Полярный. Повесть. (Вторая авторская редакция)
Матросу Вячеславу Шахову,
посвящается...
Так счастья не ждут,
Так ждут — конца:
Солдатский салют
И в грудь — свинца.
Квадрата письма:
Чернил и чар!
Для смертного сна
Никто не стар!
Марина Цветаева.
ПРОЛОГ
Мурманск провожал нас холодным дождем.
Настолько холодным, что мне казалось, будто среди колких капель воды уже попадаются первые, полурастаявшие льдинки.
Мы приехали на вокзал поздней ночью. Зеленый флотский УАЗик доставил нас прямо к поезду, на перрон.
Нас было пятеро. Двое матросов — Сергей Трошин и я, мичман Торчин — наш командир и старшина второй статьи Владимир Трофимов, шофер.
Кто же был пятым?
Пятым... В этом то все и дело...
В отличие от нас, он не кутался в воротник черной флотской шинели, проклиная вечную непогоду и холод Мурманска.
Он не придерживал бескозырку рукой, чтобы она не улетела, подхваченная ветром, который продувал нас насквозь, как только мы покинули салон теплого УАЗика.
Он не дышал то и дело на покрасневшие, озябшие руки, стараясь их хоть немного согреть.
Наш «пятый» тихо лежал в двухметровом цинковом ящике, обшитом сверху не струганными сосновыми досками. И его уже ничего не волновало. Ровным счетом ничего...
«ГРУЗ 200». Это и был наш «пятый»...
А мы четверо были его «сопровождающими»...
Вот оно, самое отвратительное на Флоте задание, которое только могли поручить. Хуже, чем сотня нарядов вне очереди. Хуже, чем тысяча ночных вахт и караулов.
Но мы вызвались сами...
Мы везли мертвое тело одного из тех, с кем еще недавно вместе служили, в Москву.
«Сопровождающий» — нейтральное, почти светское слово. Звучит не страшно...
ПОХОРОННАЯ БРИГАДА — это звучит куда хуже. Зато — правдивее...
Еще неделю назад никто из нас не мог даже предположить, что такое может вообще случиться. Нас всех, всю нашу маленькую часть, надолго вышибли из колеи происшедшие на наших глазах события.
Так или иначе — все мы были их участниками.
С той лишь разницей, что мы — остались живы и невредимы, а вот двое людей — погибли.
И смерть их была быстрой и страшной...
Мы совершенно были к этому не готовы.
Все происшедшее казалось нам полным абсурдом, бредом, чьей-то ужасной, глупой, злой шуткой...
Мы не ожидали. Мы даже не допускали мысли, что такое в принципе может случиться...
Не только мы — сопливые мальчишки-матросы, которым и по двадцать-то еще не исполнилось. Но и наши командиры, наши офицеры, люди, умудренные жизненным опытом — они тоже оказались не готовы, они так же как и мы оказались застигнутыми врасплох.
Одно дело — слышать о смерти, знать о ней. Совсем другое дело — оказаться с ней лицом к лицу, почувствовать ее ледяное дыхание, ее сумасшедшую безжалостность, ее доходящую до безумия простоту и непоправимость.
Мы все глубоко переживали случившееся. Каждый по своему. Равнодушных среди нас не было, да и быть не могло.
Так вышло, что мы потеряли одновременно и своего лучшего друга, и своего злейшего врага. Но только ли их?
Нет, мы потеряли нечто большее... Но об этом не расскажешь вот так, сразу...
Когда мы с Сергеем открыли задние двери УАЗика, чтобы перенести «цинк» в багажный вагон, грубый деревянный ящик, со странным и страшным содержимым внутри, равнодушно взирал на нас из темного салона.
Я никак не мог заставить себя думать о нем, как о «вещи». Мне никак это не удавалось. Порой, пока мы еще ехали в Мурманск, я бросал на его крышку осторожные, быстрые взгляды и у меня по спине и рукам пробегали мурашки. Сергей вообще всю дорогу глядел только на него, словно зачарованный.
Сергей... Сережа Трошин... Мой друг...
Он пострадал в этой истории больше всех нас вместе взятых. И уж если нам было нелегко — можете себе представить, каково было ему!
Почему?
Он ведь потерял не просто друга. Он потерял САМОГО ДОРОГОГО ЧЕЛОВЕКА НА ЗЕМЛЕ...
Он лишился не врага. От него ускользнул сам сатана, настоящий демон в человеческом обличии, растоптавший в один миг самое святое и самое дорогое, что у Сергея было.
Я знаю, что Сергей отдал бы все, лишь бы иметь возможность отомстить своему обидчику.
И это еще слабо сказано!
Он вывернул бы его наизнанку, порезал на кусочки, заставил бы умирать долго и мучительно.
Он хотел бы быть его палачом...
Но отомстить мертвому — невозможно...
Мне кажется, именно об этом Сергей думал, когда вперил свой взгляд в деревянный ящик, который мы провожали в последний путь.
Хотя, может быть, я и ошибаюсь. Может быть, он думал о чем-то еще...
Голос мичмана вывел нас обоих из оцепенения.
— Давайте, ребята... Понесли...
Сергей подхватил один край «цинка» и выдвинул его наружу из УАЗика. Я подхватил другой.
Когда мы вдвоем несли его по перрону в багажный вагон — дождь пошел сильнее, а ветер — стих.
Мичман не торопил нас — он знал, как тяжела была наша ноша. Во всех смыслах.
Я шел сзади и видел, как струи воды разбиваются о грубые, сосновые доски «цинка», как они проникают в неплотные швы, где поблескивал серый металл. Дождь словно бы омывал гроб со всех сторон...
Я видел, что черная шинель Сергея уже порядком намокла и странно блестела в свете вокзальных фонарей. Крупные капли скатывались с его бескозырки и падали вниз, ему на спину. Черные ленточки с золотыми якорями покачивались из стороны в сторону при каждом его шаге. Как в замедленном кино...
Наваждение...
Ущипнуть бы сейчас себя за ухо и проснуться...
Только это, увы, не сон...
Начальник поезда уже ждал нас у багажного вагона, двери которого были открыты. Внутри вагона темно. Дверной проем — словно вход в пустую пещеру, — вместилище гулкого эха, древний склеп, молча и терпеливо ожидающий своего нового «обитателя». Огромный квадратный рот, отверзнутый в беззвучном крике...
В руках у начальника поезда блеснул фонарик. Наш мичман протянул ему какие-то бумаги. Начальник поезда молча кивнул и, махнув нам рукой, первым вошел в багажный вагон. Свет от фонарика заметался по полкам и стеллажам...
Погрузка не заняла у нас много времени...
Начальник поезда остался закрывать и пломбировать двери вагона, а мы вернулись к своему УАЗику.
Мичман давал Володе Трофимову, нашему шоферу, последние наставления — он должен был вернуться в часть без нас. Мы же с Сергеем подхватили свои рюкзаки, захлопнули задние двери теперь уже пустого салона и тоже подошли прощаться.
Володя молча пожал Сергею руку и когда тот отошел в сторону — бросил мне короткий многозначительный взгляд.
«Присматривай там за ним» — прошептал он одними губами и его слова растворились в шуме холодного, северного дождя.
«Да, конечно» — кивнул я и тоже пожал Володе руку.
УАЗик выпустил облачко белого дыма и уехал, а мы втроем двинулись к своему вагону.
Мичман шагал первым, Сергей и я — за ним.
Мы никуда не спешили, словно не замечая дождя и непогоды. Нам уже даже не было холодно.
Сергей молча шел рядом со мной и лицо у него было каменным и бледным. Ни кровинки...
Его сапоги отбивали шаг по мокрому асфальту перрона как-то особенно громко и четко, а из под тяжелых подошв во все стороны разлетались ослепительные водяные брызги.
* * *
Черная полоса, белая...
Черная, белая...
Черная...
Белая...
Это я считаю полоски на тельняшке Сергея. Он лежит на верхней полке нашего купе, спиной ко мне. Он делает вид, что спит. Я делаю вид, что ему верю. И считаю полоски на нем. Сверху — вниз, снизу — вверх... И опять по новой...
Поезд гремит на стыках часто-часто. Разогнался...
С каждой минутой мы все ближе к Москве....
Тридцать шесть часов пути. Всего лишь...
Я измаялся. Заснуть мне так и не удалось — спать совершенно не хочется. Впереди целая ночь — что я буду делать? Может, пойти найти нашего пьяного мичмана и присоединиться к нему?
Нет уж...
Я гляжу на три черные шинели, что аккуратно висят здесь же, рядом с моей полкой. Гляжу на круглые штандартики, пришитые к рукавам, гляжу на погоны. На бескозырки, на ленточки, с золотыми якорями, на офицерскую фуражку мичмана...
Черное, все черное... Как и мои мысли... Как и все вокруг нас...
ПОХОРОННАЯ БРИГАДА...
Нет, так нельзя!
Решаю выйти в тамбур покурить, хотя курить не очень хочется. Но лежать в купе и считать полоски на тельняшке Сергея становится просто невыносимо!
В тамбуре, наверное, холодно. Снимаю свою шинель и набрасываю на плечи. Она — влажная. Неприятно...
Осторожно выхожу в коридор и потихоньку прикрываю за собой дверь. Сергей даже не шелохнулся на своей полке. Может и вправду уснул?
В тамбуре действительно холодно и пахнет отвратительно. Закуриваю «беломорину». Едкий дым сначала обжигает горло. Потом это проходит.
Я подхожу к двери, ведущей наружу, на улицу и смотрю в окно.
Темно. Совсем темно. Ни огонька... Только столбы мелькают, совсем рядом. Выбеленные дождями, как кости...
Везде, везде теперь мне чудятся символы смерти...
За моей спиной неожиданно хлопает дверь тамбура. Я оборачиваюсь.
Сергей...
Значит, все-таки, я не ошибся — он не спал.
Он подходит ко мне, глядит прямо в глаза. Он так крепко держит меня своим взглядом, что я не могу отвернуться, даже моргнуть не могу.
— Андрюш, дай закурить... — его голос хриплый и низкий, словно простуженный.
За эти последние дни я уже забыл, как звучит его голос на самом деле...
Я молча лезу в карман шинели и протягиваю ему пачку. Он вытряхивает оттуда папиросу и прикуривает ее от моей. Когда он это делает, его сильные, теплые пальцы сжимают мою ладонь немного сильнее, чем следовало бы.
И тогда я чувствую дрожь... Я чувствую, как его рука дрожит... И я знаю, что всеми силами он хочет сейчас скрыть это.
— Тебе плохо?
Это спросил я и сам себе удивился. Я не хотел ничего спрашивать. Тем более — это.
Глупый и банальный вопрос...
Сергей ничего не ответил. Он просто кивнул головой и сполз по стенке, усаживаясь на корточки прямо напротив меня. Я поступил так же.
Теперь уже я сам хочу заглянуть ему в глаза, но он опускает голову и мне это не удается.
Сергей набирает полные легкие дыма, глубоко затягиваясь папиросой, и выдыхает огромное мутное облако прямо мне в лицо. Я зажмуриваюсь — глаза щиплет.
— Извини... — слышу я опять его голос.
— Фигня, не обращай внимания...
— Да, мне плохо... — голос Сергея дрогнул, — Еще немного — и я свихнусь... Нет сил больше терпеть все это...
Я протягиваю руку и глажу его по колючей голове, по затылку. Делаю так, потому что просто не могу этого не делать. Я знаю, что он все поймет правильно и не осудит меня.
— Нельзя, Сереж... Ты же знаешь...
Он смотрит на меня. Это взгляд затравленного зверя. Мне больно от его взгляда...
— Ничего я не знаю! — почти крик.
И тут его «прорвало»...
Он падает на колени и тыкается головой мне в грудь. Сигарета выскальзывает из его пальцев и летит на грязный пол...
Он долго и страшно рыдает, а я держу его. Держу обеими руками, как маленького, обнимая за плечи. Мне кажется, что если я не буду так крепко держать его — он просто разорвется от горя.
Сколько мы так сидели — я не знаю. Долго. Понемногу он успокаивается. Я поднимаю его голову, вытираю ладонями лицо. Он старается отвести взгляд. Ему неловко за свою слабость.
Слабость?
Я подкуриваю папиросу и вставляю ему в губы.
— Покури, Сереж...
— Спасибо...
Он кивает и вновь садится на корточки, прислонившись спиной к стене. Он смотрит в глубину тамбура. Там клубится дым от наших папирос.
— Я никак не могу забыть об этом ужасном ящике, что мы везем с собой! Он постоянно у меня перед глазами! — эти слова он шепчет, но мне кажется, что кричит, — Если бы я мог забыть о нем! Если бы его не было! Но ведь ничего уже не поправишь... Ничего... Почему жизнь такое дерьмо? Почему всегда все против нас? Почему я должен везти этот чертов ящик, эту смерть? Я ведь обычный парень, такой же как и ты... За что это все нам? За что? За что?!
Мне нечего ему ответить. Если бы я знал...
Вокруг нас — мгла, сумрак какой-то. Мы все еще здесь, в холодном, вонючем, прокуренном тамбуре поезда, спешащего в Москву. Мы оба тонем в сизом, едком табачном дыму. Мы словно заблудились в тумане. И некому нас вывести...
Я закрываю глаза...
Странное состояние раздвоенности. Когда кажется, что ты — уже не совсем ты. А нечто неизмеримо большее, незнакомое, далекое... От этого становится страшно. Все чувства обнажены... Эту боль трудно описать. И безвыходность окружающего только умножает ее...
— Как хорошо, что ты поехал со мной, — я чувствую, как тяжелая рука Сергея ложится на мое плечо и это прикосновение вновь выдергивает меня из липкого сиропа безумия.
Я пытаюсь улыбнуться ему. Улыбка, наверное, выходит жалкой.
— Хочешь, я достану водки? — вдруг приходит мне в голову мысль.
— Зачем? Будем как мичман, напиваться до бесчувственности?
— Нет, не для этого...
— Тогда для чего?
— Помянем...
Окончание фразы застревает у меня в горле. Я не могу этого выговорить. Стараюсь и не могу...
Тут взгляд Сергея проясняется. Из туманного и отрешенного он превращается в острый и жесткий.
— Прости меня! — это было сказано уже твердым голосом, — Конечно, мы должны помянуть Славика... Как же это я сам не... А где же мы достанем водку?
— Я найду. Подождешь здесь?
— Да. Но если хочешь — пойду с тобой.
— Нет. Не нужно. Я сам. Я быстро...
— Ладно.
Я поднимаюсь и иду к двери в вагон. Прежде чем открыть ее, я оборачиваюсь на Сергея. Он стоит у стены и глядит в окно. В ту самую черную пустоту, куда смотрел перед этим я. У меня возникает чувство «дежа вю»... Будто бы Сергей сейчас — это я сам...
Так странно все это...
Но как только я шагнул из тяжелого сумрака тамбура в теплый и светлый коридор вагона — это чувство сразу же исчезло.
Денег у меня в карманах было не так уж много. Но на бутылку должно было хватить. А где достать водку в ночном поезде — всем известно.
Я подошел к купе проводницы, тихонько постучал и дернул дверь.
Она сидела за столом и что-то писала...
Маленькие, озорные глазки. Удивленно приподнятая бровь. На тонких губах — улыбка.
— Тебе чего?
Голос молодой и задорный, как и она сама.
— Мне бы водки достать. Мы тут с другом...
Ее улыбка становится шире.
— И только-то? А деньги есть?
Я протягиваю ей ладонь, на которой лежат три мятых бумажки и мелочь.
— Не густо, морячок! — она явно заигрывает со мной, без стеснения, — И это все, что ты можешь мне предложить?
Я смущаюсь. Впрочем, совсем немного.
— Мне бы водки... Очень надо...
— А мне бы — мужика... Тоже очень надо... — она прыснула смехом.
Я смущаюсь больше. Или только делаю вид, что смущаюсь? Я не знаю...
— Короче, — она встает, — Если придешь потом ко мне, когда все улягутся — дам водки. А деньги свои — спрячь. Так что? Придешь или нет?
— Приду, ладно, — я ничуть не удивлен такому обороту событий. Такое уже бывало со мной в поездах. И не раз.
— Смотри! — она в шутку грозит мне пальцем и достает из под сидения бутылку «Русской». — Вот, держи. И не забудь, что обещал! Друга тоже можешь привести...
Я беру из ее рук водку и поворачиваюсь к открытой двери, собираясь уйти.
Она легонько шлепает меня ладонью по заднице и опять хохочет.
— Смотри не перепей! Морячок!
Я краснею и вываливаюсь в коридор, сжимая заветную бутылку обеими руками, как знамя.
«Ну и блядь!» — проносится в моей голове мысль и я спешу назад в тамбур, к Сергею.
Он все так же стоит у двери и смотрит в окно.
— Достал?
— Да. Вот...
Я протягиваю ему водку.
— Нет, — он мотает головой, — Открывай ты...
Я срываю с горлышка алюминиевую пробку. Теперь Сергей осторожно берет бутылку у меня из рук. Он смотрит в пол.
— Давай выпьем с тобой, Андрюха... Давай помянем нашего товарища...
— За Славика...
— За Славика... — голос Сергея дрогнул и он приложился к бутылке первым.
Потом я.
Закусывать было нечем.
Водку я поставил в самый угол тамбура, чтобы случайно не опрокинуть.
Мы опять сели на корточки, друг напротив друга. Закурили.
Стало ли нам легче? Не знаю. Ну, разве что — совсем немного. Минут десять мы молчали. Только курили и слушали стук колес. Каждый думал о своем. Но в то же время — думали мы об одном и том же. Это было понятно без слов.
— Знаешь, Андрюха, ты молодец... — голос Сергея окреп и стал таким, к которому я привык за наш последний год совместной службы. — Ты заставил меня хоть что-то правильное сделать. А то я уже совсем... Того...
— Я вижу... Мне ведь тоже нелегко...
— Да, нелегко...
Мы опять немного помолчали.
— А где ты водку достал? — Сергей спросил это с интересом. Или мне показалось?
— У проводницы... — ответил я и усмехнулся.
Сергей заметил.
— Что такое? — краешек его губ тоже приподнялся. Совсем чуть-чуть.
— Денег не хватило. Но я договорился, что оставшуюся часть она возьмет натурой. Вернее — «договорилась» она.
— Да? — Сергей уже улыбался по-настоящему.
— А что было делать? — я пожал плечами.
— Теперь уж действительно делать нечего. Придется отрабатывать...
Мы тихонько хохотнули в один голос.
— А она хоть хорошенькая? — щеки у Сергея порозовели и это меня радовало.
— Не знаю... Я не успел заметить... Хлопнула меня по заднице... Представляешь?
— Представляю. Но твоя задница это пережила?
— Пережила, — я кивнул.
Тут мы поглядели друг на друга как-то странно и словно очнулись. У обоих в глазах застыл один и тот же вопрос: «Что это с нами?».
Почему мы смеемся? Разве сейчас время для шуток?
Сергей потупился и я видел, что ему стыдно. Стыдно было и мне. Хотя стыд — не совсем то чувство, что мы испытывали. Скорее — неловкость.
Как же так? Улыбаться, после того, что произошло? Говорить о какой-то игривой и распутной проводнице, когда ты по собственной воле стал членом похоронной бригады?
Ведь багажный вагон не так уж и далеко...
— Знаешь, Андрюха, бери-ка ты бутылку и пошли в купе. Холодно тут... — прервал Сергей томительную паузу.
— Да, пойдем... — кивнул я в ответ, взял бутылку и мы поднялись.
* * *
Я открыл дверь в наше купе и уже собирался войти, когда Сергей, шедший следом, тронул меня за плечо.
— Андрюха...
Я повернулся к нему.
— Да, Сереж?
— А ты действительно хочешь пойти к ней?
До меня не сразу дошло, о ком он говорит. Потом я понял — о проводнице.
— Нет, Сереж. Если честно — совсем не хочу. Но я ведь пообещал...
— Раз так, то и не нужно никуда ходить, — мне показалось, что в голосе Сергея была ревность, — Я сейчас сам пойду и отдам ей деньги.
— Глупо все это получилось...
— Не бери в голову, — он посмотрел мне в глаза, — Иди, я сейчас вернусь...
Я отвернулся от него и вошел в наше пустое купе, а Сергей пошел дальше по коридору.
Первым делом я снял и повесил на место свою полумокрую шинель. Потом повернулся к окну и огляделся.
Верхний свет показался мне слишком ярким и я его выключил. Вместо него я зажег два ночника. Сразу стало уютнее. Купе теперь выглядело по-другому...
Мичмана все еще не было. Похоже, он не особо спешил вернуться к нам. Да и зачем? Я представил, в каком состоянии он вернется, когда решится на это. Поезд полон офицеров Флота, компанию он себе всегда найдет. Наше присутствие его явно тяготило. А до Москвы ведь еще так далеко...
Я подсел к столику. Поесть, может быть? Нет, не хочется... Ничего не хочется...
Вернулся Сережа. Так быстро?
— Ну что? — тихо спросил я.
— Ничего. Все нормально, — ответил он, закрыл дверь в купе и снял свою шинель.
Я понял, что тема исчерпана.
Сергей сел к столику с другой стороны. Он поглядел сначала на нашу бутылку с выпивкой, потом на меня.
— Разливай, Андрюха...
Я налил в стаканы немного водки и поставил бутылку на место.
Выпили молча.
— Не берет она меня совсем, — Сергей кивнул на бутылку.
Я тоже кивнул. Но дело было не в водке, конечно. Дело было в нас. Если так пойдет дальше, одной бутылкой мы не обойдемся...
Сергей откинулся назад и прислонился к стенке купе. Я же оперся на стол, положив на него локти.
Он смотрит в окно, за которым ничего не видно. А я смотрю на него...
Поезд стучит на стыках рельс, вагон покачивается и поскрипывает.
Сережа... Он такой красивый, в этой своей тельняшке... Но лицо, его лицо...
— Господи... Никто не знает, что это такое... Каково это... Никому этого не объяснишь... — неожиданно заговорил Сергей, — Вот он — живой, совсем рядом, говорит с тобой, смотрит на тебя... А потом... Потом он уже лежит на причале с простреленной головой... И повсюду его кровь... Даже у тебя на лице... Если бы ты видел его глаза, когда он стрелял... Если бы ты только их видел! Этого никогда не забудешь! Слышишь? Никогда!
— Я знаю, Сереж, все я знаю... — у меня щемит сердце — я ведь и сам был не так далеко, когда все это случилось.
— Да ни черта вы все не знаете! Ни черта... Ни черта... — Сергей зажмуривается и качает головой из стороны в сторону.
Я думал, что сейчас будет еще одна истерика, что Сергей опять даст волю своим чувствам, но никакой истерики не последовало.
Он приложился к бутылке, сделал большой глоток, вытер тыльной стороной ладони рот и шумно втянул воздух.
— Ты многое знаешь, Андрюха, многое... Ты ведь один из нас... И ты был ТАМ... ТОГДА... Был... Но — не всё. Нет, не всё ты знаешь... Даже ты. Никто не знает всей правды. Никто и не может ее знать, — он на секунду задумался, как будто принимал для себя какое-то важное решение, а потом твердо произнес, — Но её знаю я...
* * *
Как все это началось?
Очень просто...
В 199... году Славику исполнилось восемнадцать и в один прекрасный весенний день он обнаружил в почтовом ящике повестку о призыве на действительную воинскую службу.
Были проводы, друзья, песни и танцы... Была мама, вначале суетливая, желающая всем угодить и все успеть сделать «как надо», потом — заплаканная, когда наступило утро следующего дня и нужно было оставить родной дом и ехать к Райвоенкомату, на сбор. Мама оставляла его на несколько часов, Славик — на несколько лет... Ему тоже было грустно — из-за нее. Она будет тут совсем одна. Его будут кормить, поить, одевать и обувать все это время. А она все это время должна будет заботиться о себе сама. Сможет ли она? Все ли будет у нее хорошо? Кто поможет ей, если будет трудно?
Он не знал ответов на эти вопросы...
У Райвоенкомата он расцеловал ее и сел в автобус, как и другие ребята — будущие солдатики. Он долго махал ей из окна, пока она не скрылась из виду...
Потом он долго смотрел в окно — прощаясь с родным городом, с любимой Москвой.
Когда теперь он здесь окажется снова? И что готовит ему его близкое будущее? Что там будет?
Впереди предстояла долгая разлука со всеми и с тем, что он любил в своей жизни, чем он дорожил, о чем заботился... И ему было грустно... Впереди у него расстилался путь абсолютно неизвестный ему... И было немного боязно... Впереди его ждала дорога и этот автобус уносил его по этой дороге все дальше и дальше... Куда? Он понятия не имел...
Вначале — он попал в подмосковный город Железнодорожный, знаменитую «перевалочную базу» всех призывников. Медкомиссии, досмотр, еда сон... И опять по кругу. Здесь Славик пробыл целых три дня. Он и еще человек десять ребят, которых призвали вместе с ним из одного РВК. Три дня, конечно, многовато. Все шутили и говорили, что для них приготовили «что-нибудь особенное». Когда в их комнату отдыха на третий день, сразу после обеда, вошел подтянутый человек во флотской форме и двое матросов вместе с ним, все поняли, «чего они дождались»...
ВМФ.
Военно-Морской Флот.
Три года вместо двух.
Вот тебе и «на»...
Приплыли...
Они всей группой приехали на Ленинградский вокзал и погрузились в поезд «Москва-Никель». Немного оправившись от первого потрясения, ребята принялись утешать друг друга, говоря, что на Флоте ведь существует еще и Морская пехота, а там срок службы — как в Армии, два года.
Это нехитрое утешение сработало на удивление хорошо и настроение у всех вновь улучшилось.
Ехали долго. Двое суток. Зато — весело. Еды, еще домашней, было много. Ее свалили в «общаг» и каждый брал то, что хотел. Травили анекдоты, рассказывали истории, курили в тамбуре, смотрели в окна, на места, где раньше никогда не бывали. Словом — никто не скучал...
Сопровождающие — лейтенант Флота и двое матросов хранили глухое молчание как по поводу пункта назначения этого «маленького путешествия», так и по поводу ожидающей ребят судьбы вообще.
На третьи сутки, к обеду, «пункт назначения» разъяснился сам собой.
Город Североморск.
Он встретил ребят холодной, промозглой погодой, мелким дождем и свинцовым небом.
Вот так сразу, да — из лета в промозглую осень... Необычно...
Город был серый и скучный, он как будто бы спал. Кругом — масса моряков в черной форме. Неудивительно, ведь Североморск — столица Северного Флота.
Их разместили в отдельном одноэтажном здании — бараке. Временно. Здесь пришлось расстаться с гражданской одеждой и гражданской прической... Их вымыли, переодели в синие робы без гюйсов, сапоги, черные шинели и белые бескозырки без ленточек. Вот так, да, без ленточек — словно тарелка на голове. Смотрелись ребята забавно и чудно. Каждому выдали рюкзак с нехитрым содержимым — бушлат, портянки, фланки, тельняшки, гюйсы...
В Североморске Славик пробыл в общей сложности около месяца. Даже успел отправить два письма домой, маме.
Днем приходилось либо рубить на части огромные брикеты рыбы для камбуза (столовой части), либо разгружать машины с углем.
Медкомиссии следовали одна за другой. Приезжали «покупатели» из разных частей и забирали то одних, то других ребят.
Когда в часть заявлялись морпехи, все, затаив дыхание, молили Бога, чтобы они увезли с собой именно его.
Славик ни о чем Бога не молил. Наверное, потому морпехи не обратили на него особого внимания, хотя он и по стати, и по выправке, и по росту, и по физической развитости вполне для них подходил.
Но разве поймешь, что им нужно?
К концу месяца знакомых ребят в бараке почти не осталось. Старых разобрали, с новыми Славик просто не успевал знакомиться — они уезжали если не на первый день, то уж точно — на второй.
У Славика постепенно начало складываться впечатление, что он тут один находится дольше всех, что он «самый старый», но это, конечно, было не так — просто так казалось.
«Местные матросы» относились к Славику хорошо и даже — уважительно. Какую бы работу они ему не давали, он выполнял ее честно и упорно, даже когда было очень трудно.
«Этот парень вкалывает как лось, — как то сказал один из старших матросов, самый здоровый, про Славика, — Если кто его пальцем тронет — я тому ебало разобью...»
И Славика никто не «тронул». Ни разу.
В один из совершенно обычных, дождливых, холодных и серых дней, Славика вдруг неожиданно сняли с наряда и приказали идти в барак — собирать вещи. Значит, решил он, дождался...
Так оно и оказалось.
Дневальный передал ему, что он должен явиться с вещами и документами на КПП. И еще — пожелал удачи. Славик пожал ему руку на прощанье — он уже знал, что уходит отсюда насовсем.
За КПП стоял «газик», а около него — лейтенант, «летёха». В форме ВМФ, обычной. Три года? Три года...
Морская пехота многое потеряла...
«Летёха» был молодой и усатый.
«Матрос Шахов?» — спросил он Славика и шагнул к нему навстречу, протягивая руку.
«Так точно, товарищ лейтенант».
«Добро. Тогда прыгай в машину. Поедем служить!» — он улыбался.
Славик забросил свой рюкзак на заднее сидение и сел сам. В машине кроме них был еще один матрос — шофер. Славик поздоровался с ним за руку.
«Ну, вперед!» — скомандовал «летёха».
Матрос завел мотор и газик шустро побежал по раскисшей дороге.
По пути «летёха» рассказал Славику о месте его будущей службы. Это была небольшая береговая часть в пограничной зоне, рядом с городом Полярный — бывшей столицей Северного Флота. В части всего тридцать человек личного состава. Коллектив маленький, но дружный. Никакой «дедовщины» и «внеуставняка». Да, служить придется три года. Но за этот срок, если все будет хорошо, можно съездить в отпуск раз 5—6, то есть получалось — в полгода раз.
«Могло быть хуже, — сказал тогда Славик самому себе, — Ведь я мог попасть на подводную лодку... Или корабль».
Да, могло бы... Но не было... А уж он наслушался в Североморске про лодки и корабли такого...
Словом, можно считать — повезло... Как «спасенному» утопленнику... Не совсем утонувшему...
«Летёха» сказал, что «учебки» как таковой — не будет. КМБ (курс молодого бойца) он пройдет на месте, в части. Где-то через месяц — Присяга, выдача личного оружия... Ну и «всеобщее уважение»...
«Но месяц ты уже отслужил, имей в виду, — напомнил, смеясь, лейтенант, — Ведь пребывание в Североморске засчитывается в срок службы. Так что, осталось совсем чуть-чуть...»
Это последнее замечание немного расстроило Славика. Оно опять напомнило о злополучных трех годах, вместо двух...
От Североморска до Мурманска доехали быстро. За разговорами и шутками, которые отпускал то «летёха», то матрос-шофер, время пролетело незаметно.
Они проехали через весь город, над которым витал неуничтожимый «рыбный» запах (Мурманск — единственный из северных портов, незамерзающий круглый год) и приехали на огромный военный причал.
Здесь стояли на якоре огромные корабли — серые, номерные, с вращающимися локаторами, несколько подводных лодок — черных, огромных, тоже номерных, а так же катера, самых разных размеров и назначения.
Они подъехали к небольшому катеру (похожему на пограничный) и вышли из машины. Славик и лейтенант. Матрос-шофер — остался. Оказывается, он служил в Мурманске и был не из их части. Прощание с ним не заняло много времени.
Они вдвоем по трапу поднялись на борт катера. Лейтенант проводил Славика в кают-компанию, положил там свой чемодан и сказал, что поднимется на мостик, доложить капитану, что они прибыли и можно отправляться.
Славик спросил его, долго ли им плыть?
«Летёха» озорно усмехнулся:
— Запомни, матрос. Плавает — гавно в проруби. А моряки — ходят! Нет, нам не долго. За полчаса, я думаю, по такой спокойной воде — доберемся.
И он ушел.
Вскоре катер завел машину, они отшвартовались и тронулись в путь. Лейтенанта все не было. Славик не решился выходить на палубу без его разрешения, поэтому наблюдал за дорогой из окна-иллюминатора, которое было открыто.
Порт миновали быстро. Дальше — смотреть было не на что. Они шли широким фарватером, который с двух сторон обступали каменистые сопки с жалкими кусочками зелени. Серо-сизое небо здесь, в Мурманске, нависало даже еще ниже, чем в Североморске и казалось, что оно вот-вот упадет на воду из-за своей тяжести.
Вернулся лейтенант.
Дальше шли молча. Только катер урчал и тарахтел...
Лейтенант о чем-то задумался. Наверное о том, как хорошо было в отпуске и еще о том, что опять начинается служба... Для Славика эта служба действительно только начиналась...
Через какое-то время «летёха» тряхнул головой, словно прогоняя дурные мысли, и вновь стал разговорчивым.
Он сказал, что самого города Полярный Славик сегодня не увидит — их часть стоит чуть в стороне от него. И еще, что несмотря на позднее время, их обязательно накормят...
Вскоре они прибыли...
По левой стороне пролива сопка стала более ровной и Славик увидел на ней террасу, похожую на гигантскую ступеньку. Вот на этой «ступеньке» и располагалась их часть.
Катер сбавил ход и начал швартоваться к бетонному причалу, надо отметить — причалу довольно длинному. Лейтенант заметил, что здесь достаточно глубоко, а причал такой длинный — для того, чтобы могли швартоваться не только катера, но и подводные лодки. Он сказал, что фарватер углубляли здесь специально — с правой стороны он намного мельче...
Когда машина катера встала, они начали собираться.
На причале их никто не встречал.
«Не робей, — сказал лейтенант и подмигнул Славику, — Люди здесь водятся... Просто у каждого свое дело. Сейчас пойдем, доложимся дежурному».
Они попрощались с капитаном, который вышел на палубу проводить их и сошли на берег по перекинутому временному трапу.
Катер завел машину и двинулся в обратный путь. Славик не стал смотреть ему вслед...
Он повернулся и оглядел ЭТО МЕСТО...
Место, которому предстояло стать его домом надолго...
«Пошли, матрос Шахов, — сказал лейтенант, — Нас ждут великие дела».
И они пошли...
Впереди них, совсем недалеко, была команда — двухэтажное кирпичное здание, цоколь которого был выкрашен голубой краской. От него вверх по сопке уходила и терялась за склоном асфальтовая, старая дорога. Слева от команды были автомобильные боксы и еще один бокс без окон — скорее всего склад. Это было все. Это была ВСЯ ЧАСТЬ...
Славик тоскливо вздохнул — негусто...
Интересно, сколько же здесь живет народу? Командиров? Матросов?
«Не робей, Шахов, — сказал «летёха», заметив его настроение, — это на первый взгляд кажется, что тут пустыня. Потом тебе тут тесно станет, это ты уж мне поверь...
Славик поправил рюкзак на плече и кивнул лейтенанту... Они зашагали быстрее. Через минуту лейтенант уже докладывал дежурному мичману воинской части 954ХХ-Б о своем прибытии из отпуска и о прибытии пополнения — матроса Вячеслава Шахова...
Так все это началось...
В этой части, 954ХХ-Б, Славику впервые выдали черную ленточку к бескозырке с надписью золотом «Северный Флот», а так же погоны к шинели, бушлату, робе и знаки различия — маленькие черно-красные круглые штандарты. Так Славик из обыкновенного «ВМУ» — «Военно-Морское Уёбище» (как выражались «местные» в Североморске) — превратился в настоящего матроса, такого же, как и все остальные.
В этой маленькой части ему предстояло служить полных три года и здесь превратиться из обыкновенного «салаги» в настоящего мужчину. В этой части... Да мало ли что еще! Кто может знать это наверняка... И Славик не знал тоже...
Как лейтенант и обещал — их покормили. Довольно вкусно. Славик оставил свои вещи у дежурного мичмана, на пульте. Вахтенный проводил его на второй этаж, в кубрик, где давно уже были опущены черные экраны на окна и стоял откровенный храп (все-таки местное время было уже ближе к полуночи), показал на свободную коечку, уже заправленную.
«Занимай, — сказал вахтенный, — Если нужно в гальюн — иди, там, по коридору и направо. А так — спать. Все остальное — завтра. Подъем в 6 утра. Спокойной ночи».
Славик не хотел в туалет, поэтому разобрал коечку, разделся и лег. Но заснуть ему все никак не удавалось — слишком много новых впечатлений за один день. Наконец, ему это удалось...
* * *
Славик сидел в «красном уголке» у окна и смотрел на пролив. Он пытался написать письмо маме. На подоконнике перед ним лежал чистый лист и шариковая ручка. За окном сыпал мелкий противный дождь. Серое небо, свинцовые тучи... Каждый день, день за днем... Где же затерялось солнце?
Лето... Это называется — ЛЕТО... Смешно... За тот месяц, что он в общей сложности провел здесь, на Севере, он видел солнце не больше трех раз... На несколько минут... Что же будет зимой?
Ему очень не хватало ночи из-за этого гребучего, постоянного, полярного дня — ему не хватало ее тьмы, ее загадки, ее особого настроения... Первое время он даже плохо спал именно из-за этого, несмотря на изнуряющую работу и огромную усталость... Несмотря на то, что окна «на ночь» закрывали непрозрачными, черными экранами... Все равно он чувствовал, что за окном — светло... Даже через экраны...
Ему очень не хватало звезд, их вида, их сияния, их чарующего блеска... Он скучал по ним, точно так же, как скучал по маме, по своему городу, по своей прошлой жизни, хотя прекрасно понимал — прошлая жизнь уже не будет прежней, все уже изменилось,
посвящается...
Так счастья не ждут,
Так ждут — конца:
Солдатский салют
И в грудь — свинца.
Квадрата письма:
Чернил и чар!
Для смертного сна
Никто не стар!
Марина Цветаева.
ПРОЛОГ
Мурманск провожал нас холодным дождем.
Настолько холодным, что мне казалось, будто среди колких капель воды уже попадаются первые, полурастаявшие льдинки.
Мы приехали на вокзал поздней ночью. Зеленый флотский УАЗик доставил нас прямо к поезду, на перрон.
Нас было пятеро. Двое матросов — Сергей Трошин и я, мичман Торчин — наш командир и старшина второй статьи Владимир Трофимов, шофер.
Кто же был пятым?
Пятым... В этом то все и дело...
В отличие от нас, он не кутался в воротник черной флотской шинели, проклиная вечную непогоду и холод Мурманска.
Он не придерживал бескозырку рукой, чтобы она не улетела, подхваченная ветром, который продувал нас насквозь, как только мы покинули салон теплого УАЗика.
Он не дышал то и дело на покрасневшие, озябшие руки, стараясь их хоть немного согреть.
Наш «пятый» тихо лежал в двухметровом цинковом ящике, обшитом сверху не струганными сосновыми досками. И его уже ничего не волновало. Ровным счетом ничего...
«ГРУЗ 200». Это и был наш «пятый»...
А мы четверо были его «сопровождающими»...
Вот оно, самое отвратительное на Флоте задание, которое только могли поручить. Хуже, чем сотня нарядов вне очереди. Хуже, чем тысяча ночных вахт и караулов.
Но мы вызвались сами...
Мы везли мертвое тело одного из тех, с кем еще недавно вместе служили, в Москву.
«Сопровождающий» — нейтральное, почти светское слово. Звучит не страшно...
ПОХОРОННАЯ БРИГАДА — это звучит куда хуже. Зато — правдивее...
Еще неделю назад никто из нас не мог даже предположить, что такое может вообще случиться. Нас всех, всю нашу маленькую часть, надолго вышибли из колеи происшедшие на наших глазах события.
Так или иначе — все мы были их участниками.
С той лишь разницей, что мы — остались живы и невредимы, а вот двое людей — погибли.
И смерть их была быстрой и страшной...
Мы совершенно были к этому не готовы.
Все происшедшее казалось нам полным абсурдом, бредом, чьей-то ужасной, глупой, злой шуткой...
Мы не ожидали. Мы даже не допускали мысли, что такое в принципе может случиться...
Не только мы — сопливые мальчишки-матросы, которым и по двадцать-то еще не исполнилось. Но и наши командиры, наши офицеры, люди, умудренные жизненным опытом — они тоже оказались не готовы, они так же как и мы оказались застигнутыми врасплох.
Одно дело — слышать о смерти, знать о ней. Совсем другое дело — оказаться с ней лицом к лицу, почувствовать ее ледяное дыхание, ее сумасшедшую безжалостность, ее доходящую до безумия простоту и непоправимость.
Мы все глубоко переживали случившееся. Каждый по своему. Равнодушных среди нас не было, да и быть не могло.
Так вышло, что мы потеряли одновременно и своего лучшего друга, и своего злейшего врага. Но только ли их?
Нет, мы потеряли нечто большее... Но об этом не расскажешь вот так, сразу...
Когда мы с Сергеем открыли задние двери УАЗика, чтобы перенести «цинк» в багажный вагон, грубый деревянный ящик, со странным и страшным содержимым внутри, равнодушно взирал на нас из темного салона.
Я никак не мог заставить себя думать о нем, как о «вещи». Мне никак это не удавалось. Порой, пока мы еще ехали в Мурманск, я бросал на его крышку осторожные, быстрые взгляды и у меня по спине и рукам пробегали мурашки. Сергей вообще всю дорогу глядел только на него, словно зачарованный.
Сергей... Сережа Трошин... Мой друг...
Он пострадал в этой истории больше всех нас вместе взятых. И уж если нам было нелегко — можете себе представить, каково было ему!
Почему?
Он ведь потерял не просто друга. Он потерял САМОГО ДОРОГОГО ЧЕЛОВЕКА НА ЗЕМЛЕ...
Он лишился не врага. От него ускользнул сам сатана, настоящий демон в человеческом обличии, растоптавший в один миг самое святое и самое дорогое, что у Сергея было.
Я знаю, что Сергей отдал бы все, лишь бы иметь возможность отомстить своему обидчику.
И это еще слабо сказано!
Он вывернул бы его наизнанку, порезал на кусочки, заставил бы умирать долго и мучительно.
Он хотел бы быть его палачом...
Но отомстить мертвому — невозможно...
Мне кажется, именно об этом Сергей думал, когда вперил свой взгляд в деревянный ящик, который мы провожали в последний путь.
Хотя, может быть, я и ошибаюсь. Может быть, он думал о чем-то еще...
Голос мичмана вывел нас обоих из оцепенения.
— Давайте, ребята... Понесли...
Сергей подхватил один край «цинка» и выдвинул его наружу из УАЗика. Я подхватил другой.
Когда мы вдвоем несли его по перрону в багажный вагон — дождь пошел сильнее, а ветер — стих.
Мичман не торопил нас — он знал, как тяжела была наша ноша. Во всех смыслах.
Я шел сзади и видел, как струи воды разбиваются о грубые, сосновые доски «цинка», как они проникают в неплотные швы, где поблескивал серый металл. Дождь словно бы омывал гроб со всех сторон...
Я видел, что черная шинель Сергея уже порядком намокла и странно блестела в свете вокзальных фонарей. Крупные капли скатывались с его бескозырки и падали вниз, ему на спину. Черные ленточки с золотыми якорями покачивались из стороны в сторону при каждом его шаге. Как в замедленном кино...
Наваждение...
Ущипнуть бы сейчас себя за ухо и проснуться...
Только это, увы, не сон...
Начальник поезда уже ждал нас у багажного вагона, двери которого были открыты. Внутри вагона темно. Дверной проем — словно вход в пустую пещеру, — вместилище гулкого эха, древний склеп, молча и терпеливо ожидающий своего нового «обитателя». Огромный квадратный рот, отверзнутый в беззвучном крике...
В руках у начальника поезда блеснул фонарик. Наш мичман протянул ему какие-то бумаги. Начальник поезда молча кивнул и, махнув нам рукой, первым вошел в багажный вагон. Свет от фонарика заметался по полкам и стеллажам...
Погрузка не заняла у нас много времени...
Начальник поезда остался закрывать и пломбировать двери вагона, а мы вернулись к своему УАЗику.
Мичман давал Володе Трофимову, нашему шоферу, последние наставления — он должен был вернуться в часть без нас. Мы же с Сергеем подхватили свои рюкзаки, захлопнули задние двери теперь уже пустого салона и тоже подошли прощаться.
Володя молча пожал Сергею руку и когда тот отошел в сторону — бросил мне короткий многозначительный взгляд.
«Присматривай там за ним» — прошептал он одними губами и его слова растворились в шуме холодного, северного дождя.
«Да, конечно» — кивнул я и тоже пожал Володе руку.
УАЗик выпустил облачко белого дыма и уехал, а мы втроем двинулись к своему вагону.
Мичман шагал первым, Сергей и я — за ним.
Мы никуда не спешили, словно не замечая дождя и непогоды. Нам уже даже не было холодно.
Сергей молча шел рядом со мной и лицо у него было каменным и бледным. Ни кровинки...
Его сапоги отбивали шаг по мокрому асфальту перрона как-то особенно громко и четко, а из под тяжелых подошв во все стороны разлетались ослепительные водяные брызги.
* * *
Черная полоса, белая...
Черная, белая...
Черная...
Белая...
Это я считаю полоски на тельняшке Сергея. Он лежит на верхней полке нашего купе, спиной ко мне. Он делает вид, что спит. Я делаю вид, что ему верю. И считаю полоски на нем. Сверху — вниз, снизу — вверх... И опять по новой...
Поезд гремит на стыках часто-часто. Разогнался...
С каждой минутой мы все ближе к Москве....
Тридцать шесть часов пути. Всего лишь...
Я измаялся. Заснуть мне так и не удалось — спать совершенно не хочется. Впереди целая ночь — что я буду делать? Может, пойти найти нашего пьяного мичмана и присоединиться к нему?
Нет уж...
Я гляжу на три черные шинели, что аккуратно висят здесь же, рядом с моей полкой. Гляжу на круглые штандартики, пришитые к рукавам, гляжу на погоны. На бескозырки, на ленточки, с золотыми якорями, на офицерскую фуражку мичмана...
Черное, все черное... Как и мои мысли... Как и все вокруг нас...
ПОХОРОННАЯ БРИГАДА...
Нет, так нельзя!
Решаю выйти в тамбур покурить, хотя курить не очень хочется. Но лежать в купе и считать полоски на тельняшке Сергея становится просто невыносимо!
В тамбуре, наверное, холодно. Снимаю свою шинель и набрасываю на плечи. Она — влажная. Неприятно...
Осторожно выхожу в коридор и потихоньку прикрываю за собой дверь. Сергей даже не шелохнулся на своей полке. Может и вправду уснул?
В тамбуре действительно холодно и пахнет отвратительно. Закуриваю «беломорину». Едкий дым сначала обжигает горло. Потом это проходит.
Я подхожу к двери, ведущей наружу, на улицу и смотрю в окно.
Темно. Совсем темно. Ни огонька... Только столбы мелькают, совсем рядом. Выбеленные дождями, как кости...
Везде, везде теперь мне чудятся символы смерти...
За моей спиной неожиданно хлопает дверь тамбура. Я оборачиваюсь.
Сергей...
Значит, все-таки, я не ошибся — он не спал.
Он подходит ко мне, глядит прямо в глаза. Он так крепко держит меня своим взглядом, что я не могу отвернуться, даже моргнуть не могу.
— Андрюш, дай закурить... — его голос хриплый и низкий, словно простуженный.
За эти последние дни я уже забыл, как звучит его голос на самом деле...
Я молча лезу в карман шинели и протягиваю ему пачку. Он вытряхивает оттуда папиросу и прикуривает ее от моей. Когда он это делает, его сильные, теплые пальцы сжимают мою ладонь немного сильнее, чем следовало бы.
И тогда я чувствую дрожь... Я чувствую, как его рука дрожит... И я знаю, что всеми силами он хочет сейчас скрыть это.
— Тебе плохо?
Это спросил я и сам себе удивился. Я не хотел ничего спрашивать. Тем более — это.
Глупый и банальный вопрос...
Сергей ничего не ответил. Он просто кивнул головой и сполз по стенке, усаживаясь на корточки прямо напротив меня. Я поступил так же.
Теперь уже я сам хочу заглянуть ему в глаза, но он опускает голову и мне это не удается.
Сергей набирает полные легкие дыма, глубоко затягиваясь папиросой, и выдыхает огромное мутное облако прямо мне в лицо. Я зажмуриваюсь — глаза щиплет.
— Извини... — слышу я опять его голос.
— Фигня, не обращай внимания...
— Да, мне плохо... — голос Сергея дрогнул, — Еще немного — и я свихнусь... Нет сил больше терпеть все это...
Я протягиваю руку и глажу его по колючей голове, по затылку. Делаю так, потому что просто не могу этого не делать. Я знаю, что он все поймет правильно и не осудит меня.
— Нельзя, Сереж... Ты же знаешь...
Он смотрит на меня. Это взгляд затравленного зверя. Мне больно от его взгляда...
— Ничего я не знаю! — почти крик.
И тут его «прорвало»...
Он падает на колени и тыкается головой мне в грудь. Сигарета выскальзывает из его пальцев и летит на грязный пол...
Он долго и страшно рыдает, а я держу его. Держу обеими руками, как маленького, обнимая за плечи. Мне кажется, что если я не буду так крепко держать его — он просто разорвется от горя.
Сколько мы так сидели — я не знаю. Долго. Понемногу он успокаивается. Я поднимаю его голову, вытираю ладонями лицо. Он старается отвести взгляд. Ему неловко за свою слабость.
Слабость?
Я подкуриваю папиросу и вставляю ему в губы.
— Покури, Сереж...
— Спасибо...
Он кивает и вновь садится на корточки, прислонившись спиной к стене. Он смотрит в глубину тамбура. Там клубится дым от наших папирос.
— Я никак не могу забыть об этом ужасном ящике, что мы везем с собой! Он постоянно у меня перед глазами! — эти слова он шепчет, но мне кажется, что кричит, — Если бы я мог забыть о нем! Если бы его не было! Но ведь ничего уже не поправишь... Ничего... Почему жизнь такое дерьмо? Почему всегда все против нас? Почему я должен везти этот чертов ящик, эту смерть? Я ведь обычный парень, такой же как и ты... За что это все нам? За что? За что?!
Мне нечего ему ответить. Если бы я знал...
Вокруг нас — мгла, сумрак какой-то. Мы все еще здесь, в холодном, вонючем, прокуренном тамбуре поезда, спешащего в Москву. Мы оба тонем в сизом, едком табачном дыму. Мы словно заблудились в тумане. И некому нас вывести...
Я закрываю глаза...
Странное состояние раздвоенности. Когда кажется, что ты — уже не совсем ты. А нечто неизмеримо большее, незнакомое, далекое... От этого становится страшно. Все чувства обнажены... Эту боль трудно описать. И безвыходность окружающего только умножает ее...
— Как хорошо, что ты поехал со мной, — я чувствую, как тяжелая рука Сергея ложится на мое плечо и это прикосновение вновь выдергивает меня из липкого сиропа безумия.
Я пытаюсь улыбнуться ему. Улыбка, наверное, выходит жалкой.
— Хочешь, я достану водки? — вдруг приходит мне в голову мысль.
— Зачем? Будем как мичман, напиваться до бесчувственности?
— Нет, не для этого...
— Тогда для чего?
— Помянем...
Окончание фразы застревает у меня в горле. Я не могу этого выговорить. Стараюсь и не могу...
Тут взгляд Сергея проясняется. Из туманного и отрешенного он превращается в острый и жесткий.
— Прости меня! — это было сказано уже твердым голосом, — Конечно, мы должны помянуть Славика... Как же это я сам не... А где же мы достанем водку?
— Я найду. Подождешь здесь?
— Да. Но если хочешь — пойду с тобой.
— Нет. Не нужно. Я сам. Я быстро...
— Ладно.
Я поднимаюсь и иду к двери в вагон. Прежде чем открыть ее, я оборачиваюсь на Сергея. Он стоит у стены и глядит в окно. В ту самую черную пустоту, куда смотрел перед этим я. У меня возникает чувство «дежа вю»... Будто бы Сергей сейчас — это я сам...
Так странно все это...
Но как только я шагнул из тяжелого сумрака тамбура в теплый и светлый коридор вагона — это чувство сразу же исчезло.
Денег у меня в карманах было не так уж много. Но на бутылку должно было хватить. А где достать водку в ночном поезде — всем известно.
Я подошел к купе проводницы, тихонько постучал и дернул дверь.
Она сидела за столом и что-то писала...
Маленькие, озорные глазки. Удивленно приподнятая бровь. На тонких губах — улыбка.
— Тебе чего?
Голос молодой и задорный, как и она сама.
— Мне бы водки достать. Мы тут с другом...
Ее улыбка становится шире.
— И только-то? А деньги есть?
Я протягиваю ей ладонь, на которой лежат три мятых бумажки и мелочь.
— Не густо, морячок! — она явно заигрывает со мной, без стеснения, — И это все, что ты можешь мне предложить?
Я смущаюсь. Впрочем, совсем немного.
— Мне бы водки... Очень надо...
— А мне бы — мужика... Тоже очень надо... — она прыснула смехом.
Я смущаюсь больше. Или только делаю вид, что смущаюсь? Я не знаю...
— Короче, — она встает, — Если придешь потом ко мне, когда все улягутся — дам водки. А деньги свои — спрячь. Так что? Придешь или нет?
— Приду, ладно, — я ничуть не удивлен такому обороту событий. Такое уже бывало со мной в поездах. И не раз.
— Смотри! — она в шутку грозит мне пальцем и достает из под сидения бутылку «Русской». — Вот, держи. И не забудь, что обещал! Друга тоже можешь привести...
Я беру из ее рук водку и поворачиваюсь к открытой двери, собираясь уйти.
Она легонько шлепает меня ладонью по заднице и опять хохочет.
— Смотри не перепей! Морячок!
Я краснею и вываливаюсь в коридор, сжимая заветную бутылку обеими руками, как знамя.
«Ну и блядь!» — проносится в моей голове мысль и я спешу назад в тамбур, к Сергею.
Он все так же стоит у двери и смотрит в окно.
— Достал?
— Да. Вот...
Я протягиваю ему водку.
— Нет, — он мотает головой, — Открывай ты...
Я срываю с горлышка алюминиевую пробку. Теперь Сергей осторожно берет бутылку у меня из рук. Он смотрит в пол.
— Давай выпьем с тобой, Андрюха... Давай помянем нашего товарища...
— За Славика...
— За Славика... — голос Сергея дрогнул и он приложился к бутылке первым.
Потом я.
Закусывать было нечем.
Водку я поставил в самый угол тамбура, чтобы случайно не опрокинуть.
Мы опять сели на корточки, друг напротив друга. Закурили.
Стало ли нам легче? Не знаю. Ну, разве что — совсем немного. Минут десять мы молчали. Только курили и слушали стук колес. Каждый думал о своем. Но в то же время — думали мы об одном и том же. Это было понятно без слов.
— Знаешь, Андрюха, ты молодец... — голос Сергея окреп и стал таким, к которому я привык за наш последний год совместной службы. — Ты заставил меня хоть что-то правильное сделать. А то я уже совсем... Того...
— Я вижу... Мне ведь тоже нелегко...
— Да, нелегко...
Мы опять немного помолчали.
— А где ты водку достал? — Сергей спросил это с интересом. Или мне показалось?
— У проводницы... — ответил я и усмехнулся.
Сергей заметил.
— Что такое? — краешек его губ тоже приподнялся. Совсем чуть-чуть.
— Денег не хватило. Но я договорился, что оставшуюся часть она возьмет натурой. Вернее — «договорилась» она.
— Да? — Сергей уже улыбался по-настоящему.
— А что было делать? — я пожал плечами.
— Теперь уж действительно делать нечего. Придется отрабатывать...
Мы тихонько хохотнули в один голос.
— А она хоть хорошенькая? — щеки у Сергея порозовели и это меня радовало.
— Не знаю... Я не успел заметить... Хлопнула меня по заднице... Представляешь?
— Представляю. Но твоя задница это пережила?
— Пережила, — я кивнул.
Тут мы поглядели друг на друга как-то странно и словно очнулись. У обоих в глазах застыл один и тот же вопрос: «Что это с нами?».
Почему мы смеемся? Разве сейчас время для шуток?
Сергей потупился и я видел, что ему стыдно. Стыдно было и мне. Хотя стыд — не совсем то чувство, что мы испытывали. Скорее — неловкость.
Как же так? Улыбаться, после того, что произошло? Говорить о какой-то игривой и распутной проводнице, когда ты по собственной воле стал членом похоронной бригады?
Ведь багажный вагон не так уж и далеко...
— Знаешь, Андрюха, бери-ка ты бутылку и пошли в купе. Холодно тут... — прервал Сергей томительную паузу.
— Да, пойдем... — кивнул я в ответ, взял бутылку и мы поднялись.
* * *
Я открыл дверь в наше купе и уже собирался войти, когда Сергей, шедший следом, тронул меня за плечо.
— Андрюха...
Я повернулся к нему.
— Да, Сереж?
— А ты действительно хочешь пойти к ней?
До меня не сразу дошло, о ком он говорит. Потом я понял — о проводнице.
— Нет, Сереж. Если честно — совсем не хочу. Но я ведь пообещал...
— Раз так, то и не нужно никуда ходить, — мне показалось, что в голосе Сергея была ревность, — Я сейчас сам пойду и отдам ей деньги.
— Глупо все это получилось...
— Не бери в голову, — он посмотрел мне в глаза, — Иди, я сейчас вернусь...
Я отвернулся от него и вошел в наше пустое купе, а Сергей пошел дальше по коридору.
Первым делом я снял и повесил на место свою полумокрую шинель. Потом повернулся к окну и огляделся.
Верхний свет показался мне слишком ярким и я его выключил. Вместо него я зажег два ночника. Сразу стало уютнее. Купе теперь выглядело по-другому...
Мичмана все еще не было. Похоже, он не особо спешил вернуться к нам. Да и зачем? Я представил, в каком состоянии он вернется, когда решится на это. Поезд полон офицеров Флота, компанию он себе всегда найдет. Наше присутствие его явно тяготило. А до Москвы ведь еще так далеко...
Я подсел к столику. Поесть, может быть? Нет, не хочется... Ничего не хочется...
Вернулся Сережа. Так быстро?
— Ну что? — тихо спросил я.
— Ничего. Все нормально, — ответил он, закрыл дверь в купе и снял свою шинель.
Я понял, что тема исчерпана.
Сергей сел к столику с другой стороны. Он поглядел сначала на нашу бутылку с выпивкой, потом на меня.
— Разливай, Андрюха...
Я налил в стаканы немного водки и поставил бутылку на место.
Выпили молча.
— Не берет она меня совсем, — Сергей кивнул на бутылку.
Я тоже кивнул. Но дело было не в водке, конечно. Дело было в нас. Если так пойдет дальше, одной бутылкой мы не обойдемся...
Сергей откинулся назад и прислонился к стенке купе. Я же оперся на стол, положив на него локти.
Он смотрит в окно, за которым ничего не видно. А я смотрю на него...
Поезд стучит на стыках рельс, вагон покачивается и поскрипывает.
Сережа... Он такой красивый, в этой своей тельняшке... Но лицо, его лицо...
— Господи... Никто не знает, что это такое... Каково это... Никому этого не объяснишь... — неожиданно заговорил Сергей, — Вот он — живой, совсем рядом, говорит с тобой, смотрит на тебя... А потом... Потом он уже лежит на причале с простреленной головой... И повсюду его кровь... Даже у тебя на лице... Если бы ты видел его глаза, когда он стрелял... Если бы ты только их видел! Этого никогда не забудешь! Слышишь? Никогда!
— Я знаю, Сереж, все я знаю... — у меня щемит сердце — я ведь и сам был не так далеко, когда все это случилось.
— Да ни черта вы все не знаете! Ни черта... Ни черта... — Сергей зажмуривается и качает головой из стороны в сторону.
Я думал, что сейчас будет еще одна истерика, что Сергей опять даст волю своим чувствам, но никакой истерики не последовало.
Он приложился к бутылке, сделал большой глоток, вытер тыльной стороной ладони рот и шумно втянул воздух.
— Ты многое знаешь, Андрюха, многое... Ты ведь один из нас... И ты был ТАМ... ТОГДА... Был... Но — не всё. Нет, не всё ты знаешь... Даже ты. Никто не знает всей правды. Никто и не может ее знать, — он на секунду задумался, как будто принимал для себя какое-то важное решение, а потом твердо произнес, — Но её знаю я...
* * *
Как все это началось?
Очень просто...
В 199... году Славику исполнилось восемнадцать и в один прекрасный весенний день он обнаружил в почтовом ящике повестку о призыве на действительную воинскую службу.
Были проводы, друзья, песни и танцы... Была мама, вначале суетливая, желающая всем угодить и все успеть сделать «как надо», потом — заплаканная, когда наступило утро следующего дня и нужно было оставить родной дом и ехать к Райвоенкомату, на сбор. Мама оставляла его на несколько часов, Славик — на несколько лет... Ему тоже было грустно — из-за нее. Она будет тут совсем одна. Его будут кормить, поить, одевать и обувать все это время. А она все это время должна будет заботиться о себе сама. Сможет ли она? Все ли будет у нее хорошо? Кто поможет ей, если будет трудно?
Он не знал ответов на эти вопросы...
У Райвоенкомата он расцеловал ее и сел в автобус, как и другие ребята — будущие солдатики. Он долго махал ей из окна, пока она не скрылась из виду...
Потом он долго смотрел в окно — прощаясь с родным городом, с любимой Москвой.
Когда теперь он здесь окажется снова? И что готовит ему его близкое будущее? Что там будет?
Впереди предстояла долгая разлука со всеми и с тем, что он любил в своей жизни, чем он дорожил, о чем заботился... И ему было грустно... Впереди у него расстилался путь абсолютно неизвестный ему... И было немного боязно... Впереди его ждала дорога и этот автобус уносил его по этой дороге все дальше и дальше... Куда? Он понятия не имел...
Вначале — он попал в подмосковный город Железнодорожный, знаменитую «перевалочную базу» всех призывников. Медкомиссии, досмотр, еда сон... И опять по кругу. Здесь Славик пробыл целых три дня. Он и еще человек десять ребят, которых призвали вместе с ним из одного РВК. Три дня, конечно, многовато. Все шутили и говорили, что для них приготовили «что-нибудь особенное». Когда в их комнату отдыха на третий день, сразу после обеда, вошел подтянутый человек во флотской форме и двое матросов вместе с ним, все поняли, «чего они дождались»...
ВМФ.
Военно-Морской Флот.
Три года вместо двух.
Вот тебе и «на»...
Приплыли...
Они всей группой приехали на Ленинградский вокзал и погрузились в поезд «Москва-Никель». Немного оправившись от первого потрясения, ребята принялись утешать друг друга, говоря, что на Флоте ведь существует еще и Морская пехота, а там срок службы — как в Армии, два года.
Это нехитрое утешение сработало на удивление хорошо и настроение у всех вновь улучшилось.
Ехали долго. Двое суток. Зато — весело. Еды, еще домашней, было много. Ее свалили в «общаг» и каждый брал то, что хотел. Травили анекдоты, рассказывали истории, курили в тамбуре, смотрели в окна, на места, где раньше никогда не бывали. Словом — никто не скучал...
Сопровождающие — лейтенант Флота и двое матросов хранили глухое молчание как по поводу пункта назначения этого «маленького путешествия», так и по поводу ожидающей ребят судьбы вообще.
На третьи сутки, к обеду, «пункт назначения» разъяснился сам собой.
Город Североморск.
Он встретил ребят холодной, промозглой погодой, мелким дождем и свинцовым небом.
Вот так сразу, да — из лета в промозглую осень... Необычно...
Город был серый и скучный, он как будто бы спал. Кругом — масса моряков в черной форме. Неудивительно, ведь Североморск — столица Северного Флота.
Их разместили в отдельном одноэтажном здании — бараке. Временно. Здесь пришлось расстаться с гражданской одеждой и гражданской прической... Их вымыли, переодели в синие робы без гюйсов, сапоги, черные шинели и белые бескозырки без ленточек. Вот так, да, без ленточек — словно тарелка на голове. Смотрелись ребята забавно и чудно. Каждому выдали рюкзак с нехитрым содержимым — бушлат, портянки, фланки, тельняшки, гюйсы...
В Североморске Славик пробыл в общей сложности около месяца. Даже успел отправить два письма домой, маме.
Днем приходилось либо рубить на части огромные брикеты рыбы для камбуза (столовой части), либо разгружать машины с углем.
Медкомиссии следовали одна за другой. Приезжали «покупатели» из разных частей и забирали то одних, то других ребят.
Когда в часть заявлялись морпехи, все, затаив дыхание, молили Бога, чтобы они увезли с собой именно его.
Славик ни о чем Бога не молил. Наверное, потому морпехи не обратили на него особого внимания, хотя он и по стати, и по выправке, и по росту, и по физической развитости вполне для них подходил.
Но разве поймешь, что им нужно?
К концу месяца знакомых ребят в бараке почти не осталось. Старых разобрали, с новыми Славик просто не успевал знакомиться — они уезжали если не на первый день, то уж точно — на второй.
У Славика постепенно начало складываться впечатление, что он тут один находится дольше всех, что он «самый старый», но это, конечно, было не так — просто так казалось.
«Местные матросы» относились к Славику хорошо и даже — уважительно. Какую бы работу они ему не давали, он выполнял ее честно и упорно, даже когда было очень трудно.
«Этот парень вкалывает как лось, — как то сказал один из старших матросов, самый здоровый, про Славика, — Если кто его пальцем тронет — я тому ебало разобью...»
И Славика никто не «тронул». Ни разу.
В один из совершенно обычных, дождливых, холодных и серых дней, Славика вдруг неожиданно сняли с наряда и приказали идти в барак — собирать вещи. Значит, решил он, дождался...
Так оно и оказалось.
Дневальный передал ему, что он должен явиться с вещами и документами на КПП. И еще — пожелал удачи. Славик пожал ему руку на прощанье — он уже знал, что уходит отсюда насовсем.
За КПП стоял «газик», а около него — лейтенант, «летёха». В форме ВМФ, обычной. Три года? Три года...
Морская пехота многое потеряла...
«Летёха» был молодой и усатый.
«Матрос Шахов?» — спросил он Славика и шагнул к нему навстречу, протягивая руку.
«Так точно, товарищ лейтенант».
«Добро. Тогда прыгай в машину. Поедем служить!» — он улыбался.
Славик забросил свой рюкзак на заднее сидение и сел сам. В машине кроме них был еще один матрос — шофер. Славик поздоровался с ним за руку.
«Ну, вперед!» — скомандовал «летёха».
Матрос завел мотор и газик шустро побежал по раскисшей дороге.
По пути «летёха» рассказал Славику о месте его будущей службы. Это была небольшая береговая часть в пограничной зоне, рядом с городом Полярный — бывшей столицей Северного Флота. В части всего тридцать человек личного состава. Коллектив маленький, но дружный. Никакой «дедовщины» и «внеуставняка». Да, служить придется три года. Но за этот срок, если все будет хорошо, можно съездить в отпуск раз 5—6, то есть получалось — в полгода раз.
«Могло быть хуже, — сказал тогда Славик самому себе, — Ведь я мог попасть на подводную лодку... Или корабль».
Да, могло бы... Но не было... А уж он наслушался в Североморске про лодки и корабли такого...
Словом, можно считать — повезло... Как «спасенному» утопленнику... Не совсем утонувшему...
«Летёха» сказал, что «учебки» как таковой — не будет. КМБ (курс молодого бойца) он пройдет на месте, в части. Где-то через месяц — Присяга, выдача личного оружия... Ну и «всеобщее уважение»...
«Но месяц ты уже отслужил, имей в виду, — напомнил, смеясь, лейтенант, — Ведь пребывание в Североморске засчитывается в срок службы. Так что, осталось совсем чуть-чуть...»
Это последнее замечание немного расстроило Славика. Оно опять напомнило о злополучных трех годах, вместо двух...
От Североморска до Мурманска доехали быстро. За разговорами и шутками, которые отпускал то «летёха», то матрос-шофер, время пролетело незаметно.
Они проехали через весь город, над которым витал неуничтожимый «рыбный» запах (Мурманск — единственный из северных портов, незамерзающий круглый год) и приехали на огромный военный причал.
Здесь стояли на якоре огромные корабли — серые, номерные, с вращающимися локаторами, несколько подводных лодок — черных, огромных, тоже номерных, а так же катера, самых разных размеров и назначения.
Они подъехали к небольшому катеру (похожему на пограничный) и вышли из машины. Славик и лейтенант. Матрос-шофер — остался. Оказывается, он служил в Мурманске и был не из их части. Прощание с ним не заняло много времени.
Они вдвоем по трапу поднялись на борт катера. Лейтенант проводил Славика в кают-компанию, положил там свой чемодан и сказал, что поднимется на мостик, доложить капитану, что они прибыли и можно отправляться.
Славик спросил его, долго ли им плыть?
«Летёха» озорно усмехнулся:
— Запомни, матрос. Плавает — гавно в проруби. А моряки — ходят! Нет, нам не долго. За полчаса, я думаю, по такой спокойной воде — доберемся.
И он ушел.
Вскоре катер завел машину, они отшвартовались и тронулись в путь. Лейтенанта все не было. Славик не решился выходить на палубу без его разрешения, поэтому наблюдал за дорогой из окна-иллюминатора, которое было открыто.
Порт миновали быстро. Дальше — смотреть было не на что. Они шли широким фарватером, который с двух сторон обступали каменистые сопки с жалкими кусочками зелени. Серо-сизое небо здесь, в Мурманске, нависало даже еще ниже, чем в Североморске и казалось, что оно вот-вот упадет на воду из-за своей тяжести.
Вернулся лейтенант.
Дальше шли молча. Только катер урчал и тарахтел...
Лейтенант о чем-то задумался. Наверное о том, как хорошо было в отпуске и еще о том, что опять начинается служба... Для Славика эта служба действительно только начиналась...
Через какое-то время «летёха» тряхнул головой, словно прогоняя дурные мысли, и вновь стал разговорчивым.
Он сказал, что самого города Полярный Славик сегодня не увидит — их часть стоит чуть в стороне от него. И еще, что несмотря на позднее время, их обязательно накормят...
Вскоре они прибыли...
По левой стороне пролива сопка стала более ровной и Славик увидел на ней террасу, похожую на гигантскую ступеньку. Вот на этой «ступеньке» и располагалась их часть.
Катер сбавил ход и начал швартоваться к бетонному причалу, надо отметить — причалу довольно длинному. Лейтенант заметил, что здесь достаточно глубоко, а причал такой длинный — для того, чтобы могли швартоваться не только катера, но и подводные лодки. Он сказал, что фарватер углубляли здесь специально — с правой стороны он намного мельче...
Когда машина катера встала, они начали собираться.
На причале их никто не встречал.
«Не робей, — сказал лейтенант и подмигнул Славику, — Люди здесь водятся... Просто у каждого свое дело. Сейчас пойдем, доложимся дежурному».
Они попрощались с капитаном, который вышел на палубу проводить их и сошли на берег по перекинутому временному трапу.
Катер завел машину и двинулся в обратный путь. Славик не стал смотреть ему вслед...
Он повернулся и оглядел ЭТО МЕСТО...
Место, которому предстояло стать его домом надолго...
«Пошли, матрос Шахов, — сказал лейтенант, — Нас ждут великие дела».
И они пошли...
Впереди них, совсем недалеко, была команда — двухэтажное кирпичное здание, цоколь которого был выкрашен голубой краской. От него вверх по сопке уходила и терялась за склоном асфальтовая, старая дорога. Слева от команды были автомобильные боксы и еще один бокс без окон — скорее всего склад. Это было все. Это была ВСЯ ЧАСТЬ...
Славик тоскливо вздохнул — негусто...
Интересно, сколько же здесь живет народу? Командиров? Матросов?
«Не робей, Шахов, — сказал «летёха», заметив его настроение, — это на первый взгляд кажется, что тут пустыня. Потом тебе тут тесно станет, это ты уж мне поверь...
Славик поправил рюкзак на плече и кивнул лейтенанту... Они зашагали быстрее. Через минуту лейтенант уже докладывал дежурному мичману воинской части 954ХХ-Б о своем прибытии из отпуска и о прибытии пополнения — матроса Вячеслава Шахова...
Так все это началось...
В этой части, 954ХХ-Б, Славику впервые выдали черную ленточку к бескозырке с надписью золотом «Северный Флот», а так же погоны к шинели, бушлату, робе и знаки различия — маленькие черно-красные круглые штандарты. Так Славик из обыкновенного «ВМУ» — «Военно-Морское Уёбище» (как выражались «местные» в Североморске) — превратился в настоящего матроса, такого же, как и все остальные.
В этой маленькой части ему предстояло служить полных три года и здесь превратиться из обыкновенного «салаги» в настоящего мужчину. В этой части... Да мало ли что еще! Кто может знать это наверняка... И Славик не знал тоже...
Как лейтенант и обещал — их покормили. Довольно вкусно. Славик оставил свои вещи у дежурного мичмана, на пульте. Вахтенный проводил его на второй этаж, в кубрик, где давно уже были опущены черные экраны на окна и стоял откровенный храп (все-таки местное время было уже ближе к полуночи), показал на свободную коечку, уже заправленную.
«Занимай, — сказал вахтенный, — Если нужно в гальюн — иди, там, по коридору и направо. А так — спать. Все остальное — завтра. Подъем в 6 утра. Спокойной ночи».
Славик не хотел в туалет, поэтому разобрал коечку, разделся и лег. Но заснуть ему все никак не удавалось — слишком много новых впечатлений за один день. Наконец, ему это удалось...
* * *
Славик сидел в «красном уголке» у окна и смотрел на пролив. Он пытался написать письмо маме. На подоконнике перед ним лежал чистый лист и шариковая ручка. За окном сыпал мелкий противный дождь. Серое небо, свинцовые тучи... Каждый день, день за днем... Где же затерялось солнце?
Лето... Это называется — ЛЕТО... Смешно... За тот месяц, что он в общей сложности провел здесь, на Севере, он видел солнце не больше трех раз... На несколько минут... Что же будет зимой?
Ему очень не хватало ночи из-за этого гребучего, постоянного, полярного дня — ему не хватало ее тьмы, ее загадки, ее особого настроения... Первое время он даже плохо спал именно из-за этого, несмотря на изнуряющую работу и огромную усталость... Несмотря на то, что окна «на ночь» закрывали непрозрачными, черными экранами... Все равно он чувствовал, что за окном — светло... Даже через экраны...
Ему очень не хватало звезд, их вида, их сияния, их чарующего блеска... Он скучал по ним, точно так же, как скучал по маме, по своему городу, по своей прошлой жизни, хотя прекрасно понимал — прошлая жизнь уже не будет прежней, все уже изменилось,