Давным-давно, еще в прошлой жизни, я командовал корветом «Странник», зафрахтованным Ост-Индской торговой компанией. Мой корвет бродил везде, куда только простиралась руки хозяев компании, братьев Гримм. Мы исполосовали кильватерами половину глобуса, доставляя пряности, пеньку, копру, живых животных и цветы.
Как-то раз, после завершения удачного рейса, мой корвет возвращался из Южной Америки через Тихий океан в одну из баз компании на юге малайского архипелага.
Еще рано утром, видя на синем небе, ярко красное солнце, я приказал команде готовить судно к шторму. Известная поговорка – «Солнце красно поутру, моряку не по нутру» еще никогда не подводила меня, к тому же барометр падал прямо на глазах. Мы как раз проходили зону зарождения тайфунов, и удивляться резким переменам погоды не приходилось. Расторопные ребятки, которых я подбирал по всему свету, быстро стали убирать с палубы все лишнее и ненужное, и крепить то, что должно там оставаться. Затем я приказал убрать часть парусов, но, потом, когда начал подниматься ветер, распорядился оставить всего один парус на фок мачте, сильно взяв его на гитовы. Казалось, мы были готовы к шторму, но на душе было тяжело. Тучи на востоке сгущались и чернели, а впереди, сколько ни смотри, простиралось застывшее, в ожидании шторма, море. Впередсмотрящий в бочке фока молчал, напряженно всматриваясь в пространство наверху, и я распорядился отнести ему чарку вина, чтобы глаза лучше глядели. Прошел какой-то час, а вокруг корвета уже поднялась страшная свистопляска. Ветер завывал, налетая на такелаж и вырывая из крепления то, что могло двигаться. Мачты стонали, но гнулись, сдерживая порывы бешенного воздуха. Вскоре пошел и дождь. Волны уже обрушивались на ходовой мостик громадными потоками, и я приказал привязать рулевого и себя самого к леерам, чтобы не смыло за борт. Вдруг, со стороны фока я услышал слабый крик впередсмотрящего. Воспользовавшись паузой между волнами, я послал туда юнгу, узнать, что случилось.
Запыхавшийся парень принес долгожданную весть. Слева, градусов тридцать пять, по курсу, матрос на клотике увидел огни берега. Кажется, как сказал юнга, то были костры. Часто островные жители разводят такие костры для помощи своим, запоздалым рыбакам. Приказав сменить курс, я поспешил сам на бак, убедиться в хорошей новости.
Действительно, впереди были виден свет от костров. Числом они были – пять. И между ними, уже виднелись очертания берега. Похоже, мы были спасены. Но, возмущенное потерей, море напоследок показало, кто есть - кто, и порывом ветра у нас надломило грот. Грохот падения обломка обрушился на меня острой болью. Я относился к судну, как к своему ребенку и любая его поломка была для меня личной травмой. Пока матросы, стоя по колено вводе, убирали с палубы обломки такелажа, я продолжал отдавать команды и вскоре, гонимые ветром, мы вошли в укромную бухту, спрятанную от волн. Море мгновенно успокоилось, а оставшегося ветра хватило чтобы причалить к высокому деревянному пирсу.
На берегу уже толпилось туземное население. Люди радостно махали нам руками, быстро и расторопно приняли швартовы и вскоре мы смогли сойти на берег. Памятуя о том, что на островах в этих водах могут жить и племена людоедов, я предварительно проинструктировал команду, чтобы были настороже. Но, как оказалось, местные племена были очень цивилизованны, на редкость образованны и приятны во всех отношения. Сказывалась долгая работа католических священников из Рима, заславших на эти острова целое племя миссионеров. Нас встретили очень тепло. Тут же выделили бригаду плотников для ремонта корвета, а всю команду разделили между семьями, для того, чтобы они могли привести себя в порядок и участвовать в вечернем празднике встречи рыбацкой флотилии. Ее ждали со дня на день и, ради нее палили костры на мысах острова круглыми сутками. Меня, как капитана, оспаривали несколько важных семей. Среди них был местный епископ, человек дородный, очень важный и бесконечно добрый, местный скотопромышленник, мечтающий познакомить меня со своей женой и дочерью и губернатор острова. После долгих споров, губернатор победил, и мои вещи тут же унесли в его каменные хоромы. Если бы я не видел до того момента, каменные изваяния Рима, и Венеции, бы мог поклясться, что все его жилище было пропитано вкусом барокко и классицизма. Количество его комнат было просто огромным, по словам хозяйки, их было аж 24! В наше время это был очень высокий уровень жизни. Конечно же, мне выделили место в одной из них. После полагающейся с дороги ванны, наполненной горячей водой, которую мне подливала молчаливая мулатка с многообещающей улыбкой, меня натерли сильно пахнущим кокосовым маслом и одели в легкий трикотажный комплект. Таков, оказывается, был местный обычай. Затем накормили куриным бульоном, таинственно попросив ни о чем не спрашивать. Как позднее я понял, бульоном здесь питались все и вся, и это была самая любимая пищи местного населения. Праздник начинался вечером. До того мне доложили, что ремонт корвета почти закончен. Мачта, сделанная из местного кедра, была еще лучше и новее старой, так что судно было почти готово к продолжению рейса. Можно сказать, что нам был куплен билет в новый путь. Оставалось только пополнить запасы пресной воды и провизии. Однако, погода все еще портилась, и, даже после этого, мы вынуждены были остаться. Перед праздником, на который я надел самую чистую свою подежду, меня, как капитана корвета «Странник», возили на легкой бричке в сопровождении хозяйской дочки, миловидной, но холодной как лед девицы, в дома местной знати, демонстрирую такую интересную вещь, как иностранный моряк. Мне не приходилось обижаться, поскольку таковы были местные обычаи и, до тех пор, пока они не будут соблюдены, я не считался у них своим. Прошло что-то около трех часов моего путешествия. Хозяйская дочь, торопящаяся ко своему возлюбленному и слегка раздраженная моим присутствием, несколько раз забывала меня в бричке, затем извинительно кланялась, и мы шли с ней рука об руку в очередной дом. От постоянных расшаркиваний у меня вскоре заболели ноги, но я держался, видя, что моей временной спутнице приходится еще тяжелее. На ее тугой корсет взирали все мужчины того дома, который мы посещали, и, хоть она и была для меня чужим человеком, практически незнакомым, мне все же хотелось проткнуть наглецов своей шпагой, полученной от самого Папы Римского по случаю празднования Великого Поста. В конце нашего путешествия меня опять доставили в громадные хоромы. Хозяйская дочка, что естественно, убежала переодеваться и принимать ванну. В моей комнате было темно. Шторы, по причине яркого солнца были задернуты. На стене, напротив громадной кровати висела большая картина Рембрандта – «Окно в мир», которую он написал перед самой кончиной. Я долго любовался на нее, выискивая те новые нотки, которые мы всегда можно найти в старых вещах.
Прошло еще около часа. Несколько раз забегала забавная мулатка, и я едва сдержался, чтобы не воспользоваться ее доступностью. Однако, многообещающий праздник манил больше, чем все обещания прекрасного создания. К концу третьего часа я вдруг услышал стрельбу на улице и вышел из дома узнать, в чем же собственно дело. Прислуга в доме с удивлением, ломая руки в сожалениях, объяснила мне, что праздник заканчивается и это последние ноты салюта в честь вернувшихся рыбаков. Оказывается, хозяева забыли меня позвать, увлеченные картиной возвращение рыбацких шхун в родную гавань. А мулатка, которую я заподозрил в иного рода приглашениях, была просто немая и таким манером звала меня выйти посмотреть на набирающий обороты праздник.
Поглощенный собственными переживаниями, немного раздосадованный упущенной возможностью поглазеть на туземные развлечения, я, как есть, не снимая ботфорт, только скинув камзол и отстегнув шпагу, завалился на широкую кровать с балдахином. Думал, что немного полежу, почитаю томик Священного Писания, что как раз нашелся в бюро, да так и уснул, почти ничего не понимая из написанного. Заботы прошедшего дня совсем сморили меня.
Шорох, который разбудил меня, показался настолько странным, что, открыв в темноте глаза, я не мог понять, где нахожусь. Корвет не раскачивался, почему-то, и переборки, расшатанные за многие года плаваний, совсем не скрипели. Я пошарил справа в поисках кресала, чтобы зажечь лампу, но обнаружил лишь мягкий шелк простыней. И тут только вспомнив, что я не на своем корабле, рывком сел на постели. Второй раз шорох прозвучал левее, там, где, как я вспомнил, находилась дверь, украшенная гербами губернатора.
— Кто здесь? – Спросил я, стараясь не выдавать тревогу в голосе. Мне не хватало только прослыть пугливым моряком на острове.
Но, в ответ услышал только легкие, быстро приближающиеся шаги, потом почувствовал дуновение воздуха на своем лице, шорох платья совсем рядом, и на меня накинулось мягкое теплое тело, объятое накрахмаленным платьем. Повеяло слабым ароматом духов и к моим губам прильнули сильная пара женских губок. Это было настолько же неожиданно, насколько и приятно. Я не пытался сопротивляться, конечно. Такие подарки в своей жизни всегда старался принимать с радостью неизвестно ведь, сколько осталось моим костям греметь на этом свете. Жизнь моряка наполнена опасными приключениями и каждый миг в ней я привык ценить как последний. К тому же, будучи у Папы Франциска IX на приеме, я получил от него один очень важный совет. Макая просфору в свой бокал, Папа произнес в тот день:
— Милый Фрэй, - Фрэем звали меня, конечно, - В жизни у тебя будет много соблазнов. Ты можешь отмахнуться от них, поскольку большинство они греховны. Но, не будучи греховным, ты никогда не поймешь счастье покаяния! Поверь мне и греши, но греши в меру!
Однако после этого очень важного напутствия, Папа забыл указать мне ее – эту самую меру и я, выйдя из зала, где проходил званый ужин, решил для себя, что мера, о которой он говорил, сама как-нибудь меня найдет.
Пока я вспоминал это, теплая дама на мне уже успела расстегнуть мою любимую рубашку, и ее коготки просочились к моей коже. Она завела руки мне за спину и сильно прижалась своей грудью. Даже закованная в корсете, ее грудь выделялась своими сосками, которые, как я понял, бесстыдно торчали. Мне ничего другого не оставалось, как сделать то же самое с ней. И, попытавшись расшнуровать тугое платье, начал дергать на ее спине бесконечные крючочки, веревочки, петельки, пока не сломал свой любимый ноготь на мизинце.
— Дьявол! – воскликнул тогда я, отрываясь от поцелуя. – Кто изобрел эту хитрую штуку, об которую можно сломать пальцы?!
Девушка (теперь я уже почти на сто процентов понял, что на меня напало молодое создание женского пола), молча отвела мои руки от спины, сделала пару манипуляций спереди и платье легко сползло с ее груди, обнажив два небольших, вкусно пахнущих молоком и теплой женской плотью. Затем, роняя меня на кровать, она метнулась вниз, мигом стянула с меня сапоги (и откуда только силы взяла) и, вернувшись назад, снова впилась в мои губы. Затем, немного пошевелив тазом, она приподняла юбку так, что я вдруг почувствовал, что под ней ничего не было. Не в том смысле, что там не было и ее владелицы, конечно. Нет! Именно она там и обнаружилась! Совершенно открытая моим рукам, с гладкой теплой кожей на маленькой попке и сильными бедрами, которыми она сжимала мои ноги. Едва я начал ласкать эти бедра и гладить обворожительные закругления ее задницы, как мой Младший брат пришел в дикий восторг и уперся в шнуровки штанов, требуя разделить с ним счастье, которое нам так неожиданно привалило. Я решил еще немного помурыжить его, чтобы знал свое место, а сам принялся исступленно целовать мягкие, влажные губы незнакомки, лаская ее тело внизу руками. Меня так и подмывало проникнуть между ее гладкими бедрами внутрь, туда, откуда веяло теплом и давно забытым запахом мокрой любовной пещерки. Я уже чувствовал его, то место, о котором и не мог мечтать еще долгие месяцы плавания. Но, удерживаясь всеми своими силами, ждал, пока она сама попросит меня о таком одолжении. К тому же, ее неожиданное нападение на меня среди ночи сильно смахивало на попытку изнасилования. А я ведь не такой. У меня ведь и гордость тоже есть...
Или была когда-то...<
/p> С гордостью я конечно погорячился. Слава богу, эти мысли так и не были высказаны мной вслух. Неизвестно, как бы повела себя насильница, услышав такое обвинение. Могла бы и уйти, оставив меня распаленным от желания на чужом острове.
Наши поцелуи становились все жарче и жарче. Она, уже не стесняясь кусала мои губы и руками шарила у меня в паху, пытаясь справиться со шнуровкой штанов. И мне пришлось помочь ей в этом. Не прошло и минуты, как я, уже полностью голый, лежал под обнаженной снизу и сверху до пояса амазонкой, и одна моя рука прижимала ароматные уста к моему рту, при этом я ощутил, как ее пышная прическа распадается под моим нажимом. У нее оказали длинные и густые волосы. Они упали на нас, прикрывая и без того невидимые ее черты. Другой же рукой, погруженной в ее мокрую, как парус во время шторма, вагину, я ласкал ее, вырывая из, прежде молчаливых уст нежные, завораживающие ноты возбужденной женщины. Такой горячей штучки, которая распалялась от одного прикосновения, у меня не было никогда. Портовые шлюхи, если и стонали, то только по долгу работы, а в глазах их царила страшная скука. Единицы из них возбуждались по-настоящему, но и они вовсе не гордились этим, разумно предпочитая хранить настоящие чувства для своих мужей и дружков.
А тут, повинуясь персту судьбы, на мне оказалось это небесное создание. Оно лежало и трепетало, содрогалась от каждого движения моих пальцев и губы ее, то твердые, как камень, то мягкие, как расплавленный воск, отзывались каждой пульсацией на работающие внизу мышцы влагалища.
Терпеть такое в виде стороннего наблюдателя я уже не мог. Мой Брат, плотно прижатый к животу, хотел занять положенное ему место внутри этого лона, истекающего соками любви и напряжение в нем уже заставляло яички позвякивать. Еще немного, и я спущу все, заготовленное за прошлые месяцы себе же на живот. Такого позора мне вовсе не нужно было. Но, амазонка, казалось не торопилась принять твердый член. Она получала сейчас удовольствие и, похоже, даже не знала, что можно сделать по-другому, более естественнее. Тогда я решил взять инициативу в свои руки и, легко приподняв теплую попку над собой, сдвинулся чуть вниз, чтобы головка моего братца подошла к влажной промежности, подправил его, раздвинул щелковистую преграду из спутавшихся волос и вставил в раскрытые губки.
Пока я проделывал это, она ощутимо замерла, и только губы ее продолжали свою работу, вызывая во мне приливы неконтролируемой нежности и возбуждения. Я мял ее попку, иногда так сильно, что, казалось, могу порвать обе половинки ягодиц, но она только постанывала от удовольствия, гладил спину под наваленными на нас юбками и какими-то еще шелковыми женскими тканями. Но, как только головка уперлась в тугую мышцу сфинктера, я уже не сдерживался и, в один прием вогнал его внутрь, в теплую у влажную, бесподобную в своей красоте пещерку.
— О-ох!! – Только и вылетело из ее уст.
Я застонал от желания вонзить его еще глубже, так далеко, чтобы достать до ее маленького чудесного горла, чтобы услышать еще раз это, непередаваемое - О-ох!
Но, я помнил правила игры на этом теле, так же, как каждый человек, однажды покорив скакуна, знает, в какой момент нужно привстать на стременах, а когда сесть в седло.
Для пущего эффекта и удобства, рывком, не винимая из нее своего братишку, я подхватил ее за ягодицы и, поддержав за попку, перевернул на спину, пристроившись сверху. Юбки, так мешающие любовным играм, и нужные только на первом этапе обольщения, разлетелись широким пологом по кровати и незнакомка, охнув вначале от неожиданности, затем расслабилась и раскинула в стороны свои белеющие в темноте ножки.
У меня до сих пор не было ни малейшего понятия, кто сейчас подо мной, чья влажная щелка туго обхватывает головку моего Брата, будто бы обнимаясь с ним там, внутри теплого тела. Но, уже одно то, что это не была девушка из местного племени, а, скорее всего дочь какого-нибудь плантатора, к которым мы сегодня заезжали, позволило мне еще сильнее возжелать трахнуть эту местную красотку - как бы в отмщение за то положение, в котором местная знать всегда находится относительно бедного шкипера одного из корветов Ост-Индской Компании.
Медленно и очень плавно, так, чтобы каждое мгновение перемещения внутри нее растянулось во времени настолько, чтобы это казалось бесконечным полетом почтового голубя, я начал движение. Сначала еле заметно вышел из нее, не доставая головки из объятий ее тугой мышцы, затем так же медленно, не переставая ласкать ее маленькие сосочки одной рукой и так же нежно целовать припухшие от любовных ласк губки, я стал входить обратно. Так глубоко, насколько позволяли ножки, которые я постарался поднять как можно выше и закинуть их себе за спину. Отдав инициативу моряку с большой дороги, она лежала теперь на спине, еле дыша, замирала, пытаясь понять, там ли я еще, хотя и чувствовала давление между своих ног, но жаждала еще и трения, такого, чтобы внутри все горело и низ живота захватила бы сумасшедшая судорога, предвещающая взрыв и медленный спуск в бездонную пропасть удовольствия. Но тут же она чувствовала это медленное движение и та скорость, с которой это движение происходило, пугало ее неизвестностью. Она чувствовала что-то иное, какое-то доселе неизвестное ей ощущение, которое образовалось от осознания внутри себя члена мужчины, который завтра уйдет из ее жизни. Это было непередаваемое словами чувство, жажда насладиться близостью с человеком, которого она больше никогда не увидит. И та манера, с которой я занимался с ней любовью, та нежность и неспешность, разительно отличающаяся от других мужчин острова, поглощала все ее ощущения ожиданием и это само ожидание действовало, как афрозодиак, как возбудитель, как стек для скаковой лошади. Это все поднимало ее куда-то ввысь, в ней нарастала лавина медленного, сочащегося наслаждением возбуждения. И эта лавина хотела прорваться. Однако, я не спешил, и лавина только росла в размерах, искусственно сдерживаемая.
Незнакомка пыталась ускорить события. Ее пугала та высота, с которой ей предстояло вскоре низвергнуться. Там было что-то настолько пугающе прекрасно, что она боялась сделать что-то непристойное, потерять контроль над собой. Она начала поддавать навстречу своим лобком, мохнатая шелковистость ее междуножья то и дело вылетала навстречу мне, но я знал, что еще рано ускоряться. Она еще не взобралась на самую высокую точку своего наслаждения. И в то же самое время я чувствовал, что ее торопливость и чувственность, с которой она сжимает мой член там, в глубокой своей пещерке, не дает мне шанса выстоять в этой медленной мучительной торговле наслаждением. Я понимал, что меня надолго не хватит, что стоит мне только чуточку напрячься, как я полечу с высоты, которую набирал для нее с такой скоростью, что не замечу даже начальной точки, откуда все зарождалось. Внизу у меня медленно зрело напряжение, влажные хлюпанья там медленно ритмично взводили пружину этого напряжения и вот, когда она, уже не скрываясь и не стесняясь меня, начала стонать и содрогаться от подступающего оргазма, я сорвался.
Начав ускоряться, я ощутил, как все, что было накоплено во мне, все собранные с ее тела ласки и наслаждения, все это сливается в одну мощную волну убийственного прорыва. Она уже кричала что-то. Не помню, что именно, потому что мой разум будто бы отключился. Я чувствовал только неописуемую боль удовольствия в паху и своего младшего Брата, который извергал куда-то в теплое влажное, пульсирующее место одну за другой тугие струи спермы и они, проходя по стволу, раздирали меня новыми приливами сладчайшей боли на свете. Ее мокрая вагина сновала по моему стержню, смазанная потоками ее смазки и уже вырвавшимися из меня спермой, а незнакомка прокричала что-то, громко, но неясно, затем сжалась вся так, что чуть не отдавила мне все причиндалы, задрожала, задергалась как будто поражена падучей болезнью, напряглась так, выгнув все тело и опала резко, бездыханной куклой распластавшись подо мной.
Я не помнил, что было потом. Конечно же, после того, что произошло между нами, я уснул. Банально уснул, как подлый кобель на сучке. Но, наутро, когда проснулся в постели, вернее, меня разбудила все та же мулатка, я почти не воспринимал произошедшее как то, что могло существовать в реальности. Только серые пятна на простынях, на потертый, как будто побывавший на стиральной доске мой Младший Брат, позволили мне понять, что случившееся ночью не было просто сном.
Мулатка улыбалась мне так, что я даже начал немного сомневаться, а не с ней ли у меня приключились любовные дела? Но, проанализировав ее данные, рост, размер бюста и волосы, жесткие, как проволока, я успокоился. Все-таки, дочка плантатора, пусть и с неизвестным мне лицом, но с оччень вкусным и аппетитным местом меж изящных ножек, казалась мне лучшей напарницей для постельных утех, чем простая мулатка, пусть и такая симпатичная.
К завтраку, который мне накрыли в большой гостиной, вышел даже сам губернатор, но, сказавшись на усталость, тут же быстро удалился. Пожелал лишь попутного ветра и хорошей прибыли в делах.
Я почувствовал было себя оскорбленным, однако же проведенная со смыслом ночь не позволила мне долго обижаться. Пусть его! Эти ночные воспоминания перевешивали все хмурые физиономии всех губернаторов от Кирибати до Тасманского моря!
Весело сжевав ароматные круассаны под чашечку крепкого кофе местного производства, я распрощался с мулаткой и вернулся на свой корвет в губернаторской коляске.
Так начался и закончился самый необычный день в моей жизни. День, полный необъяснимого ожидания праздника и ночь необъяснимого счастья в объятиях незнакомой мне женщины. День, который показал мне мое истинное место на этом свете.
Я был доволен жизнью. Я оставил свое семя в местной женщине и, дай бог, это семя взойдет в ней моим отпрыском, чтобы радовать ее воспоминаниями о славном капитане корвета «Странник».
По пути на корабль, я все еще пытался угадать ту, которая посетила меня прошлой ночью, перебирал в памяти всех, более или менее похожих дам, с которыми меня вчера знакомила губернаторская дочь, такая чопорная и независимая, пока страшная догадка не озарила мою голову! Кто, как не она – неприступная красавица, живущая в одном доме с отцом, там же, где поселили меня, могла еще проникнуть в мои апартаменты незаметно и так же незаметно уйти поутру, оставив на мне запах своих духов и следы от своей влагалищной смазки? Но, я не видел ее утром за завтраком. Почему она пряталась? Боялась выдать себя? Тогда это все объясняет. Но, если она просто не хочет меня видеть из-за своего снобизма, значит ли это, что я неправ и моя гостья – совершенно другая женщина?
Можно было с ума сойти. Да и важно ли было то, кем она являлась на самом деле?
Конечно же, когда я вернулся на судно, к тому времени на месте уже собралась вся команда, разгоряченная напитками и приятными знакомствами, завязанными за прошедшую ночь.
Утро приятно радовало нас жаркими лучами солнца и спокойной водой. Корвет пришли провожать почти все местные жители и, даже губернаторская дочь показалась на прощание. Она, невыразимо прекрасная, с длинными, распущенными волосами и наряженная в легкую тунику, в числе других красивых девушек, вышла на пирс, чтобы бросить в нас серпантин бумажной ленточки, которую матросы привязали к планширу. Таких ленточек набралось несколько сотен. Это был еще один местный обычай. Когда я, наконец, скомандовал боцману, в воду полетели пеньковые концы, и судно, отходя от причала, рвало эти ленточки, демонстрируя, отсутствие чего-либо вечного. Стоя на верхней палубе, весь под впечатлением от прошедшей ночи, я продолжал гадать, какая же из этих разноцветных лент, оборванных отходом судна, была брошена рукой, которая вчера расстегивала мне рубашку...
Судно, повинуясь легкому ветерку и перу руля, медленно двинулось в сторону Малайского архипелага. Обернувшись в сторону пирса, я еще успел заметить равнодушный взгляд дочери губернатора, скользнувший по обшивке корвета. Кажется, она единственная почувствовала облегчение от картины уходящего прочь судна.
Так закончилась одна из историй моего «Странника».
Как-то раз, после завершения удачного рейса, мой корвет возвращался из Южной Америки через Тихий океан в одну из баз компании на юге малайского архипелага.
Еще рано утром, видя на синем небе, ярко красное солнце, я приказал команде готовить судно к шторму. Известная поговорка – «Солнце красно поутру, моряку не по нутру» еще никогда не подводила меня, к тому же барометр падал прямо на глазах. Мы как раз проходили зону зарождения тайфунов, и удивляться резким переменам погоды не приходилось. Расторопные ребятки, которых я подбирал по всему свету, быстро стали убирать с палубы все лишнее и ненужное, и крепить то, что должно там оставаться. Затем я приказал убрать часть парусов, но, потом, когда начал подниматься ветер, распорядился оставить всего один парус на фок мачте, сильно взяв его на гитовы. Казалось, мы были готовы к шторму, но на душе было тяжело. Тучи на востоке сгущались и чернели, а впереди, сколько ни смотри, простиралось застывшее, в ожидании шторма, море. Впередсмотрящий в бочке фока молчал, напряженно всматриваясь в пространство наверху, и я распорядился отнести ему чарку вина, чтобы глаза лучше глядели. Прошел какой-то час, а вокруг корвета уже поднялась страшная свистопляска. Ветер завывал, налетая на такелаж и вырывая из крепления то, что могло двигаться. Мачты стонали, но гнулись, сдерживая порывы бешенного воздуха. Вскоре пошел и дождь. Волны уже обрушивались на ходовой мостик громадными потоками, и я приказал привязать рулевого и себя самого к леерам, чтобы не смыло за борт. Вдруг, со стороны фока я услышал слабый крик впередсмотрящего. Воспользовавшись паузой между волнами, я послал туда юнгу, узнать, что случилось.
Запыхавшийся парень принес долгожданную весть. Слева, градусов тридцать пять, по курсу, матрос на клотике увидел огни берега. Кажется, как сказал юнга, то были костры. Часто островные жители разводят такие костры для помощи своим, запоздалым рыбакам. Приказав сменить курс, я поспешил сам на бак, убедиться в хорошей новости.
Действительно, впереди были виден свет от костров. Числом они были – пять. И между ними, уже виднелись очертания берега. Похоже, мы были спасены. Но, возмущенное потерей, море напоследок показало, кто есть - кто, и порывом ветра у нас надломило грот. Грохот падения обломка обрушился на меня острой болью. Я относился к судну, как к своему ребенку и любая его поломка была для меня личной травмой. Пока матросы, стоя по колено вводе, убирали с палубы обломки такелажа, я продолжал отдавать команды и вскоре, гонимые ветром, мы вошли в укромную бухту, спрятанную от волн. Море мгновенно успокоилось, а оставшегося ветра хватило чтобы причалить к высокому деревянному пирсу.
На берегу уже толпилось туземное население. Люди радостно махали нам руками, быстро и расторопно приняли швартовы и вскоре мы смогли сойти на берег. Памятуя о том, что на островах в этих водах могут жить и племена людоедов, я предварительно проинструктировал команду, чтобы были настороже. Но, как оказалось, местные племена были очень цивилизованны, на редкость образованны и приятны во всех отношения. Сказывалась долгая работа католических священников из Рима, заславших на эти острова целое племя миссионеров. Нас встретили очень тепло. Тут же выделили бригаду плотников для ремонта корвета, а всю команду разделили между семьями, для того, чтобы они могли привести себя в порядок и участвовать в вечернем празднике встречи рыбацкой флотилии. Ее ждали со дня на день и, ради нее палили костры на мысах острова круглыми сутками. Меня, как капитана, оспаривали несколько важных семей. Среди них был местный епископ, человек дородный, очень важный и бесконечно добрый, местный скотопромышленник, мечтающий познакомить меня со своей женой и дочерью и губернатор острова. После долгих споров, губернатор победил, и мои вещи тут же унесли в его каменные хоромы. Если бы я не видел до того момента, каменные изваяния Рима, и Венеции, бы мог поклясться, что все его жилище было пропитано вкусом барокко и классицизма. Количество его комнат было просто огромным, по словам хозяйки, их было аж 24! В наше время это был очень высокий уровень жизни. Конечно же, мне выделили место в одной из них. После полагающейся с дороги ванны, наполненной горячей водой, которую мне подливала молчаливая мулатка с многообещающей улыбкой, меня натерли сильно пахнущим кокосовым маслом и одели в легкий трикотажный комплект. Таков, оказывается, был местный обычай. Затем накормили куриным бульоном, таинственно попросив ни о чем не спрашивать. Как позднее я понял, бульоном здесь питались все и вся, и это была самая любимая пищи местного населения. Праздник начинался вечером. До того мне доложили, что ремонт корвета почти закончен. Мачта, сделанная из местного кедра, была еще лучше и новее старой, так что судно было почти готово к продолжению рейса. Можно сказать, что нам был куплен билет в новый путь. Оставалось только пополнить запасы пресной воды и провизии. Однако, погода все еще портилась, и, даже после этого, мы вынуждены были остаться. Перед праздником, на который я надел самую чистую свою подежду, меня, как капитана корвета «Странник», возили на легкой бричке в сопровождении хозяйской дочки, миловидной, но холодной как лед девицы, в дома местной знати, демонстрирую такую интересную вещь, как иностранный моряк. Мне не приходилось обижаться, поскольку таковы были местные обычаи и, до тех пор, пока они не будут соблюдены, я не считался у них своим. Прошло что-то около трех часов моего путешествия. Хозяйская дочь, торопящаяся ко своему возлюбленному и слегка раздраженная моим присутствием, несколько раз забывала меня в бричке, затем извинительно кланялась, и мы шли с ней рука об руку в очередной дом. От постоянных расшаркиваний у меня вскоре заболели ноги, но я держался, видя, что моей временной спутнице приходится еще тяжелее. На ее тугой корсет взирали все мужчины того дома, который мы посещали, и, хоть она и была для меня чужим человеком, практически незнакомым, мне все же хотелось проткнуть наглецов своей шпагой, полученной от самого Папы Римского по случаю празднования Великого Поста. В конце нашего путешествия меня опять доставили в громадные хоромы. Хозяйская дочка, что естественно, убежала переодеваться и принимать ванну. В моей комнате было темно. Шторы, по причине яркого солнца были задернуты. На стене, напротив громадной кровати висела большая картина Рембрандта – «Окно в мир», которую он написал перед самой кончиной. Я долго любовался на нее, выискивая те новые нотки, которые мы всегда можно найти в старых вещах.
Прошло еще около часа. Несколько раз забегала забавная мулатка, и я едва сдержался, чтобы не воспользоваться ее доступностью. Однако, многообещающий праздник манил больше, чем все обещания прекрасного создания. К концу третьего часа я вдруг услышал стрельбу на улице и вышел из дома узнать, в чем же собственно дело. Прислуга в доме с удивлением, ломая руки в сожалениях, объяснила мне, что праздник заканчивается и это последние ноты салюта в честь вернувшихся рыбаков. Оказывается, хозяева забыли меня позвать, увлеченные картиной возвращение рыбацких шхун в родную гавань. А мулатка, которую я заподозрил в иного рода приглашениях, была просто немая и таким манером звала меня выйти посмотреть на набирающий обороты праздник.
Поглощенный собственными переживаниями, немного раздосадованный упущенной возможностью поглазеть на туземные развлечения, я, как есть, не снимая ботфорт, только скинув камзол и отстегнув шпагу, завалился на широкую кровать с балдахином. Думал, что немного полежу, почитаю томик Священного Писания, что как раз нашелся в бюро, да так и уснул, почти ничего не понимая из написанного. Заботы прошедшего дня совсем сморили меня.
Шорох, который разбудил меня, показался настолько странным, что, открыв в темноте глаза, я не мог понять, где нахожусь. Корвет не раскачивался, почему-то, и переборки, расшатанные за многие года плаваний, совсем не скрипели. Я пошарил справа в поисках кресала, чтобы зажечь лампу, но обнаружил лишь мягкий шелк простыней. И тут только вспомнив, что я не на своем корабле, рывком сел на постели. Второй раз шорох прозвучал левее, там, где, как я вспомнил, находилась дверь, украшенная гербами губернатора.
— Кто здесь? – Спросил я, стараясь не выдавать тревогу в голосе. Мне не хватало только прослыть пугливым моряком на острове.
Но, в ответ услышал только легкие, быстро приближающиеся шаги, потом почувствовал дуновение воздуха на своем лице, шорох платья совсем рядом, и на меня накинулось мягкое теплое тело, объятое накрахмаленным платьем. Повеяло слабым ароматом духов и к моим губам прильнули сильная пара женских губок. Это было настолько же неожиданно, насколько и приятно. Я не пытался сопротивляться, конечно. Такие подарки в своей жизни всегда старался принимать с радостью неизвестно ведь, сколько осталось моим костям греметь на этом свете. Жизнь моряка наполнена опасными приключениями и каждый миг в ней я привык ценить как последний. К тому же, будучи у Папы Франциска IX на приеме, я получил от него один очень важный совет. Макая просфору в свой бокал, Папа произнес в тот день:
— Милый Фрэй, - Фрэем звали меня, конечно, - В жизни у тебя будет много соблазнов. Ты можешь отмахнуться от них, поскольку большинство они греховны. Но, не будучи греховным, ты никогда не поймешь счастье покаяния! Поверь мне и греши, но греши в меру!
Однако после этого очень важного напутствия, Папа забыл указать мне ее – эту самую меру и я, выйдя из зала, где проходил званый ужин, решил для себя, что мера, о которой он говорил, сама как-нибудь меня найдет.
Пока я вспоминал это, теплая дама на мне уже успела расстегнуть мою любимую рубашку, и ее коготки просочились к моей коже. Она завела руки мне за спину и сильно прижалась своей грудью. Даже закованная в корсете, ее грудь выделялась своими сосками, которые, как я понял, бесстыдно торчали. Мне ничего другого не оставалось, как сделать то же самое с ней. И, попытавшись расшнуровать тугое платье, начал дергать на ее спине бесконечные крючочки, веревочки, петельки, пока не сломал свой любимый ноготь на мизинце.
— Дьявол! – воскликнул тогда я, отрываясь от поцелуя. – Кто изобрел эту хитрую штуку, об которую можно сломать пальцы?!
Девушка (теперь я уже почти на сто процентов понял, что на меня напало молодое создание женского пола), молча отвела мои руки от спины, сделала пару манипуляций спереди и платье легко сползло с ее груди, обнажив два небольших, вкусно пахнущих молоком и теплой женской плотью. Затем, роняя меня на кровать, она метнулась вниз, мигом стянула с меня сапоги (и откуда только силы взяла) и, вернувшись назад, снова впилась в мои губы. Затем, немного пошевелив тазом, она приподняла юбку так, что я вдруг почувствовал, что под ней ничего не было. Не в том смысле, что там не было и ее владелицы, конечно. Нет! Именно она там и обнаружилась! Совершенно открытая моим рукам, с гладкой теплой кожей на маленькой попке и сильными бедрами, которыми она сжимала мои ноги. Едва я начал ласкать эти бедра и гладить обворожительные закругления ее задницы, как мой Младший брат пришел в дикий восторг и уперся в шнуровки штанов, требуя разделить с ним счастье, которое нам так неожиданно привалило. Я решил еще немного помурыжить его, чтобы знал свое место, а сам принялся исступленно целовать мягкие, влажные губы незнакомки, лаская ее тело внизу руками. Меня так и подмывало проникнуть между ее гладкими бедрами внутрь, туда, откуда веяло теплом и давно забытым запахом мокрой любовной пещерки. Я уже чувствовал его, то место, о котором и не мог мечтать еще долгие месяцы плавания. Но, удерживаясь всеми своими силами, ждал, пока она сама попросит меня о таком одолжении. К тому же, ее неожиданное нападение на меня среди ночи сильно смахивало на попытку изнасилования. А я ведь не такой. У меня ведь и гордость тоже есть...
Или была когда-то...<
/p> С гордостью я конечно погорячился. Слава богу, эти мысли так и не были высказаны мной вслух. Неизвестно, как бы повела себя насильница, услышав такое обвинение. Могла бы и уйти, оставив меня распаленным от желания на чужом острове.
Наши поцелуи становились все жарче и жарче. Она, уже не стесняясь кусала мои губы и руками шарила у меня в паху, пытаясь справиться со шнуровкой штанов. И мне пришлось помочь ей в этом. Не прошло и минуты, как я, уже полностью голый, лежал под обнаженной снизу и сверху до пояса амазонкой, и одна моя рука прижимала ароматные уста к моему рту, при этом я ощутил, как ее пышная прическа распадается под моим нажимом. У нее оказали длинные и густые волосы. Они упали на нас, прикрывая и без того невидимые ее черты. Другой же рукой, погруженной в ее мокрую, как парус во время шторма, вагину, я ласкал ее, вырывая из, прежде молчаливых уст нежные, завораживающие ноты возбужденной женщины. Такой горячей штучки, которая распалялась от одного прикосновения, у меня не было никогда. Портовые шлюхи, если и стонали, то только по долгу работы, а в глазах их царила страшная скука. Единицы из них возбуждались по-настоящему, но и они вовсе не гордились этим, разумно предпочитая хранить настоящие чувства для своих мужей и дружков.
А тут, повинуясь персту судьбы, на мне оказалось это небесное создание. Оно лежало и трепетало, содрогалась от каждого движения моих пальцев и губы ее, то твердые, как камень, то мягкие, как расплавленный воск, отзывались каждой пульсацией на работающие внизу мышцы влагалища.
Терпеть такое в виде стороннего наблюдателя я уже не мог. Мой Брат, плотно прижатый к животу, хотел занять положенное ему место внутри этого лона, истекающего соками любви и напряжение в нем уже заставляло яички позвякивать. Еще немного, и я спущу все, заготовленное за прошлые месяцы себе же на живот. Такого позора мне вовсе не нужно было. Но, амазонка, казалось не торопилась принять твердый член. Она получала сейчас удовольствие и, похоже, даже не знала, что можно сделать по-другому, более естественнее. Тогда я решил взять инициативу в свои руки и, легко приподняв теплую попку над собой, сдвинулся чуть вниз, чтобы головка моего братца подошла к влажной промежности, подправил его, раздвинул щелковистую преграду из спутавшихся волос и вставил в раскрытые губки.
Пока я проделывал это, она ощутимо замерла, и только губы ее продолжали свою работу, вызывая во мне приливы неконтролируемой нежности и возбуждения. Я мял ее попку, иногда так сильно, что, казалось, могу порвать обе половинки ягодиц, но она только постанывала от удовольствия, гладил спину под наваленными на нас юбками и какими-то еще шелковыми женскими тканями. Но, как только головка уперлась в тугую мышцу сфинктера, я уже не сдерживался и, в один прием вогнал его внутрь, в теплую у влажную, бесподобную в своей красоте пещерку.
— О-ох!! – Только и вылетело из ее уст.
Я застонал от желания вонзить его еще глубже, так далеко, чтобы достать до ее маленького чудесного горла, чтобы услышать еще раз это, непередаваемое - О-ох!
Но, я помнил правила игры на этом теле, так же, как каждый человек, однажды покорив скакуна, знает, в какой момент нужно привстать на стременах, а когда сесть в седло.
Для пущего эффекта и удобства, рывком, не винимая из нее своего братишку, я подхватил ее за ягодицы и, поддержав за попку, перевернул на спину, пристроившись сверху. Юбки, так мешающие любовным играм, и нужные только на первом этапе обольщения, разлетелись широким пологом по кровати и незнакомка, охнув вначале от неожиданности, затем расслабилась и раскинула в стороны свои белеющие в темноте ножки.
У меня до сих пор не было ни малейшего понятия, кто сейчас подо мной, чья влажная щелка туго обхватывает головку моего Брата, будто бы обнимаясь с ним там, внутри теплого тела. Но, уже одно то, что это не была девушка из местного племени, а, скорее всего дочь какого-нибудь плантатора, к которым мы сегодня заезжали, позволило мне еще сильнее возжелать трахнуть эту местную красотку - как бы в отмщение за то положение, в котором местная знать всегда находится относительно бедного шкипера одного из корветов Ост-Индской Компании.
Медленно и очень плавно, так, чтобы каждое мгновение перемещения внутри нее растянулось во времени настолько, чтобы это казалось бесконечным полетом почтового голубя, я начал движение. Сначала еле заметно вышел из нее, не доставая головки из объятий ее тугой мышцы, затем так же медленно, не переставая ласкать ее маленькие сосочки одной рукой и так же нежно целовать припухшие от любовных ласк губки, я стал входить обратно. Так глубоко, насколько позволяли ножки, которые я постарался поднять как можно выше и закинуть их себе за спину. Отдав инициативу моряку с большой дороги, она лежала теперь на спине, еле дыша, замирала, пытаясь понять, там ли я еще, хотя и чувствовала давление между своих ног, но жаждала еще и трения, такого, чтобы внутри все горело и низ живота захватила бы сумасшедшая судорога, предвещающая взрыв и медленный спуск в бездонную пропасть удовольствия. Но тут же она чувствовала это медленное движение и та скорость, с которой это движение происходило, пугало ее неизвестностью. Она чувствовала что-то иное, какое-то доселе неизвестное ей ощущение, которое образовалось от осознания внутри себя члена мужчины, который завтра уйдет из ее жизни. Это было непередаваемое словами чувство, жажда насладиться близостью с человеком, которого она больше никогда не увидит. И та манера, с которой я занимался с ней любовью, та нежность и неспешность, разительно отличающаяся от других мужчин острова, поглощала все ее ощущения ожиданием и это само ожидание действовало, как афрозодиак, как возбудитель, как стек для скаковой лошади. Это все поднимало ее куда-то ввысь, в ней нарастала лавина медленного, сочащегося наслаждением возбуждения. И эта лавина хотела прорваться. Однако, я не спешил, и лавина только росла в размерах, искусственно сдерживаемая.
Незнакомка пыталась ускорить события. Ее пугала та высота, с которой ей предстояло вскоре низвергнуться. Там было что-то настолько пугающе прекрасно, что она боялась сделать что-то непристойное, потерять контроль над собой. Она начала поддавать навстречу своим лобком, мохнатая шелковистость ее междуножья то и дело вылетала навстречу мне, но я знал, что еще рано ускоряться. Она еще не взобралась на самую высокую точку своего наслаждения. И в то же самое время я чувствовал, что ее торопливость и чувственность, с которой она сжимает мой член там, в глубокой своей пещерке, не дает мне шанса выстоять в этой медленной мучительной торговле наслаждением. Я понимал, что меня надолго не хватит, что стоит мне только чуточку напрячься, как я полечу с высоты, которую набирал для нее с такой скоростью, что не замечу даже начальной точки, откуда все зарождалось. Внизу у меня медленно зрело напряжение, влажные хлюпанья там медленно ритмично взводили пружину этого напряжения и вот, когда она, уже не скрываясь и не стесняясь меня, начала стонать и содрогаться от подступающего оргазма, я сорвался.
Начав ускоряться, я ощутил, как все, что было накоплено во мне, все собранные с ее тела ласки и наслаждения, все это сливается в одну мощную волну убийственного прорыва. Она уже кричала что-то. Не помню, что именно, потому что мой разум будто бы отключился. Я чувствовал только неописуемую боль удовольствия в паху и своего младшего Брата, который извергал куда-то в теплое влажное, пульсирующее место одну за другой тугие струи спермы и они, проходя по стволу, раздирали меня новыми приливами сладчайшей боли на свете. Ее мокрая вагина сновала по моему стержню, смазанная потоками ее смазки и уже вырвавшимися из меня спермой, а незнакомка прокричала что-то, громко, но неясно, затем сжалась вся так, что чуть не отдавила мне все причиндалы, задрожала, задергалась как будто поражена падучей болезнью, напряглась так, выгнув все тело и опала резко, бездыханной куклой распластавшись подо мной.
Я не помнил, что было потом. Конечно же, после того, что произошло между нами, я уснул. Банально уснул, как подлый кобель на сучке. Но, наутро, когда проснулся в постели, вернее, меня разбудила все та же мулатка, я почти не воспринимал произошедшее как то, что могло существовать в реальности. Только серые пятна на простынях, на потертый, как будто побывавший на стиральной доске мой Младший Брат, позволили мне понять, что случившееся ночью не было просто сном.
Мулатка улыбалась мне так, что я даже начал немного сомневаться, а не с ней ли у меня приключились любовные дела? Но, проанализировав ее данные, рост, размер бюста и волосы, жесткие, как проволока, я успокоился. Все-таки, дочка плантатора, пусть и с неизвестным мне лицом, но с оччень вкусным и аппетитным местом меж изящных ножек, казалась мне лучшей напарницей для постельных утех, чем простая мулатка, пусть и такая симпатичная.
К завтраку, который мне накрыли в большой гостиной, вышел даже сам губернатор, но, сказавшись на усталость, тут же быстро удалился. Пожелал лишь попутного ветра и хорошей прибыли в делах.
Я почувствовал было себя оскорбленным, однако же проведенная со смыслом ночь не позволила мне долго обижаться. Пусть его! Эти ночные воспоминания перевешивали все хмурые физиономии всех губернаторов от Кирибати до Тасманского моря!
Весело сжевав ароматные круассаны под чашечку крепкого кофе местного производства, я распрощался с мулаткой и вернулся на свой корвет в губернаторской коляске.
Так начался и закончился самый необычный день в моей жизни. День, полный необъяснимого ожидания праздника и ночь необъяснимого счастья в объятиях незнакомой мне женщины. День, который показал мне мое истинное место на этом свете.
Я был доволен жизнью. Я оставил свое семя в местной женщине и, дай бог, это семя взойдет в ней моим отпрыском, чтобы радовать ее воспоминаниями о славном капитане корвета «Странник».
По пути на корабль, я все еще пытался угадать ту, которая посетила меня прошлой ночью, перебирал в памяти всех, более или менее похожих дам, с которыми меня вчера знакомила губернаторская дочь, такая чопорная и независимая, пока страшная догадка не озарила мою голову! Кто, как не она – неприступная красавица, живущая в одном доме с отцом, там же, где поселили меня, могла еще проникнуть в мои апартаменты незаметно и так же незаметно уйти поутру, оставив на мне запах своих духов и следы от своей влагалищной смазки? Но, я не видел ее утром за завтраком. Почему она пряталась? Боялась выдать себя? Тогда это все объясняет. Но, если она просто не хочет меня видеть из-за своего снобизма, значит ли это, что я неправ и моя гостья – совершенно другая женщина?
Можно было с ума сойти. Да и важно ли было то, кем она являлась на самом деле?
Конечно же, когда я вернулся на судно, к тому времени на месте уже собралась вся команда, разгоряченная напитками и приятными знакомствами, завязанными за прошедшую ночь.
Утро приятно радовало нас жаркими лучами солнца и спокойной водой. Корвет пришли провожать почти все местные жители и, даже губернаторская дочь показалась на прощание. Она, невыразимо прекрасная, с длинными, распущенными волосами и наряженная в легкую тунику, в числе других красивых девушек, вышла на пирс, чтобы бросить в нас серпантин бумажной ленточки, которую матросы привязали к планширу. Таких ленточек набралось несколько сотен. Это был еще один местный обычай. Когда я, наконец, скомандовал боцману, в воду полетели пеньковые концы, и судно, отходя от причала, рвало эти ленточки, демонстрируя, отсутствие чего-либо вечного. Стоя на верхней палубе, весь под впечатлением от прошедшей ночи, я продолжал гадать, какая же из этих разноцветных лент, оборванных отходом судна, была брошена рукой, которая вчера расстегивала мне рубашку...
Судно, повинуясь легкому ветерку и перу руля, медленно двинулось в сторону Малайского архипелага. Обернувшись в сторону пирса, я еще успел заметить равнодушный взгляд дочери губернатора, скользнувший по обшивке корвета. Кажется, она единственная почувствовала облегчение от картины уходящего прочь судна.
Так закончилась одна из историй моего «Странника».