонул в моей ладони — и стал двигать рукой в такт нашим толчкам. Он вдруг задышал прерывисто, со свистом, а у меня похолодело сердце — я подумал, что у него начинается приступ. Но он выгнулся под каким-то совершенно невероятным углом так, чтобы я видел его лицо, и улыбнулся мне. Я улыбнулся ему в ответ, свободной рукой еще сильнее прижал его к себе и ускорился.

Он стонал и извивался на мне всем телом, подпрыгивая при каждом моем движении, а я держал его за талию, надрачивал его член и покусывал чуть заостренное правое ухо. Да, у Марика уши разной формы — левое оттопыренное, круглое и очень мягкое, а правое плотно прижато к голове, чуть заострено и очень жесткое. Мне нравится покусывать его уши, особенно левое, когда он лежит на правом боку. Но сейчас до правого уха мне было тянуться ближе. Оно не такое приятное на ощупь, но, кажется, именно оно у него самое чувствительное — едва мои зубы коснулись его короткой мочки, как Марк выгнулся дугой и весь затрясся. Из его разгоряченного члена мне в ладонь брызнула сперма, а из горла вырвался гортанный рев. Судорожно сжался анус, и я не выдержал — залил его изнутри так, что своим семенем умудрился перепачкать всю одежду и ему и себе.

Немного придя в себя, он развернулся ко мне боком, не выпуская, однако, мой член из своей попки, обнял меня за шею и прижался щекой к моей груди.

— Расскажи мне о себе, — тихо попросил он.

Я пожал плечами:

— Да что рассказывать-то, ты и так все знаешь...

— Нет... — он мотнул головой. — Мне не интересна биография. Я хочу знать какой ты человек — добрый или злой, равнодушный или сострадательный, эмоциональный или скрытный...

Я улыбнулся и легко поцеловал его в макушку:

— Это ты мне скажи — со стороны оно виднее...

— Виднее, конечно, — он кивнул, — но мне интересно, как ты сам себя оцениваешь, чтобы сравнить твои ощущения с моими наблюдениями.

— Наверное, я злой, — сказал я серьезно. — По крайней мере, раньше точно был злым — мог драку устроить на пустом месте, мог женщину обидеть, ребенка, мне все равно было. Сейчас не знаю. Сейчас мне страшно — за себя, за тебя, за этих зараженных. Жалко мне их — они ведь не по своей воле такими стали...

— Значит, ты добрый, но раньше злился из-за чего-то, — сказал Марик. — Я вот не могу жалеть зараженных. Я честно стараюсь, но у меня не получается. Я их ненавижу. Я хочу их всех уничтожить... Я видел, как ты их отгонял — просто пугал, стрелял в воздух — а мне досадно было, что ты патроны впустую тратишь. Правда, я хотел, чтобы ты стрелял в них...

— Но они же такие же люди, как я и ты, — возразил я.

— Они уже никогда не будут такими как ты или я, — тихо произнес он и умолк.

Я тоже молчал, ожидая, что будет дальше. Но вот он медленно поднялся, будто размышляя, застегнул джинсы. Я завязал завязки, не спуская с него глаз.

— Ты завтра с самого утра пойдешь? — спросил он, не глядя на меня.

— Да...

— Я с тобой выйду...

— Не надо... там бензин... и трупы...

— Мне надо на соседний участок сходить...

— Скажи, что принести, я сам схожу...

— Нет, мы и так уже много времени потеряли...

Я передернул плечами:

— Как скажешь, только... надо тебе какую-то маску соорудить...

Утром мы действительно вышли из дома вместе. В сундуке, которым я подпирал дверь по ночам, мы нашли старую шерстяную шаль, вырезали из нее два прямоугольника, пересыпали пеплом из старой печки в углу комнаты и зашили в кусок пододеяльника. Получился отличный намордник, которого ему хватит часа на полтора. Марк сказал, что этого времени более чем достаточно.

Я уже по привычке полил бензином дорожку до входа в тоннель. Солнце еще не встало, но зараженные уже не бродили где не попадя. Есть у них такая особенность — ночью они ходят, где вздумается, ломятся в дома и сараи, истошно воют и стонут, а днем стараются не выходить из тени или из помещений. Хотя это не наверняка — они же нападали на меня, когда я только начал рыть тоннель...

Я взял в руки лопату, проследив взглядом, куда направился Марк, но он скрылся из виду довольно быстро, и я так и не смог понять, куда же он пошел.

Я вздохнул и спустился в лаз. Идти мне пришлось довольно долго, постоянно останавливаясь и поправляя покосившиеся за ночь стойки. В глубине шевельнулась какая-то тень. Я занес лопату, как копье и крикнул в темноту:

— Выходи! — голос предательски дрогнул.

Тень снова шевельнулась и угрожающе зарычала.

Она была намного ниже меня, а по тому, как блестели ее глаза, я понял, что это собака. Я опустил лопату и присел на корточки. Собака продолжала глухо ворчать, но вытянула морду и принюхалась.

Я протянул к ней руку, она тихонько заскулила и лизнула мою ладонь. Я похлопал ее по голове и заметил, как заходил метлой ее хвост.

— Хорошая собачка, — сказал я с улыбкой. — Они тебя обижали, да?

Собака продолжала скулить. Я ласково почесал ее подбородок. Фосфоресцирующие глаза сузились, а затем блеснули клыки, и боль пронзила мою руку.

— Ах, ты ж зараза! — воскликнул я, когда собака прошмыгнула мимо меня к выходу из тоннеля с диким воем.

Я с трудом выбрался вслед за ней. И что мне теперь делать? Копать я сейчас не могу — мерзкая шавка, которая теперь спряталась в ближайших кустах и щерила окровавленные клыки, прокусила мне ладонь насквозь. Надеюсь, она хоть не заражена? А то попадет вирус на старые дрожжи... Даже подумать страшно, что будет...

Солнце уже поднялось над горизонтом и начало припекать. Разлитый вокруг бензин стал испаряться с удвоенной скоростью, и от его запаха я начал терять сознание. Еще и боль... но сейчас она была не такой сильной...

— Сань... Сань... Са-а-а-ань! — он хлестал меня по щекам, плакал и орал мне прямо в ухо.

— Марик... перестань... — я старался говорить бодро, но голос звучал глухо. Попытался отмахнуться от него, но руки, казалось, сгибались совсем не там и не так, как им положено. Попытался подняться на локти, но резкая боль вдруг пронзила грудь, и я, закашлявшись, повалился на землю.

— Саня, — выдохнул он и прижался лицом к моей груди, — живой...

— Конечно... живой... — откашлявшись, ответил я. — Что ж со мной... станется?

— Идем в дом...

— Марк, мне... копать...

— Не надо, — он с неожиданной силой поднял меня с земли, закинул здоровую руку себе на плечо и повел меня к дому. — Я не хочу уходить... и тебя не отпущу...

Я смотрел на него в недоумении, но сопротивляться не мог.

Он изменился. За то время, пока он ходил по соседнему участку, что-то случилось, и он выглядел совсем не так, как раньше... Очки! Точно, за этот месяц он снимал очки только на ночь. А сейчас их не было. Он смотрел на меня со странной улыбкой.

— Что происходит, Марк?

Он молчал, и от его молчания у меня внутри все сжималось от ужаса. Что он задумал?

— А мне казалось, ты догадливее, — он буквально занес меня в домик и бросил на кровать. — Знаешь, если бы ты не был таким умелым в постели, таким чувственным и нежным, я бы уже давно отдал тебя им...

— Ты... — у меня перехватило дыхание.

— Да, эти зараженные... это я их заразил, — он потянул завязку на моих брюках. Я хотел сопротивляться, хотел оттолкнуть его от себя, но не мог. — То, что ты видел тогда, был не приступ астмы. Это был приступ того самого заболевания. У меня иногда бывает, когда я ослабляю контроль...

— Значит, маринад... — до меня вдруг начало доходить.

— Кормил бы я тебя мясом, ты бы ушел от меня уже через три дня, — его губы скользнули по моему животу к лобку.

Я напрягся, попытался отстраниться от него, но не смог. Он поцеловал головку, провел языком по уздечке, а я пристально наблюдал за всеми его движениями.

— И все, что ты рассказывал о себе...

—... было почти правдой, — кинул он, оторвавшись от своего занятия и посмотрев мне в глаза. — Ну, скажи, согласился бы ты остаться со мной, если бы я рассказал тебе все как есть? Стал бы ты заботиться обо мне, оберегать меня? Стал бы рыть этот дурацкий тоннель?

Я отвернулся. Меня душила злость и обида. Как он мог? Я же... я же доверял ему? Я же верил? Я... нет, этого я не скажу...

— У меня никогда не было такого, — вдруг поднявшись надо мной на руках, проговорил он. — Никто и никогда не заботился обо мне, не переживал из-за меня. А ты... ты меня даже на улицу не выпускал, зная, что там бензин, и считая, что у меня астма... — он провел кончиками пальцев по моей щеке. — И ты мне действительно нравишься. Я тоже хочу, чтобы ты был жив и здоров. Но я не могу допустить, чтобы ты выздоровел, ведь тогда ты уйдешь от меня. А я не хочу оставаться здесь один.

— Но эти зомби... ? — я посмотрел ему в глаза.

— Они не зомби, они — моя армия, — он наклонился к моим губам, но я отвернулся. — По первому же моему приказу они пойдут и в огонь, и в воду...

— Зачем? — я не поворачивался. — Чего ты хочешь добиться в результате? К чему стремишься?

— Тебе не понять... — он поднялся с кровати и отошел к дальнему окну, сложив руки на груди. Я с трудом поднялся на локтях, чтобы видеть его. — Они все поплатятся, — проговорил он после паузы.

— Кто?

— Все, кто насмехался надо мной, издевался, давал обидные клички...

— Ты пытаешься отомстить... за детские обиды?

Он метнул на меня гневный взгляд, но на этот раз я не дрогнул. Мне вдруг стало смешно, и я расхохотался. Он в один прыжок снова оказался на кровати рядом со мной и схватил меня за горло:

— Заткнись, слышишь? Заткнись! Ты ни черта не понимаешь!

— Так расскажи мне... — хрипло проговорил я.

— Я... я вундеркинд, чудо-ребенок. Я всегда это знал, но мои родители — мама и бабушка — они говорили, что все это чушь, что я такой же, как все. Поэтому я ходил в обычную школу, где даже учебников на всех не хватало. И когда я на уроках делал больше, чем просили учителя, они мне говорили: «Ну, что ты выпендриваешься? Ты что, не можешь как все?» А я действительно не мог! Мне было мало того, что нам рассказывали на уроках, мало того, о чем я мог прочитать в школьной библиотеке. Поэтому я записался в областную библиотеку, стал ходить в кружки в Доме Пионеров — авиамоделирование, химия, биология, рисование и пение... Мама с бабушкой смотрели на это сквозь пальцы, наверное, радуясь про себя, что их мальчик просиживает дни напролет за книжками, а не пьет пиво в подворотне и не курит травку на игровых площадках. А я бы, может, с радостью, вот только меня никто не звал — надо мной откровенно насмехались, оскорбляли и унижали. Однажды мои одноклассники подкараулили меня позади школы, избили и измазали грязью лицо и одежду, а потом и вовсе раздели ниже пояса и... Я плакал, умолял прекратить, а они насмехались еще больше. А когда я пришел домой весь грязный и в порванной одежде, моя мама меня даже слушать не стала — она выругала меня так, будто это я был во всем виноват...

Он всхлипнул.

— И вот однажды, — продолжил он после короткой паузы, — мне на глаза попалась занятная книга — уж и не знаю, откуда она взялась в нашей библиотеке. Там рассказывалось, как можно при помощи определенных сигналов контролировать человека. Правда, там речь шла о сложнейших приборах с кучей проводов. А я подумал, почему бы в качестве передатчиков не использовать вирусы? И начал экспериментировать. Сначала попробовал на бабушке, но первый штамм слишком быстро разрушил клеточные мембраны в ее мозге, и она умерла всего через несколько часов. Потом мама — ей удалось прожить трое суток, но она почти не выполняла приказы. Пару раз она даже на меня нападала. Пришлось ее пристрелить... Третьим стал Шарик — ты познакомился с ним сегодня. Как видишь, он до сих пор жив, но тоже не всегда выполняет мои команды. То ли это связано с особенностями строения нервной системы, то ли с особенностями клеточного строения. Вообще-то он должен был перегрызть тебе подключичную артерию... Потом пришла очередь соседей — с ними, как видишь, все прошло еще лучше... Потом ты — хорошо, что твои раны не так серьезны, к тому же ты отравился бензином, так что на выздоровление тебе понадобится много времени, и я как раз успею завершить свой эксперимент...

— Ну, а люди... люди-то тут при чем? — воскликнул я и снова закашлялся.

— Мне нужна армия, — он передернул плечами и положил голову мне на грудь, правой рукой поглаживая мой живот.

— Ты — чудовище, — откашлявшись, сказал я. — Я уйду отсюда при первой же возможности... И уведу с собой столько людей, сколько смогу... если я правильно понимаю, радиус действия твоих передатчиков ограничен? Поэтому они и не переходят на другую сторону?

Он легко скользнул губами по моей шее:

— Я не отпущу тебя, — шепнул он мне в ухо и провел языком от козелка по завитку. Это, пожалуй, моя сама чувствительная зона, после промежности. И он знает об этом.

Я прикрыл глаза и застонал — отчасти от удовольствия, отчасти от обиды и от беспомощности. Какой-то мальчишка заманил меня в ловушку!

Он сел мне на живот, наклонился к лицу, лишь слегка касаясь моей груди футболкой, и припал к губам. В этот раз его поцелуи были как будто еще более жадными, чем обычно.

— Ты ненавидишь меня, да? — горячо шептал он в перерывах. — Ты презираешь меня? Ты прав, абсолютно прав. Но я больше не могу по-другому... я не могу без тебя... С того самого момента, как ты появился в нашем поселке, я мечтал о тебе. По ночам мне снилось, как твой хер, такой же большой и сильный, как и ты сам, вгрызается в меня, как ты заталкиваешь его мне до самого желудка, как ты таранишь и пробиваешь мои внутренности, как ты заливаешь меня потоками твоего семени, как оно обжигает меня изнутри... Наверное, я должен был родиться девочкой, чтобы ты не чувствовал себя виноватым...

Это был удар ниже пояса. Блин, ну, почему? Почему единственный человек, который меня понимает до конца, с которым мне так хорошо, о котором мне хочется заботиться и которого хочется оберегать, парень? Почему человек, который меня понимает до конца, с которым мне так хорошо, о котором мне хочется заботиться и которого хочется оберегать, маньяк, создавший вирус, способный контролировать окружающих людей? Почему каждый раз, когда я хочу ему сопротивляться, я не могу сделать это?

— Потому что ты мой, — шепнул он, проведя языком по уголку моего рта.

— Ты меня контролируешь, — догадался я и сам удивился, что эта догадка не вызвала у меня боли или негодования. Скорее, наоборот — я вдруг успокоился и расслабился. Если он меня контролирует, значит, я больше не отвечаю за свои поступки. Значит, во всем, что происходит, виноват только он. Конечно! Это Марик заставляет меня реагировать на него, заставляет трахать его, заставляет... получать от этого удовольствие...

Я улыбнулся и вдруг понял, что уже вполне владею своим телом. Я обнял его плечи, вытолкнул его язык из своего рта и сам принялся изучать его небо. Кажется, он не ожидал такого напора с моей стороны — он вдруг задергался, стал вырываться, но я не позволил ему. Он застонал, а я перевернулся на живот, придавив его своим весом, и только тогда отпустил его плечи. Сейчас мне нужны были руки. Я резко дернул его джинсы в разные стороны. Ветхая ткань затрещала и разошлась именно там, где мне было нужно, обнажив его мальчишеский орган, маленькие яички и зияющую черным провалом дырочку ануса. Его член стоял колом, и из его рта вырвался невольный вздох облегчения, когда он оказался на свободе. Я стряхнул с себя штаны, державшиеся в основном только за счет моего вставшего на дыбы скакуна, подхватил Марка под колени и приподнял его попку над кроватью.

Он извивался как змея, пытаясь высвободиться из моей железной хватки, но в итоге я все равно попал. Он взвизгнул, попытался отползти, но было уже поздно. Я сразу задал бешеный темп. Он кричал, вырывался, угрожал, но мне было все равно — это ведь не я, это ведь он приказывал мне. Почувствовав, как у меня между ног что-то приятно сжалось и сплелось в плотный узел, я замедлил темп.

— Отпусти меня, придурок! — плакал Марк. — Отпусти, я приказываю тебе.

Я лишь улыбался, наблюдая за тем, как бодро подпрыгивал его крохотный член, и как мелко тряслась его нижняя челюсть. Я отпустил его правую ногу, не переставая двигаться, и провел рукой по его животу. Он вздрогнул, а видневшаяся под капюшоном крайней плоти головка побагровела. Я освободил ее, любуясь тем, как вздулись жилки на его маленьком достоинстве, и как заблестела выступившая капелька смазки. Я плотно сжал его и стал двигать рукой в такт моим толчкам. Я уже и забыл, что всего с час назад Шарик прокусил мне эту ладонь. (fotobab.ru) Может, его слюна каким-то образом нейтрализует вирус? Или у него в принципе иммунитет? А может... ?

— Ты какой вирус взял за основу? — спросил я, тяжело дыша и не останавливаясь.

Марк вытаращил на меня затуманенные глаза. Когда к ним вернулось более-менее осмысленное выражение, он ответил:

— Бешенства...

И вот тут-то я расхохотался.

И кончил, видимо, слишком сильно сдавив рукой его член — он взвыл одновременно от удовольствия и от боли.

— Болван ты, Марик, а не вундеркинд, — сказал я со смехом, выйдя из него и завязав на поясе веревку своих штанов. — Сам же, небось, своего Шарика водил в ветеринарку на прививки.

Он смотрел на меня сквозь слезы, громко шмыгая носом.

И лишь пару минут спустя тоже расхохотался...

* * *

Прошло две недели прежде, чем кризис миновал. К сожалению, многие зараженные не смогли выжить, но некоторых удалось спасти. Это стало возможным во многом благодаря вакцине, которую в полевых условиях изготовил Марик.

После этого его пригласили на работу в один исследовательский институт военного толка. Марк очень гордился этим и часто хвастался мне, как его ценят в его лаборатории и как к его мнению прислушиваются именитые ученые.

А я лишь снисходительно улыбался в ответ, перебирая его длинные темно-русые волосы...