Обнажённая в чулках на цирковом барабане. Часть 2
3.Продолжение деликатного разговора.
Казалось, что после сумбурного и судьбоносного вечера Лизоньку уже ничто не способно удивить, но в этом она ошиблась. Ей пришлось некоторое время ожидать в приёмной гостиничных апартаментов немецкого психиатра, утопающей в экзотических разноцветных растениях, цветущих в огромных медных горшках и декоративных гипсовых ящиках. Но, невзирая на всё это благолепие, моя возлюбленная сидела, как на иголках, ожидая окончания разговора Корнея Силантьевича и Ульриха фон Приапса. Ладно ещё, что здешняя прислуга была вышколена отменно: Лизоньке молниеносно подали большую чашку великолепного цейлонского чаю.
Наконец, спустя двадцать бесконечных минут, лакей в белоснежных перчатках отворил перед нею золочёную дверь апартаментов:
— Извольте пройти-с, барышня! Вас ожидают-с…
Через просторный зал он проводил Лизоньку в кабинет, где Корней Силантьевич без церемоний усадил её на просторную кушетку подле себя. Немец же оказался тощим и маленьким старичком лет шестидесяти, с округлым лицом и жиденькой седоватой бородкой, одетым в скромный твидовый костюм вишнёвого цвета. Все эти детали, наряду с его небесно-голубыми, гипнотическими глазами, делали его очень похожим на сказочного лесного гномика. А она-то ожидала увидеть типичного надменного немца, наподобие Бисмарка или Мартина Лютера, на худой конец. Лизонька едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Фон Приапс, видимо, до её прихода внимательно изучал тетрадь с записями Корнея Силантьевича, лежащую перед ним на столе, а теперь, посмотрев на пацентку, понял, что его внешность позабавила её. Но он на это не рассердился, а наоборот, радостно улыбнулся, чем окончательно расположил девушку к себе.
— Герр Ульрих любезно согласился взять тебя в Германию, — сообщил Корней Силантьевич, когда лакей вышел из кабинета и закрыл за собою дверь. — Таким образом, твоё лечение будет происходить в его клинике.
— Господи, ну как же мне благодарить вас?… — Пробормотала Лизонька, сердце которой затрепетало от счастья.
— Девочка моя, — укоризненно покачал головой Корней Силантьевич, ласково погладив тугую косичку Лизоньки. — Даже не думай о таких глупостях! Изволь пока ответить герру Ульриху на несколько вопросов.
— Дорогая Лиза, очень вас прошу, не смущайтесь меня! — С небольшим гортанным акцентом обратился к ней немец. — Важно, чтобы всё ваше лечение происходило в виде игры, ибо только таким образом мы сможем добраться до глубинных причин расстройства.
«А я и не смущаюсь, — подумала Лизонька. — С чего бы мне смущаться такого маленького милого гномика, с пушистой бородкой…»
Она уже не боялась, что немец, подобно Корнею Силантьевичу, будет расспрашивать её о ночных шалостях с вагиной, о том, насколько ей нравится запах своего тела и беспокоят ли её при ходьбе предметы нижнего белья с точки зрения нежелательного возбуждения. Однако психиатр, лишь бегло осведомившись о её детстве, воспитании и безвременно ушедших родителях, неожиданно сказал:
— Я уверен, что вы лишь в силу стечения обстоятельств, можно сказать, чудом, ещё не потеряли девственность, хотя желаете этого уже долго, с подросткового возраста.
Он был совершенно прав, и Лизонька изумлённо заморгала ресницами: немецкий гномик оказался истинным мудрецом!
— В том-то и беда, что вы по-детски наивно придаёте чересчур большое значение началу интимной жизни. — Продолжал он. — Для нормального человека это вполне безобидное временное заблуждение. А вот при вашей болезни это станет чётким сигналом, что отныне всем любовным эмоциям даётся полное право не подчиняться резонным соображениям, а направлять вас, как русские говорят, туда, где кривая вывозит, если я верно пом
ню эту пословицу.
— И что же мне делать? — Робко спросила Лизонька. Она не совсем понимала логику герра Ульриха, но по уверенной академической интонации ощущала, что в его руках действительно находится ключ к её исцелению.
— Я думаю, что вы должны немедленно лишиться девственности, отдаться — ну хотя бы Корнею! — Огорошил её учёный. — Поскольку я не наблюдаю у вас никакого влечения к нему, это будет, — если вы, конечно, решитесь, — совершенно рассудочный, а не эмоциональный поступок. И тогда у нас с вами появится необходимый начальный опыт, позволяющий определять вредные и полезные алгоритмы поведения… Проще говоря — чтобы научить вас критически относиться к сексуальному чувству и направлять его в должное и разумное русло.
— Что вы, герр Ульрих, я этого не смогу! — Воскликнула Лизонька. — Такое предложение даже звучит для меня ужасно!
Её тут же поддержал и Корней Силантьевич:
— Мой дорогой Ульрих, предоставьте девочке передышку! У неё был нелёгкий день, столько всего случилось! Целый мир перевернулся, можно сказать…
Но эти вполне искренние и сочувственные слова Корнея Силантьевича внезапно открыли Лизоньке, что он продолжает её считать слабой, подавленной и несчастной, то есть, уже почти обречённой к развитию болезни. Нет, дело так не пойдёт! И если предложенное мудрым гномиком имеет хотя бы малейший смысл, следует собрать волю в кулак и осуществить его. «Не хочу дойти до сумасшедшего дома, как угодно, любыми средствами, — не хочу!» — Твёрдо решила Лизонька.
— Простите, я, кажется, просто испугалась… — заявила она. — Милый Корней Силантьич, а вы ведь знаете, что герр Ульрих прав. Хоть я не понимаю всех его рассуждений, но по своей сути они мне напоминают народную мудрость: клин клином вышибают…
— Именно! — Восхитился её прозрением немец. — Хороший мужицкий клин вышибает все женские заблуждения! Сентенция, достойная Генриха Гейне!
— Но, Ульрих, у меня проблемы с эрекцией, в конце концов! — Взмолился гинеколог, и Лизонька поняла, о чём он сказал, даже не зная научного языка. «Ничего себе, оказывается, он и не может овладеть мною! А я-то думала — только того и ждёт, чтобы накинуться! — Изумилась Лиза. Открывающиеся перед ней таинства любовного мира не переставали глумиться над всеми прежними девичьими заблуждениями.
— Какие пустяки, дорогой Корней, возьми вон тот пузырёк на комоде и сделай из него три хороших глотка. Напиток чертовски горький, но эффективный. Это средство для быстрого усиления потенции, используемое гавайскими жрецами во время эротических ритуалов. Жрецы эти, как ты понимаешь, старенькие, однако юных горячих девушек, участвующих в процедуре, они обязаны обслуживать, как молоденькие. Не изображай на своём лице столь ужасные гримасы: горечь сейчас пройдёт. Возьми мой секундомер и засеки время до появления первой фазы твоей готовности к половому акту.
Лизонька не могла не рассмеяться, созерцая, как грозный Корней Силантьевич после гавайского снадобья кривится и отплёвывается в вазу с большим фикусом, не забывая при этом периодически поглядывать на хронометр.
— А вы не смейтесь, милая Лиза, и тоже готовьтесь: укройте кушетку чистой простынёй из моей спальни, затем разденьтесь и намажьте тело расслабляющим кремом: он находится в комоде, с изображением кокоса на тюбике. Для пользы дела вообразите себя продажной женщиной, отдающейся важному клиенту, или наложницей у великого царя Гороха, как у вас говорят, то есть, представьте себя актрисой в театре… Ну что, готовы, дорогие мои? Будем считать начало коитуса через три минуты, большего, полагаю, вам не потребуется. А я выйду, чтобы вам не мешать, и вернусь через четверть часа.
И немец оставил их наедине.
Казалось, что после сумбурного и судьбоносного вечера Лизоньку уже ничто не способно удивить, но в этом она ошиблась. Ей пришлось некоторое время ожидать в приёмной гостиничных апартаментов немецкого психиатра, утопающей в экзотических разноцветных растениях, цветущих в огромных медных горшках и декоративных гипсовых ящиках. Но, невзирая на всё это благолепие, моя возлюбленная сидела, как на иголках, ожидая окончания разговора Корнея Силантьевича и Ульриха фон Приапса. Ладно ещё, что здешняя прислуга была вышколена отменно: Лизоньке молниеносно подали большую чашку великолепного цейлонского чаю.
Наконец, спустя двадцать бесконечных минут, лакей в белоснежных перчатках отворил перед нею золочёную дверь апартаментов:
— Извольте пройти-с, барышня! Вас ожидают-с…
Через просторный зал он проводил Лизоньку в кабинет, где Корней Силантьевич без церемоний усадил её на просторную кушетку подле себя. Немец же оказался тощим и маленьким старичком лет шестидесяти, с округлым лицом и жиденькой седоватой бородкой, одетым в скромный твидовый костюм вишнёвого цвета. Все эти детали, наряду с его небесно-голубыми, гипнотическими глазами, делали его очень похожим на сказочного лесного гномика. А она-то ожидала увидеть типичного надменного немца, наподобие Бисмарка или Мартина Лютера, на худой конец. Лизонька едва сдержалась, чтобы не прыснуть от смеха. Фон Приапс, видимо, до её прихода внимательно изучал тетрадь с записями Корнея Силантьевича, лежащую перед ним на столе, а теперь, посмотрев на пацентку, понял, что его внешность позабавила её. Но он на это не рассердился, а наоборот, радостно улыбнулся, чем окончательно расположил девушку к себе.
— Герр Ульрих любезно согласился взять тебя в Германию, — сообщил Корней Силантьевич, когда лакей вышел из кабинета и закрыл за собою дверь. — Таким образом, твоё лечение будет происходить в его клинике.
— Господи, ну как же мне благодарить вас?… — Пробормотала Лизонька, сердце которой затрепетало от счастья.
— Девочка моя, — укоризненно покачал головой Корней Силантьевич, ласково погладив тугую косичку Лизоньки. — Даже не думай о таких глупостях! Изволь пока ответить герру Ульриху на несколько вопросов.
— Дорогая Лиза, очень вас прошу, не смущайтесь меня! — С небольшим гортанным акцентом обратился к ней немец. — Важно, чтобы всё ваше лечение происходило в виде игры, ибо только таким образом мы сможем добраться до глубинных причин расстройства.
«А я и не смущаюсь, — подумала Лизонька. — С чего бы мне смущаться такого маленького милого гномика, с пушистой бородкой…»
Она уже не боялась, что немец, подобно Корнею Силантьевичу, будет расспрашивать её о ночных шалостях с вагиной, о том, насколько ей нравится запах своего тела и беспокоят ли её при ходьбе предметы нижнего белья с точки зрения нежелательного возбуждения. Однако психиатр, лишь бегло осведомившись о её детстве, воспитании и безвременно ушедших родителях, неожиданно сказал:
— Я уверен, что вы лишь в силу стечения обстоятельств, можно сказать, чудом, ещё не потеряли девственность, хотя желаете этого уже долго, с подросткового возраста.
Он был совершенно прав, и Лизонька изумлённо заморгала ресницами: немецкий гномик оказался истинным мудрецом!
— В том-то и беда, что вы по-детски наивно придаёте чересчур большое значение началу интимной жизни. — Продолжал он. — Для нормального человека это вполне безобидное временное заблуждение. А вот при вашей болезни это станет чётким сигналом, что отныне всем любовным эмоциям даётся полное право не подчиняться резонным соображениям, а направлять вас, как русские говорят, туда, где кривая вывозит, если я верно пом
ню эту пословицу.
— И что же мне делать? — Робко спросила Лизонька. Она не совсем понимала логику герра Ульриха, но по уверенной академической интонации ощущала, что в его руках действительно находится ключ к её исцелению.
— Я думаю, что вы должны немедленно лишиться девственности, отдаться — ну хотя бы Корнею! — Огорошил её учёный. — Поскольку я не наблюдаю у вас никакого влечения к нему, это будет, — если вы, конечно, решитесь, — совершенно рассудочный, а не эмоциональный поступок. И тогда у нас с вами появится необходимый начальный опыт, позволяющий определять вредные и полезные алгоритмы поведения… Проще говоря — чтобы научить вас критически относиться к сексуальному чувству и направлять его в должное и разумное русло.
— Что вы, герр Ульрих, я этого не смогу! — Воскликнула Лизонька. — Такое предложение даже звучит для меня ужасно!
Её тут же поддержал и Корней Силантьевич:
— Мой дорогой Ульрих, предоставьте девочке передышку! У неё был нелёгкий день, столько всего случилось! Целый мир перевернулся, можно сказать…
Но эти вполне искренние и сочувственные слова Корнея Силантьевича внезапно открыли Лизоньке, что он продолжает её считать слабой, подавленной и несчастной, то есть, уже почти обречённой к развитию болезни. Нет, дело так не пойдёт! И если предложенное мудрым гномиком имеет хотя бы малейший смысл, следует собрать волю в кулак и осуществить его. «Не хочу дойти до сумасшедшего дома, как угодно, любыми средствами, — не хочу!» — Твёрдо решила Лизонька.
— Простите, я, кажется, просто испугалась… — заявила она. — Милый Корней Силантьич, а вы ведь знаете, что герр Ульрих прав. Хоть я не понимаю всех его рассуждений, но по своей сути они мне напоминают народную мудрость: клин клином вышибают…
— Именно! — Восхитился её прозрением немец. — Хороший мужицкий клин вышибает все женские заблуждения! Сентенция, достойная Генриха Гейне!
— Но, Ульрих, у меня проблемы с эрекцией, в конце концов! — Взмолился гинеколог, и Лизонька поняла, о чём он сказал, даже не зная научного языка. «Ничего себе, оказывается, он и не может овладеть мною! А я-то думала — только того и ждёт, чтобы накинуться! — Изумилась Лиза. Открывающиеся перед ней таинства любовного мира не переставали глумиться над всеми прежними девичьими заблуждениями.
— Какие пустяки, дорогой Корней, возьми вон тот пузырёк на комоде и сделай из него три хороших глотка. Напиток чертовски горький, но эффективный. Это средство для быстрого усиления потенции, используемое гавайскими жрецами во время эротических ритуалов. Жрецы эти, как ты понимаешь, старенькие, однако юных горячих девушек, участвующих в процедуре, они обязаны обслуживать, как молоденькие. Не изображай на своём лице столь ужасные гримасы: горечь сейчас пройдёт. Возьми мой секундомер и засеки время до появления первой фазы твоей готовности к половому акту.
Лизонька не могла не рассмеяться, созерцая, как грозный Корней Силантьевич после гавайского снадобья кривится и отплёвывается в вазу с большим фикусом, не забывая при этом периодически поглядывать на хронометр.
— А вы не смейтесь, милая Лиза, и тоже готовьтесь: укройте кушетку чистой простынёй из моей спальни, затем разденьтесь и намажьте тело расслабляющим кремом: он находится в комоде, с изображением кокоса на тюбике. Для пользы дела вообразите себя продажной женщиной, отдающейся важному клиенту, или наложницей у великого царя Гороха, как у вас говорят, то есть, представьте себя актрисой в театре… Ну что, готовы, дорогие мои? Будем считать начало коитуса через три минуты, большего, полагаю, вам не потребуется. А я выйду, чтобы вам не мешать, и вернусь через четверть часа.
И немец оставил их наедине.