Терапия для сына, и терапия для жены
Всему на свете есть предел, не понимает это либо очень глупый человек, либо очень больной. Яна длительное время разрывалась между первым диагнозом и вторым: «Игорь, кто ты? Что с тобой такое?» — этот вопрос так и застыл в стеклянном взгляде тридцати шестилетней женщины, а её муж всё приговаривал:
«Ну, Яна, ну, не сердись... Я ведь не предлагаю ничего окончательного. Ты же знаешь, вы для меня самое дорогое...»
Данил напрягся. Яна с неловкостью слушает его дыхание. Мгновения наслаиваются одно на другое, не создавая очевидной последовательности. Ночь кажется туманной, обстоятельства спутанными. В конце концов Яна различает в темноте мигающий огонёк, и это в кои-то веки возвращает чувство реальности. Жизнь предстаёт настолько реальной, что выносить её становится не так уж и просто.
После стольких лет размеренной семейной жизни Игорь явил свою затаенную сторону. «Откуда она в нём? Откуда в человеке, которого она знает как... как никого другого, такие секреты? Как ТАКОЕ вообще можно скрыть?!...» Она бы ни за что не заподозрила в нём какие-либо «наклонности», «странности». Тем более такие мрачные. Не может быть, чтобы за n лет брака Яна не изучила мужа до мельчайших деталей. Неужели она так слепа? А ведь всегда считала себя проницательной.
Не подобрать мягких выражений, вмещающих всю подлость, которой подверглась Яна. Она до конца отказывалась верить, что Игорю действительно нравится видеть её и их чадо в подобном «союзе». Может, он бредит? Может, это временное помешательство? Если так, то всё ещё страшней, ведь сделанного уже никак не вернуть.
«Ну, Яна, ну... Ну, перестань, ну... ну, вы для меня самое дорогое...»
Как знакомый человек вдруг может оказаться таким чужим? И с этими словами он ещё лезет целоваться? Требует взаимности? Ну уж нет.
Яна отворачивается, чтобы тут же утонуть в глазах напуганного Данила.
— Господи, Данилка... что он тебе наговорил?
Данил не требует ласки: он слишком напряжён, чтобы что-то требовать. Яна не сразу понимает, как себя вести, и застывает, глядя в его глаза. Доверившись привычке, шепчет набор каких-то привычных фраз. Она буквально чувствует трепет Данила, его страх, его неуверенность... и то, как он опьянён происходящим. Это неправильно. Нужно сопротивляться, чтобы не заразиться чем-то схожим.
«Не бойся, — хочется сказать ей, — я-то уж точно не сделаю тебе ничего плохого.» Но она не говорит этого, а лишь бестолково пытается поймать в глазах Данила точку опоры, поддержку и для себя.
Печать непотребства стоит на всей этой ситуации. Всё кажется зыбким, нереальным. Семья как обитель чистоты и благочестия — — этот ангельский идеал безусловного доверия, любви и преданности подвергся безбожной профанации. Если бы Яна была более суеверной, она назвала бы это бесовщиной, Игоря — бесом, а Данила — введённым в заблуждение невинным агнцем.
В один из дней Данил сам пришёл к ней просить прощение. Его исповедь была полна самобичеваний и отвращения к себе. Яна ужаснулась, в какие психологические противоречия вогнал себя Данил с любезной подачи своего папочки.
«В твоём возрасте это нормально, — успокаивала его Яна, с ужасом осознавая, что говорит словами мужа. Ведь именно Игорь постоянно ссылается на «нормальность», приписывая её всему подряд, а потом доходит и до того, что «мы сами в той или иной мере определяем норму».
— Не нужно устраивать философских диспутов, — говорит он, — я ведь просто хочу слегка переиначить наш семейный досуг с учётом новых интересов Данила. Или ты хочешь, чтобы он навечно остался озабоченным подростком?
Яна скептически хмыкает:
— И что ты предлагаешь? Чтобы все родители вовлекали в это дело своё потомство?
— Нет, Яночка... Ну зачем ты опять раздуваешь из этого мировую проблему? Это никого кроме нас не касается. Я ведь уже сказал: Данил сам об этом только и думает.
— Он сам так сказал или ты ему любезно втемяшил? Да и что это меняет?
— Не веришь мне? Хочешь, чтобы он сам сказал?
— Нет, не хочу! Отстань от меня.
Но всё произошло до крайности сумбурно. Данил сказал ей. Однако совсем не так, как можно было ожидать. Никакой псевдоинтеллектуальной чепухи в духе отца. Сплошные эмоции, зашкаливающие в порыве раскаяния. Он сорвался, и это уже не было «чьей-то» извращённой прихотью. Выходит, в чём-то Игорь не врал, хотя и выставил всё в превратном свете. У Данила действительно была проблема, и Яна не имела права отмахнуться, не говоря уже о том, что в ней резко вспыхнуло осознание собственной нужности именно в качестве матери, заботливой и гуманной. «Чисто женские» соображения вдруг отошли на второй план.
«О чём я вообще думаю?! — возмутилась себе она. — Ведь это я совершаю ошибку, строя из себя непонятно кого. А ведь я в первую очередь мать и всегда ей останусь.»
Именно это она тогда сказала Данилу. И сейчас в очередной раз это повторяет, пока Игорь вертится с камерой, как назойливый комар. («Надо бы забрать её у него...» — мелькает мысль.)
Член Данила выглядит аккуратным, красиво изогнутым. От языка он легонько подрагивает. Рядом маячит нелепо вспухший, большой и неэстетичный член Игоря — его Яна демонстративно игнорирует, поглядывая в обектив со злостью, едва Игорь приближает цифровик к её лицу.
«Ну, Ян, ну не сердись, солнышко!» — сюскает он при этом. Но она лишь раздражённо закрывает глаза. Выглядит это крайне неоднозначно. У Данила сжимается сердце при виде того, как она хмурится, пытаясь оставаться невозмутимой.
***
Когда Игорь впервые заикнулся об этом, они чуть было не разругались. Возможно, акценты были расставлены не в тех местах. Он был удивлён, сколь ранима оказалась Яна на всего лишь мысли вслух... Кроме того, ведь тогда, на юге, она без видимого стеснения позволила вовлечь себя в соитие с молодым человеком: тогдашнее сходство с сыном скорее по-доброму забавляло, чем отталкивало. Конечно, разницу отрицать нельзя, но всё же, зачем так реагировать?
Понадобилось немало времени, чтобы крамольная мысль пустила корни и прижилась — мысль о предосудительной близости. И вот наконец-то Игорь наблюдает её непосредственное воплощение, сохраняя драгоценные моменты в «семейный фотоальбом» — сначала на флэшку камеры, а затем и на жёсткий диск, где накопилось изрядное количество материалов с участием строптивой жены.
«С днём рожденья, сын!» — треплет он волосы побледневшего Данила. Тот изо всех сил вжимается в мякоть дивана, пожирая глазами увлечённую Яну.
***
Чем целенаправленней становятся её усилия, тем настойчивей она повторяет про себя мысль о том, как дорог ей Данил, как она любит его, несмотря ни на что, и что всё это, если подумать, — сущий пустяк. Ерунда. В самом деле: их связывает гораздо более глубокая и важная связь. Для Данила Яна столь же невинна, как он для неё.
Эта мысль так увлекает Яну, что она не сразу осознаёт порочный автоматизм своих действий, их откровенную непринуждённость, возведённую в многолетнюю привычку. А когда осознаёт, её до кончиков пальцев охватывает гипертрофированная стыдливость.
Долго так продолжаться не может. Возбуждение нарастает. Чувство реальности вновь уступает место череде отдельных мгновений, вплавленных одно в другое жаром нездоровой страсти. Огонёк цифровой камеры смазывается, отступая на задний план...
***
Ещё одна причина, из-за которой Яна долго злилась — пароль от «нужных» папок уже давно был в распоряжнии Данила. Доверие доверием, говорила она, но ведь всему есть предел. Довольно обидно, когда твоё мнение никто не спрашивает — именно так поступил с ней Игорь. Он постоянно ссылался на разрыв поколений, оправдывался заботой о семейных ценностях.
— Ты же не хочешь, чтобы наш Данил погряз в смрадном ворохе интернет-содомии, утратив всякое представление о прелестях христианского брака?»
— Что-то сомневаюсь, что отцы церкви одобрили бы твой энтузиазм. Мог бы хотя бы не обманывать меня. Я ведь тоже как никак половинка этого брака.
***
Огонёк записи мигает. Яна, закрыв глаза, ощущает пульсацию у себя во рту: сердце Данила бьётся без устали. Для него каждая секунда происходящего претендует на то, чтобы стать вечностью. Ещё секунда и мощная судорога изгибает Данила в болезненном приступе. Яна сдвигает брови. Игорь узнаёт это выражение.
Он переводит глаз камеры на Данила. Тот сдавленно пыхтит, начинает даже тянуть жалостливое «ма-а-ам». Яна испуганно вздрагивает, раскрывает дрожащие озёра своих глаз, чтобы сойти с ума от содеянного: Данил изнывает от удовольствия, беспомощно преданный власти её рта.
Так проходит, наверное, секунд десять, если не меньше, после чего Яна, как ошпаренная, запрыгивает на Игоря, член которого попрежнему маячит сбоку. От неожиданности тот чуть не роняет камеру.
Яна не сводит слепого взгляда с охмелевшего от ласк Данила. Ей требуется не многим более десяти секунд, секунд сорок максимум, чтобы надорваться в неприличном стоне. Так быстро она не кончала никогда.
***
Данил никогда не рассматривал родителей в каком-либо «экстраординарном» качестве, поэтому испытывал диссонанс.
«Можно ли как-то оправдать сознательную фривольность по отношению к самому близкому и дорогому? Можно ли простить себя за неё?»
Для него мысли о преступной близости долгое время были навязчиво-отталкивающи. Да и сейчас постаётся нечто этакое... Однако теперь что-то случилось. Словно бы раз и навсегда законченный образ родительской фигуры — образ данный от рождения — дозрел до чего-то ещё. Возможно, это было нежелательное изменение. Да что там — преступная деформация. Но это произошло и теперь уже не кажется таким безумным, как в начале.
Поначалу Данил ожидал последствий. Даже более того — он предчувствовал их как фатальные. Но с какой стороны их ждать? Поведение родителей сбивало с толку. Могло ли быть так, что папа принуждалал маму? По-всей видимости так, но и тут есть нестыковки.
Да, мама отказывалась так уж явно идти на поводу — но это длилось многие месяцы. Поначалу ей даже не требовалось особых причин, чтобы уйти от неприятного или излишне откровенного разговора. И несмотря на это всего неделю назад они всей семьёй ходили в баню, и тогда ей не требовалось особых причин, чтобы присоединиться к папе в его насмешках над прячущим взгляд Данилом.
«Перестань стесняться, Данил! — говорила она, — не уж-то ещё не привык? Ладно, больше не буду тебя щекотать...»
Данил смущённо молчал. На короткое время родители становились сообщниками, а он — жертвой. Хотя, возможно, последовательность была другая... Возможно, Данил сам набивался в жертву. Такое тоже вполне возможно. Ведь подобное мама ощущает очень чутко. Это неким образом раззадоривает её материнский инстинкт, что и является брешью в её «обороне».
Хотя, с другой стороны, буквально вчера родители ругались прямо в присутствии Данила. («Ты совсем обнаглел?!» — кричала мама.) Причина прежняя — папа проявлял излишнее своеволие, совершенно принебрегая мамиными мнением и настроением, просто стягивал с неё трусы. И ведь было очевидно, что делает он это именно из-за присутствия Данила. Это вывело маму из себя, и папе-таки влетела пощёчина. Очевидно, ей требуется более подходящая обстановка, чтобы совсем уж игнорировать чувство приличия.
Данил выступал как бы соучастником: в своих спорах родители ссылались на него как на живое доказательство собствнных выводов, всякий раз разных. Впрочем, свои суждения он тоже высказывал, но они оказывались на удивление бесполезными. Ему не хватало наглости занять сторону папы, поскольку всегда уважал маму и бессознательно расчитывал на её одобрение. И хотя скабрезные мысли нет-нет да находили себе место, он старательно отрицал их, пока тот самый диссонанс не сломал его. Данил попросту утратил силы находиться в присутствии матери и при этом не замыкаться в себе.
Ровно до этого момента Яна принимала «всякое такое» в штыки. Она догадывалась, что муж на что-то подбивал Данила, благо, тот неизменно колебался, предпочитая оставаться в её глазах таким, каким она его всю жизнь любила. Однако Данил был всего лишь подростком, и время от времени она с неловкостью ощущала смутные
подозрения.
В один из дней он ни с того, ни с сего он начал перед ней извиняться.
«В чём дело, Данил? Что случилось?»
Тогда-то Яна и осознала, сколь пагубным образом последние месяцы жизни сказывались на его душевном спокойствии — ныне беспокойствии. А более всего ужаснул Игорь: «заботливый» папочка сделал всё, чтобы вывести Данила из равновесия.
«Я не хотел, — скомканно мямлил Данил, — меня коробило при одной только мысли, но папа говорил, я всё равно равно или поздно обо всём этом узнаю, так что...»
Это было предательски нечестно. Яна слушала, чувствуя, как от обиды перехватывает дыхание, а от стыда краснеет лицо.
«Мужской разговор» зашёл слишком далеко, сначала утратив хоть сколько-нибудь устойчивое содержание, а затем и всякую связь с изначальным понятием. Это случилось ещё в начале зимы, почти год назад. Вдвоём они тогда ездили в охотничий домик — довольно классическое времяпровождение в формате «отец-сын», в наше время стремительно исчезающее, — и Игорь шутки ради предложил Данилу пролистать фотки на цифровой камере, да глянуть скомканные нарезки видеофайлов.
События тех дней Данил запомнил необычайно ярко. Свою реакцию он вспоминает как «недоумённо-обалдевшую». Личные, очень личные материалы повергли в глубокий ступор. С отцом Данил всегда был на дружеской ноте, пару раз они даже распили вместе по бутылке пива, но сорвать покров с постельной жизни родителей — — это бесконечно-бесконечно грубый перебор.
Данил отпрянул от камеры, едва понял, кто там заснят. «Паап! — завопил он в ужасе. — Что за херня!» Но тот лишь скорчил непонимающую физиономию. Языки костра съедали поваленную сосну, распиленную на части, и его лицо озарялось яркими всполохами.
Они пробыли в лесу три дня, и эта тема — условно «мужская» — так до конца и не рассосалась. Более того, Игорь уговорил Данила проявить «чисто исследовательский» интерес («ведь молодым людям интересны такие вещи, правда?») и отсмотреть всё как следует.
Данил долго отнекивался, но глядя на папу, на его несерьёзное, наплевательское отношение, утратил бдительность. Папино отношение оказалось на редкость заразительным. Многие эпитеты, от которых у Данила краснели уши, были прилеплены к маминой персоне насмешливыми ярлычками. Игорь вовсе не хотел смутить или вызывать у Данила отвращение. Он всего навсего дурачился, найдя своей харизме удачное, как ему показалось, применение.
***
С тех-то самых пор в память Данилу и запал этот надорванный мамин стон. Впервые он услышал его тогда в домике, на записи — — в коротком видеофрагменте длиной меньше минуты. Теперь же мама в непосредственной близости, по правую руку от него, верхом на папе. Диван дрожит от бешенных толков.
Страшно возбуждённая, Яна не сводит с Данила обезумевших глаз, агрессивно насаживая себя на вспухшую вздыбленность члена. Сам Данил, отходя от миньета, пребывает в рассеянной эйфории. Яна заливается стоном, обращаясь к нему на нечленораздельном наречии. Она физически ощущает на себе его взгляд.
Глаза Данила приклеились к неприличному зрелищу кончающей матери, хотя мыслями он всё ещё пребывает пяти минутами ранее, когда она одним цепким «поцелуем» взбудоражила весь его мир. Всё слилось в сплошной поток впечатлений: папа, дрязнящий маму на камеру, мама, которая сердито закрывает на него глаза, затем сперма, мутной жижей пачкающая её подбородок. Пронзительное, кричащее восприятие выхлестнувшей через край жизни.
Постепенно приходя в себя, Данил всё более примечает бесстыдно болтающиеся груди. Он бы ни за что не посмел сейчас просто взять и протянуть руку, потискать отвердевшие соски, сжать беспутные, глупо обвисшие полушария. Папа лежит вплотную справа, его локоть упирается Данилу в бок. Чуть ниже — мамина нога упирается в диван, тот под её ступнями проминается: она отталкивается от него, разведя коленки в разные стороны. Животик почти идеальный, слегка выступает ниже пупка. Ещё чуть ниже — порозовевшие губки возбуждённого влагалища украшают вход для напряжённого члена.
Игорь не прекращает снимать, камера в руках трясётся. И хотя его больше интересует психологическая подоплёка происходящего, анатомически откровенные планы он также не обходит стороной. Он до последнего снимает личико жены, искажённое гримасой страсти, затем напоследок запечатлевает свой член, влажно выпадающий из измученной щелки.
Яна пытается втиснуться между мужчинами, Игорь, однако, спешно из-под неё выползает. Данил вздрагивает, когда мама шлёпается на него своими прелестями. Тяжело дыша, она крепко обнимает его, нежно чмокая в носик.
«Всё хорошо, родной?» — нежным шёпотом спрашивает она.
Вместе с положительным ответом Данил пытается присовокупить ответный поцелуй. Яна смеётся, высовывает свой язык навстречу, но перед тем, как припасть губами, смачно облизывает рот обалдевшего Данила. Этот непонятный жест затем перерастает в затяжной поцелуй.
Игорь между тем ставит камеру на тумбу, настраивая зум таким образом, чтобы не упустить из кадра целующихся Данила с Яной, оставив место и для себя. После этого он подходит к дивану и грубо наваливается на увлечённую поцелуем Яну. Не отрывая рта, та взвизгивает. Мощные толчки вмешиваются в размеренную нежность сына и матери. Данил ёрзает, ощущая, как придавленный маминым животом член начинает наливаться кровью.
Яна покорно оттопыривает попку. Сердце бьётся в учащённом ритме. Ей не составиляет труда кончить ещё и ещё раз, пока похотливый Данил шепчет на ухо всякие непристойности.
— Мама... мам... — горячо дышит он ей в лицо.
— Да, сына?
— Тебе что больше нравится, целоваться или сосать х*й?
Яна, взвизгивая от жестокой долбёжки, с жаром выдыхает ответ, разумеется, неприличный. Диван трясётся, постель проминается. Яна расплосталась сиськами по груди Данила. Тот тихо млеет, обалдевая от происходящего. Из-за маминой головы нет-нет да показывается папино лицо: он нависает над ними своей значительной мощью, как и полагается главе семейства.
Дойдя до оргазма, Яна утыкается лицом Данилу в шею, оставляя отца и сына с глазу на глаз. «Ну что? Неплохой бутербродик мы замутили?» — улыбается Игорь, сбавляя темп. Данил, смутившись: «Очень даже хороший, однако...»
Игорь понимающе кивает.
— Однако мог быть и получше? Сейчас сделаем небольшую рокировочку!
Яна пугается, вскрикивает, когда сильные руки обхватывают её талию, оттаскивая вниз, пока перед лицом вновь не возникает данилкин член. Довольная женщина хохочет, оглядываясь на мужа: «Спасибо, Игорюш!», после чего растягивает нежный поцелуйчик по всей протяжённости эрогированной дуги.
Данил услаждённо стонет. Папа не наращивает темп, сберегая мамино дыхание, и та преспокойно обжимает головку члена в разных положениях губ и языка, таранит ею внутренню сторону щеки, агрессивно зализывает область уздечки — делает всё, чтобы подтвердить ответ на ранее заданный Данилом вопрос.
***
Игорь неторопливо наблюдает, как колышется причёска жены, и как сын отчаянно старается продержаться как можно дольше...
На самом деле происходящее возбуждает его не меньше, а то и больше, чем каждого из них. На самом деле Игорь предвкушал этот поворот семейной жизни очень-очень давно. Возможно, слишком давно. Было страшно испортить всё каким-нибудь излишне смелым поступком. Тогда, в охотничьем домике, он шёл на большой риск, поскольку сомневался, что «зерно» упадёт на благодатную «почву».
«Достаточно ли он взрослый, чтобы не испугаться?» — терзался он.
То же самое и с Яной. Тот случай на юге, с ровесником Данила, должен был стать последней каплей. До него Игорь больше трёх лет таскался с Яной по курортам, поощряя её быть «посвободнее», подталкивая к «активному» досугу. За весь этот период он и накопил целый архив видеозаписей и несколько архивов фотографий — — они послужили ему тараном в долгосрочной стратегии «обработки» взрослеющего сына.
С женой можно говорить напрямую: можно оправдать свои прихоти просто причудой, после чего разжалобить скованную супругу, слёзно упросить пойти навстречу (этой тактики Игорь придерживался все три года). А как говорить с сыном, чьи мозги отформатированы образами стандартной порнографии, который знать не знает, насколько близко порой бывают спрятаны подлинные сокровища сокровенного опыта, жемчужины редких эмоций, бриллианты нездешних смыслов?
Расчёт на порнографию оказался верным. Правда он не просчитал, что Данил в последний момент испытает приступ раскаяния. Это был чистой воды форс мажор. Кто знает, как бы всё обернулось, начни Игорь свою «грязную магию» годом раньше. Ведь между матерью и ребёнком существует мощнейшая по чистоте и силе связь, её нельзя разорвать, её крайне сложно исказить. Мало что способно затронуть эти каналы. Природу таких вещей Игорь чувствует очень тонко.
Такие вещи не забываются.
Ныне у него сладко ноет в груди. Мурашки гуляют по позвоночнику. Да, он изображает из себя простоватого цинника, но мозг достраивает мозайку восприятия, исходя из каких-то более возвышенных данных, нежели что-либо, относящееся к сиюминутности момента или физической действительности как таковой.
***
С Яной они в последний год много ссорились. Принципиальность сковывала её воображение, не позволяла броситься с головой в омут, как того хотел Игорь. Она всё делала ради него — любимого мужа, и в этом находила оправдание жизненным разочарованиям, которые нет-нет да настигали скучающую домохозяйку. Игоря это не устраивало. Он хотел от неё большей самостоятельности.
Позже Яна, конечно, вошла во вкус — пройдя через все курортные «приключения». Для неё поездка во Францию ассоциировалась, скорее, с членом негра, чем с эйфелевой башней. И всё же она никогда не считала себя в праве утаивать от мужа какие-то мысли или чувства. До последнего момента.
Теперь Игорь не уверен, что в полной мере может разделить с ней все её чувства. У него есть его собственные, и их след тянется в прошлое. Глядя на Данила, он словно смотрит в своё отражение. Свою жену он отныне видит глазами сына — это гораздо более яркий и шокирующий, по-настоящему волнующий образ. Ему-то Игорь и отдаёт теперь предпочтение.
Он понимает, что отныне их с Яной будет что-то разделять. Но это неважно. Этого он и хотел от неё — внутренней «точки отсчёта», чтобы противоречивый чувственный опыт привёл к болезненной душевной коллизии, став личным достоянием. Яна не должна стать очередной женщиной, чью жизнь единственно определила сила привычки.
«Терапия для сына, и терапия для жены. А для меня самого — воссоздание целого периода жизни,» — удовлетворённо думает Игорь. Спустя годы отложенного вознаграждения он наконец-то позволяет себе расслабиться, отбрасывает внешнее спокойствие, входит в раж, и меньше чем через минуту разливает по спине Яны тяжёлые горячие струи...
Остаток вечера Игорь по большей части наслаждается ролью оператора. Берёт крупные планы того, как Яна шмякается о раз за разом кончающего Данила. Её задница мелькает в кадре с бешенной скоростью. Потом диспозиции меняются. Пухлые, прекрасно очерченные икры... Гладкая кожа... Раздвинув ноги, Яна кокетливо забрасывает ступни Данилу на плечи. Они смотрят друг на друга, возбуждённые и счастливые, предаваясь нехитрой механике процесса. Игорь тем временем сбрасывает видео в комп, чтобы освободить флэшку.
«Та-ак, — говорит он, — почти готово... Как озаглавим? Озаглавим так: «0119_День рождения. У Данила». Всё. Предлагаю идти спать!»
Перед сном они пьют воду, шепчутся и смеются над собой и друг другом. Вкусно пахнущая после душа Яна быстро засыпает промеж любимых мужчин, обнимающих её с обеих сторон. Ночь заволакивает окна квартиры. Наступившая темнота жирной точкой обозначила конец девственнической жизни Данила.
***
Событиям этой ночи не суждено было по-настоящему закончиться. Нельзя было ни поставить точку, ни подвести черту. «Точка отсчёта» возникла не только в голове Яны, но это стало новым началом для их семьи в целом, история которой потекла в кардинально ином русле.
«Теперь это кажется сном... да и тогда казалось...» — чуть слышно бормочет во сне довольный Игорь.
«Ну, Яна, ну, не сердись... Я ведь не предлагаю ничего окончательного. Ты же знаешь, вы для меня самое дорогое...»
Данил напрягся. Яна с неловкостью слушает его дыхание. Мгновения наслаиваются одно на другое, не создавая очевидной последовательности. Ночь кажется туманной, обстоятельства спутанными. В конце концов Яна различает в темноте мигающий огонёк, и это в кои-то веки возвращает чувство реальности. Жизнь предстаёт настолько реальной, что выносить её становится не так уж и просто.
После стольких лет размеренной семейной жизни Игорь явил свою затаенную сторону. «Откуда она в нём? Откуда в человеке, которого она знает как... как никого другого, такие секреты? Как ТАКОЕ вообще можно скрыть?!...» Она бы ни за что не заподозрила в нём какие-либо «наклонности», «странности». Тем более такие мрачные. Не может быть, чтобы за n лет брака Яна не изучила мужа до мельчайших деталей. Неужели она так слепа? А ведь всегда считала себя проницательной.
Не подобрать мягких выражений, вмещающих всю подлость, которой подверглась Яна. Она до конца отказывалась верить, что Игорю действительно нравится видеть её и их чадо в подобном «союзе». Может, он бредит? Может, это временное помешательство? Если так, то всё ещё страшней, ведь сделанного уже никак не вернуть.
«Ну, Яна, ну... Ну, перестань, ну... ну, вы для меня самое дорогое...»
Как знакомый человек вдруг может оказаться таким чужим? И с этими словами он ещё лезет целоваться? Требует взаимности? Ну уж нет.
Яна отворачивается, чтобы тут же утонуть в глазах напуганного Данила.
— Господи, Данилка... что он тебе наговорил?
Данил не требует ласки: он слишком напряжён, чтобы что-то требовать. Яна не сразу понимает, как себя вести, и застывает, глядя в его глаза. Доверившись привычке, шепчет набор каких-то привычных фраз. Она буквально чувствует трепет Данила, его страх, его неуверенность... и то, как он опьянён происходящим. Это неправильно. Нужно сопротивляться, чтобы не заразиться чем-то схожим.
«Не бойся, — хочется сказать ей, — я-то уж точно не сделаю тебе ничего плохого.» Но она не говорит этого, а лишь бестолково пытается поймать в глазах Данила точку опоры, поддержку и для себя.
Печать непотребства стоит на всей этой ситуации. Всё кажется зыбким, нереальным. Семья как обитель чистоты и благочестия — — этот ангельский идеал безусловного доверия, любви и преданности подвергся безбожной профанации. Если бы Яна была более суеверной, она назвала бы это бесовщиной, Игоря — бесом, а Данила — введённым в заблуждение невинным агнцем.
В один из дней Данил сам пришёл к ней просить прощение. Его исповедь была полна самобичеваний и отвращения к себе. Яна ужаснулась, в какие психологические противоречия вогнал себя Данил с любезной подачи своего папочки.
«В твоём возрасте это нормально, — успокаивала его Яна, с ужасом осознавая, что говорит словами мужа. Ведь именно Игорь постоянно ссылается на «нормальность», приписывая её всему подряд, а потом доходит и до того, что «мы сами в той или иной мере определяем норму».
— Не нужно устраивать философских диспутов, — говорит он, — я ведь просто хочу слегка переиначить наш семейный досуг с учётом новых интересов Данила. Или ты хочешь, чтобы он навечно остался озабоченным подростком?
Яна скептически хмыкает:
— И что ты предлагаешь? Чтобы все родители вовлекали в это дело своё потомство?
— Нет, Яночка... Ну зачем ты опять раздуваешь из этого мировую проблему? Это никого кроме нас не касается. Я ведь уже сказал: Данил сам об этом только и думает.
— Он сам так сказал или ты ему любезно втемяшил? Да и что это меняет?
— Не веришь мне? Хочешь, чтобы он сам сказал?
— Нет, не хочу! Отстань от меня.
Но всё произошло до крайности сумбурно. Данил сказал ей. Однако совсем не так, как можно было ожидать. Никакой псевдоинтеллектуальной чепухи в духе отца. Сплошные эмоции, зашкаливающие в порыве раскаяния. Он сорвался, и это уже не было «чьей-то» извращённой прихотью. Выходит, в чём-то Игорь не врал, хотя и выставил всё в превратном свете. У Данила действительно была проблема, и Яна не имела права отмахнуться, не говоря уже о том, что в ней резко вспыхнуло осознание собственной нужности именно в качестве матери, заботливой и гуманной. «Чисто женские» соображения вдруг отошли на второй план.
«О чём я вообще думаю?! — возмутилась себе она. — Ведь это я совершаю ошибку, строя из себя непонятно кого. А ведь я в первую очередь мать и всегда ей останусь.»
Именно это она тогда сказала Данилу. И сейчас в очередной раз это повторяет, пока Игорь вертится с камерой, как назойливый комар. («Надо бы забрать её у него...» — мелькает мысль.)
Член Данила выглядит аккуратным, красиво изогнутым. От языка он легонько подрагивает. Рядом маячит нелепо вспухший, большой и неэстетичный член Игоря — его Яна демонстративно игнорирует, поглядывая в обектив со злостью, едва Игорь приближает цифровик к её лицу.
«Ну, Ян, ну не сердись, солнышко!» — сюскает он при этом. Но она лишь раздражённо закрывает глаза. Выглядит это крайне неоднозначно. У Данила сжимается сердце при виде того, как она хмурится, пытаясь оставаться невозмутимой.
***
Когда Игорь впервые заикнулся об этом, они чуть было не разругались. Возможно, акценты были расставлены не в тех местах. Он был удивлён, сколь ранима оказалась Яна на всего лишь мысли вслух... Кроме того, ведь тогда, на юге, она без видимого стеснения позволила вовлечь себя в соитие с молодым человеком: тогдашнее сходство с сыном скорее по-доброму забавляло, чем отталкивало. Конечно, разницу отрицать нельзя, но всё же, зачем так реагировать?
Понадобилось немало времени, чтобы крамольная мысль пустила корни и прижилась — мысль о предосудительной близости. И вот наконец-то Игорь наблюдает её непосредственное воплощение, сохраняя драгоценные моменты в «семейный фотоальбом» — сначала на флэшку камеры, а затем и на жёсткий диск, где накопилось изрядное количество материалов с участием строптивой жены.
«С днём рожденья, сын!» — треплет он волосы побледневшего Данила. Тот изо всех сил вжимается в мякоть дивана, пожирая глазами увлечённую Яну.
***
Чем целенаправленней становятся её усилия, тем настойчивей она повторяет про себя мысль о том, как дорог ей Данил, как она любит его, несмотря ни на что, и что всё это, если подумать, — сущий пустяк. Ерунда. В самом деле: их связывает гораздо более глубокая и важная связь. Для Данила Яна столь же невинна, как он для неё.
Эта мысль так увлекает Яну, что она не сразу осознаёт порочный автоматизм своих действий, их откровенную непринуждённость, возведённую в многолетнюю привычку. А когда осознаёт, её до кончиков пальцев охватывает гипертрофированная стыдливость.
Долго так продолжаться не может. Возбуждение нарастает. Чувство реальности вновь уступает место череде отдельных мгновений, вплавленных одно в другое жаром нездоровой страсти. Огонёк цифровой камеры смазывается, отступая на задний план...
***
Ещё одна причина, из-за которой Яна долго злилась — пароль от «нужных» папок уже давно был в распоряжнии Данила. Доверие доверием, говорила она, но ведь всему есть предел. Довольно обидно, когда твоё мнение никто не спрашивает — именно так поступил с ней Игорь. Он постоянно ссылался на разрыв поколений, оправдывался заботой о семейных ценностях.
— Ты же не хочешь, чтобы наш Данил погряз в смрадном ворохе интернет-содомии, утратив всякое представление о прелестях христианского брака?»
— Что-то сомневаюсь, что отцы церкви одобрили бы твой энтузиазм. Мог бы хотя бы не обманывать меня. Я ведь тоже как никак половинка этого брака.
***
Огонёк записи мигает. Яна, закрыв глаза, ощущает пульсацию у себя во рту: сердце Данила бьётся без устали. Для него каждая секунда происходящего претендует на то, чтобы стать вечностью. Ещё секунда и мощная судорога изгибает Данила в болезненном приступе. Яна сдвигает брови. Игорь узнаёт это выражение.
Он переводит глаз камеры на Данила. Тот сдавленно пыхтит, начинает даже тянуть жалостливое «ма-а-ам». Яна испуганно вздрагивает, раскрывает дрожащие озёра своих глаз, чтобы сойти с ума от содеянного: Данил изнывает от удовольствия, беспомощно преданный власти её рта.
Так проходит, наверное, секунд десять, если не меньше, после чего Яна, как ошпаренная, запрыгивает на Игоря, член которого попрежнему маячит сбоку. От неожиданности тот чуть не роняет камеру.
Яна не сводит слепого взгляда с охмелевшего от ласк Данила. Ей требуется не многим более десяти секунд, секунд сорок максимум, чтобы надорваться в неприличном стоне. Так быстро она не кончала никогда.
***
Данил никогда не рассматривал родителей в каком-либо «экстраординарном» качестве, поэтому испытывал диссонанс.
«Можно ли как-то оправдать сознательную фривольность по отношению к самому близкому и дорогому? Можно ли простить себя за неё?»
Для него мысли о преступной близости долгое время были навязчиво-отталкивающи. Да и сейчас постаётся нечто этакое... Однако теперь что-то случилось. Словно бы раз и навсегда законченный образ родительской фигуры — образ данный от рождения — дозрел до чего-то ещё. Возможно, это было нежелательное изменение. Да что там — преступная деформация. Но это произошло и теперь уже не кажется таким безумным, как в начале.
Поначалу Данил ожидал последствий. Даже более того — он предчувствовал их как фатальные. Но с какой стороны их ждать? Поведение родителей сбивало с толку. Могло ли быть так, что папа принуждалал маму? По-всей видимости так, но и тут есть нестыковки.
Да, мама отказывалась так уж явно идти на поводу — но это длилось многие месяцы. Поначалу ей даже не требовалось особых причин, чтобы уйти от неприятного или излишне откровенного разговора. И несмотря на это всего неделю назад они всей семьёй ходили в баню, и тогда ей не требовалось особых причин, чтобы присоединиться к папе в его насмешках над прячущим взгляд Данилом.
«Перестань стесняться, Данил! — говорила она, — не уж-то ещё не привык? Ладно, больше не буду тебя щекотать...»
Данил смущённо молчал. На короткое время родители становились сообщниками, а он — жертвой. Хотя, возможно, последовательность была другая... Возможно, Данил сам набивался в жертву. Такое тоже вполне возможно. Ведь подобное мама ощущает очень чутко. Это неким образом раззадоривает её материнский инстинкт, что и является брешью в её «обороне».
Хотя, с другой стороны, буквально вчера родители ругались прямо в присутствии Данила. («Ты совсем обнаглел?!» — кричала мама.) Причина прежняя — папа проявлял излишнее своеволие, совершенно принебрегая мамиными мнением и настроением, просто стягивал с неё трусы. И ведь было очевидно, что делает он это именно из-за присутствия Данила. Это вывело маму из себя, и папе-таки влетела пощёчина. Очевидно, ей требуется более подходящая обстановка, чтобы совсем уж игнорировать чувство приличия.
Данил выступал как бы соучастником: в своих спорах родители ссылались на него как на живое доказательство собствнных выводов, всякий раз разных. Впрочем, свои суждения он тоже высказывал, но они оказывались на удивление бесполезными. Ему не хватало наглости занять сторону папы, поскольку всегда уважал маму и бессознательно расчитывал на её одобрение. И хотя скабрезные мысли нет-нет да находили себе место, он старательно отрицал их, пока тот самый диссонанс не сломал его. Данил попросту утратил силы находиться в присутствии матери и при этом не замыкаться в себе.
Ровно до этого момента Яна принимала «всякое такое» в штыки. Она догадывалась, что муж на что-то подбивал Данила, благо, тот неизменно колебался, предпочитая оставаться в её глазах таким, каким она его всю жизнь любила. Однако Данил был всего лишь подростком, и время от времени она с неловкостью ощущала смутные
подозрения.
В один из дней он ни с того, ни с сего он начал перед ней извиняться.
«В чём дело, Данил? Что случилось?»
Тогда-то Яна и осознала, сколь пагубным образом последние месяцы жизни сказывались на его душевном спокойствии — ныне беспокойствии. А более всего ужаснул Игорь: «заботливый» папочка сделал всё, чтобы вывести Данила из равновесия.
«Я не хотел, — скомканно мямлил Данил, — меня коробило при одной только мысли, но папа говорил, я всё равно равно или поздно обо всём этом узнаю, так что...»
Это было предательски нечестно. Яна слушала, чувствуя, как от обиды перехватывает дыхание, а от стыда краснеет лицо.
«Мужской разговор» зашёл слишком далеко, сначала утратив хоть сколько-нибудь устойчивое содержание, а затем и всякую связь с изначальным понятием. Это случилось ещё в начале зимы, почти год назад. Вдвоём они тогда ездили в охотничий домик — довольно классическое времяпровождение в формате «отец-сын», в наше время стремительно исчезающее, — и Игорь шутки ради предложил Данилу пролистать фотки на цифровой камере, да глянуть скомканные нарезки видеофайлов.
События тех дней Данил запомнил необычайно ярко. Свою реакцию он вспоминает как «недоумённо-обалдевшую». Личные, очень личные материалы повергли в глубокий ступор. С отцом Данил всегда был на дружеской ноте, пару раз они даже распили вместе по бутылке пива, но сорвать покров с постельной жизни родителей — — это бесконечно-бесконечно грубый перебор.
Данил отпрянул от камеры, едва понял, кто там заснят. «Паап! — завопил он в ужасе. — Что за херня!» Но тот лишь скорчил непонимающую физиономию. Языки костра съедали поваленную сосну, распиленную на части, и его лицо озарялось яркими всполохами.
Они пробыли в лесу три дня, и эта тема — условно «мужская» — так до конца и не рассосалась. Более того, Игорь уговорил Данила проявить «чисто исследовательский» интерес («ведь молодым людям интересны такие вещи, правда?») и отсмотреть всё как следует.
Данил долго отнекивался, но глядя на папу, на его несерьёзное, наплевательское отношение, утратил бдительность. Папино отношение оказалось на редкость заразительным. Многие эпитеты, от которых у Данила краснели уши, были прилеплены к маминой персоне насмешливыми ярлычками. Игорь вовсе не хотел смутить или вызывать у Данила отвращение. Он всего навсего дурачился, найдя своей харизме удачное, как ему показалось, применение.
***
С тех-то самых пор в память Данилу и запал этот надорванный мамин стон. Впервые он услышал его тогда в домике, на записи — — в коротком видеофрагменте длиной меньше минуты. Теперь же мама в непосредственной близости, по правую руку от него, верхом на папе. Диван дрожит от бешенных толков.
Страшно возбуждённая, Яна не сводит с Данила обезумевших глаз, агрессивно насаживая себя на вспухшую вздыбленность члена. Сам Данил, отходя от миньета, пребывает в рассеянной эйфории. Яна заливается стоном, обращаясь к нему на нечленораздельном наречии. Она физически ощущает на себе его взгляд.
Глаза Данила приклеились к неприличному зрелищу кончающей матери, хотя мыслями он всё ещё пребывает пяти минутами ранее, когда она одним цепким «поцелуем» взбудоражила весь его мир. Всё слилось в сплошной поток впечатлений: папа, дрязнящий маму на камеру, мама, которая сердито закрывает на него глаза, затем сперма, мутной жижей пачкающая её подбородок. Пронзительное, кричащее восприятие выхлестнувшей через край жизни.
Постепенно приходя в себя, Данил всё более примечает бесстыдно болтающиеся груди. Он бы ни за что не посмел сейчас просто взять и протянуть руку, потискать отвердевшие соски, сжать беспутные, глупо обвисшие полушария. Папа лежит вплотную справа, его локоть упирается Данилу в бок. Чуть ниже — мамина нога упирается в диван, тот под её ступнями проминается: она отталкивается от него, разведя коленки в разные стороны. Животик почти идеальный, слегка выступает ниже пупка. Ещё чуть ниже — порозовевшие губки возбуждённого влагалища украшают вход для напряжённого члена.
Игорь не прекращает снимать, камера в руках трясётся. И хотя его больше интересует психологическая подоплёка происходящего, анатомически откровенные планы он также не обходит стороной. Он до последнего снимает личико жены, искажённое гримасой страсти, затем напоследок запечатлевает свой член, влажно выпадающий из измученной щелки.
Яна пытается втиснуться между мужчинами, Игорь, однако, спешно из-под неё выползает. Данил вздрагивает, когда мама шлёпается на него своими прелестями. Тяжело дыша, она крепко обнимает его, нежно чмокая в носик.
«Всё хорошо, родной?» — нежным шёпотом спрашивает она.
Вместе с положительным ответом Данил пытается присовокупить ответный поцелуй. Яна смеётся, высовывает свой язык навстречу, но перед тем, как припасть губами, смачно облизывает рот обалдевшего Данила. Этот непонятный жест затем перерастает в затяжной поцелуй.
Игорь между тем ставит камеру на тумбу, настраивая зум таким образом, чтобы не упустить из кадра целующихся Данила с Яной, оставив место и для себя. После этого он подходит к дивану и грубо наваливается на увлечённую поцелуем Яну. Не отрывая рта, та взвизгивает. Мощные толчки вмешиваются в размеренную нежность сына и матери. Данил ёрзает, ощущая, как придавленный маминым животом член начинает наливаться кровью.
Яна покорно оттопыривает попку. Сердце бьётся в учащённом ритме. Ей не составиляет труда кончить ещё и ещё раз, пока похотливый Данил шепчет на ухо всякие непристойности.
— Мама... мам... — горячо дышит он ей в лицо.
— Да, сына?
— Тебе что больше нравится, целоваться или сосать х*й?
Яна, взвизгивая от жестокой долбёжки, с жаром выдыхает ответ, разумеется, неприличный. Диван трясётся, постель проминается. Яна расплосталась сиськами по груди Данила. Тот тихо млеет, обалдевая от происходящего. Из-за маминой головы нет-нет да показывается папино лицо: он нависает над ними своей значительной мощью, как и полагается главе семейства.
Дойдя до оргазма, Яна утыкается лицом Данилу в шею, оставляя отца и сына с глазу на глаз. «Ну что? Неплохой бутербродик мы замутили?» — улыбается Игорь, сбавляя темп. Данил, смутившись: «Очень даже хороший, однако...»
Игорь понимающе кивает.
— Однако мог быть и получше? Сейчас сделаем небольшую рокировочку!
Яна пугается, вскрикивает, когда сильные руки обхватывают её талию, оттаскивая вниз, пока перед лицом вновь не возникает данилкин член. Довольная женщина хохочет, оглядываясь на мужа: «Спасибо, Игорюш!», после чего растягивает нежный поцелуйчик по всей протяжённости эрогированной дуги.
Данил услаждённо стонет. Папа не наращивает темп, сберегая мамино дыхание, и та преспокойно обжимает головку члена в разных положениях губ и языка, таранит ею внутренню сторону щеки, агрессивно зализывает область уздечки — делает всё, чтобы подтвердить ответ на ранее заданный Данилом вопрос.
***
Игорь неторопливо наблюдает, как колышется причёска жены, и как сын отчаянно старается продержаться как можно дольше...
На самом деле происходящее возбуждает его не меньше, а то и больше, чем каждого из них. На самом деле Игорь предвкушал этот поворот семейной жизни очень-очень давно. Возможно, слишком давно. Было страшно испортить всё каким-нибудь излишне смелым поступком. Тогда, в охотничьем домике, он шёл на большой риск, поскольку сомневался, что «зерно» упадёт на благодатную «почву».
«Достаточно ли он взрослый, чтобы не испугаться?» — терзался он.
То же самое и с Яной. Тот случай на юге, с ровесником Данила, должен был стать последней каплей. До него Игорь больше трёх лет таскался с Яной по курортам, поощряя её быть «посвободнее», подталкивая к «активному» досугу. За весь этот период он и накопил целый архив видеозаписей и несколько архивов фотографий — — они послужили ему тараном в долгосрочной стратегии «обработки» взрослеющего сына.
С женой можно говорить напрямую: можно оправдать свои прихоти просто причудой, после чего разжалобить скованную супругу, слёзно упросить пойти навстречу (этой тактики Игорь придерживался все три года). А как говорить с сыном, чьи мозги отформатированы образами стандартной порнографии, который знать не знает, насколько близко порой бывают спрятаны подлинные сокровища сокровенного опыта, жемчужины редких эмоций, бриллианты нездешних смыслов?
Расчёт на порнографию оказался верным. Правда он не просчитал, что Данил в последний момент испытает приступ раскаяния. Это был чистой воды форс мажор. Кто знает, как бы всё обернулось, начни Игорь свою «грязную магию» годом раньше. Ведь между матерью и ребёнком существует мощнейшая по чистоте и силе связь, её нельзя разорвать, её крайне сложно исказить. Мало что способно затронуть эти каналы. Природу таких вещей Игорь чувствует очень тонко.
Такие вещи не забываются.
Ныне у него сладко ноет в груди. Мурашки гуляют по позвоночнику. Да, он изображает из себя простоватого цинника, но мозг достраивает мозайку восприятия, исходя из каких-то более возвышенных данных, нежели что-либо, относящееся к сиюминутности момента или физической действительности как таковой.
***
С Яной они в последний год много ссорились. Принципиальность сковывала её воображение, не позволяла броситься с головой в омут, как того хотел Игорь. Она всё делала ради него — любимого мужа, и в этом находила оправдание жизненным разочарованиям, которые нет-нет да настигали скучающую домохозяйку. Игоря это не устраивало. Он хотел от неё большей самостоятельности.
Позже Яна, конечно, вошла во вкус — пройдя через все курортные «приключения». Для неё поездка во Францию ассоциировалась, скорее, с членом негра, чем с эйфелевой башней. И всё же она никогда не считала себя в праве утаивать от мужа какие-то мысли или чувства. До последнего момента.
Теперь Игорь не уверен, что в полной мере может разделить с ней все её чувства. У него есть его собственные, и их след тянется в прошлое. Глядя на Данила, он словно смотрит в своё отражение. Свою жену он отныне видит глазами сына — это гораздо более яркий и шокирующий, по-настоящему волнующий образ. Ему-то Игорь и отдаёт теперь предпочтение.
Он понимает, что отныне их с Яной будет что-то разделять. Но это неважно. Этого он и хотел от неё — внутренней «точки отсчёта», чтобы противоречивый чувственный опыт привёл к болезненной душевной коллизии, став личным достоянием. Яна не должна стать очередной женщиной, чью жизнь единственно определила сила привычки.
«Терапия для сына, и терапия для жены. А для меня самого — воссоздание целого периода жизни,» — удовлетворённо думает Игорь. Спустя годы отложенного вознаграждения он наконец-то позволяет себе расслабиться, отбрасывает внешнее спокойствие, входит в раж, и меньше чем через минуту разливает по спине Яны тяжёлые горячие струи...
Остаток вечера Игорь по большей части наслаждается ролью оператора. Берёт крупные планы того, как Яна шмякается о раз за разом кончающего Данила. Её задница мелькает в кадре с бешенной скоростью. Потом диспозиции меняются. Пухлые, прекрасно очерченные икры... Гладкая кожа... Раздвинув ноги, Яна кокетливо забрасывает ступни Данилу на плечи. Они смотрят друг на друга, возбуждённые и счастливые, предаваясь нехитрой механике процесса. Игорь тем временем сбрасывает видео в комп, чтобы освободить флэшку.
«Та-ак, — говорит он, — почти готово... Как озаглавим? Озаглавим так: «0119_День рождения. У Данила». Всё. Предлагаю идти спать!»
Перед сном они пьют воду, шепчутся и смеются над собой и друг другом. Вкусно пахнущая после душа Яна быстро засыпает промеж любимых мужчин, обнимающих её с обеих сторон. Ночь заволакивает окна квартиры. Наступившая темнота жирной точкой обозначила конец девственнической жизни Данила.
***
Событиям этой ночи не суждено было по-настоящему закончиться. Нельзя было ни поставить точку, ни подвести черту. «Точка отсчёта» возникла не только в голове Яны, но это стало новым началом для их семьи в целом, история которой потекла в кардинально ином русле.
«Теперь это кажется сном... да и тогда казалось...» — чуть слышно бормочет во сне довольный Игорь.